Человек Номоса - Генри Олди

Тихо, радостно.

Потом перестал.

Слезятся глаза. В голове Гефестова кузница. Нет, я не могу на нее смотреть! не могу!..

— …очухался.

— Тебе лучше, молодой хозяин?

Ладонь сама скользнула к глазам, прикрыла. С некоторым усилием удалось приподняться; сесть. Мир вокруг качнулся, обретая четкость. Это просто послеполуденное солнце: упало во дворик лесхи, слепит. Просто солнце.

Я люблю солнце.

И шумит не здесь — за стеной, снаружи.

Толпа шумит.

Я люблю толпу, растревоженное осиное гнездо… Диомед! Он ведь остался там, на площади! среди драконов! Они ведь сейчас… с обрыва!..

Вскочил. Слабость отпускала, и в голове прояснилось. Только горчил на губах отвар, которым отпаивала рыжего Эвриклея.

— Ты куда, молодой хозяин?!

— Надо. Спасибо, няня!

— Не за что…

Остальные промолчали. Просто двинулись следом, не отставая, сбившись в маленький, плотный кулак. И няня пошла со всеми, больше ни о чем не спрашивая.

Город ударил в уши многоголосьем, лязгом доспехов, беспорядочным шарканьем сандалий. Люди стягивались в кучки, где поменьше, где побольше, с подозрением косились друг на друга; к кому-то уже спешил десяток тяжеловооруженных воинов — гетайры личной охраны.

Драконы несли колесницу.

Диомеда, окруженного телохранителями, Одиссей приметил издалека. Подошел; почти подбежал. И что же? Ванакт Аргоса, который сейчас должен был объединять сторонников и строить козни врагам, преспокойно разговаривал с какой-то девицей! Стройная фигурка, волосы темной меди, грудь вздымается от волнения — девушка в чем-то пыталась убедить ванакта, а тот никак не убеждался.

— С кем это ты? — выпалил Одиссей без раздумий. И мигом спохватился:

— Радуйся, красивая!

Диомед запнулся на полуслове; замер едва ли не с открытым ртом.

— Ой! — это девушка.

Ну вот, напугал. Еще бы: налетел незнамо откуда рыжий вихрь, да как гаркнет из-за плеча! Тут сам Зевс испугается.

— Не бойся, красивая! Мы с Диомедом друзья. Я Одиссей, с Итаки. А ты откуда?

Кровь бросилась в лицо. Потому что девушка во все глаза уставилась на него, Одиссея! Улыбается:

— Я Арсиноя, сестра Тидида. Троюродная, из Куретии. Ой, Одиссей, а где это — Итака? Это далеко?

— Ну… кому как. Это остров. На корабле сюда четыре дня плыли. Хвала богам, послали попутный ветер.

— А я на островах не была ни разу! А про Итаку даже не слышала. Небось, куда ни глянь — море?

Троюродный брат мялся рядом, забытый.

«Везет мне на красавиц!» — еще успел порадоваться Одиссей, а Арсиноя уже, оказывается, тащила его прочь с площади.

— Противно здесь, — заявила девушка на ходу. — Все, едва Елену увидели, как с цепи сорвались. Я бы и Тидида увела, да он упрямый…

«Так вот в чем дело! Сообразительная у ванакта сестричка…»

— Уезжайте отсюда, — вдруг посерьезнев, сказала Арсиноя, останавливаясь в пустынном переулке. Сбивчивый шепот был ей не к лицу, но иначе не получалось. — И побыстрее, пока целы. Уж поверь мне!

— Верю.

— И все равно не спешишь уезжать? Небось и ты от Елены без ума?

— Это точно! — Голос получился тонкий, сдавленный, будто лепешка в жадной руке. — Глаза б мои на нее не глядели! — слезы, резь под веками… Муть всякая мерещится. Вон, кругом невест хоть завались! Красавицы! Рыженькая тут есть одна… да и ты, например…

Язык, как всегда, поспел впереди ума. С одной стороны, какая девушка обидится, если ее назовут красавицей?! А с другой, когда в твоем присутствии хвалят соперницу…

— Ты правда красивая. И умная. А еще…

— А еще я замужем. И моя семья очень строга и ревнива, — Арсиноя нахмурилась, но, вразрез с собственными словами, придвинулась ближе к парню. — Так ты что, не намерен жениться на Елене?

Похоже, ее это очень удивляло.

— Не-а! — Одиссей весело мотнул головой. — Вот на тебе бы женился («Или на той, рыженькой!» — мелькнуло поперек). А на ней — фигушки! Лучше яду выпью.

— Так уезжай! чего ждешь? Неужели ты все-таки лишился разума?

— Лишился. С рождения… Понимаешь: смотрю на Елену — а ее тень возьми да встань. Черная, с крыльями, как у нетопыря. Опять же: человек ко мне на улице подошел, поговорить, я гляжу — а за ним тень ребенка волочится. Да и с моей тенью не все…

Одиссей сбился. Потому что в этот самый миг на глаза ему попалась тень Арсинои. Девушка была стройная, худенькая, одного роста с Одиссеем — а тень…

Тень лежала на земле — и рыжего обдало жаром. Дом Геракла, смятое ложе…

— У тебя хватает любви на всех — на отца с матерью, на друзей, на богиню-покровительницу… на меня?

— Моей любви хватит на всех! На всех!

Это была ее тень! Тень Деяниры, какой я ее запомнил. И в то же время — другая. Тень лежала на земле, тень ждала, и моя тень осторожно, бережно опустилась сверху…

До Одиссея не сразу дошло, что он, оказывается, уже держит Арсиною в объятиях. А куретка ничего не имеет против, напрочь позабыв про мужа и «строгую семью».

— Ох, Одиссей…

Дальше ей продолжить не удалось, поскольку целоваться и говорить одновременно не умеют даже боги.

— …ты так похож на него… на Тидея, отца Диомеда!..

Опять! Деянира говорила то же самое! Они в этой Куретии, что… Однако подумать о чем-либо еще рыжий не успел.

— Извини, мне пора! — с неимоверной поспешностью шепнула ему в ухо Арсиноя и, ужом выскользнув из объятии, исчезла! Рыжий обалдело завертел головой: неужели окончательно рехнулся?! Вот переулок, вот шершавый бок каменной изгороди, тяжелые ветви олив… Вот приближается какой-то бродяга… и тень у бродяги как тень, ничего особенного… а Арсинои нет!

— Богоравный! Богоравный герой! Радость, радость-то какая!..

Бродяга подошел ближе, разом превратившись в старого знакомца. Ну, Ангел! ну, словоблуд! попался!!! Неужели он мою куретку спугнул? В любом случае, самое время припомнить гадкие стишки…

— Это, значит, меня можно счесть скудоумным? Так-то ты спасителя воспеваешь?! в благодарность?

— Обожди, богоравный! — поспешно вскинул руки аэд. — Ты ведь не дослушал дифирамб! Сейчас, сейчас…

Он лихорадочно извлек из заплечного мешка лиру, ударил по струнам:

— …Но когда издавал он голос могучий из персей,Речи, как снежная вьюга, из уст у него устремлялись!Нет, не дерзнул бы с могучим никто состязаться словами!..

— Вот! а ты сразу драться! — гордо заявил Ангел.

Сын Лаэрта махнул на аэда рукой:

— Ладно. Считай, выкрутился. Ты лучше вот что мне скажи: девушку не видел? Рядом со мной стояла…

— Нет, богоравный. Она ушла куда-то? Пойти поискать?

Одиссей посмотрел в честные глаза аэда и понял: правды не добьется. Может, действительно не видел. Может, врет.

Но сегодняшний день встреч не закончился.

— Радуйся, Одиссей, сын Лаэрта! Наконец-то я тебя нашел!

С другого конца переулка бежал запыхавшийся юноша-ровесник — поджарый, загорелый, кожа лоснится, будто маслом намазана. А волосы — соломенная шапка, из-за чего в первый миг юноша показался Одиссею седым. Нет, конечно, просто волосы на солнце выгорели.

— Я Алет, сын Икария. Отец благодарит тебя за спасение чести его дочери Пенелопы и просит быть его гостем! — без запинки выпалил юноша.

«Значит, ее зовут Пенелопа!»

Огонь кудрей, зеленые глаза с золотыми искорками, россыпь веснушек… В груди сладко заныло. А эти охломоны по Елене убиваются! Оглянитесь вокруг, богоравные!..

— Радуйся и ты, Алет, сын Икария. Для меня будет честью посетить дом твоего отца.

— Тогда идем! Я провожу.

Прямо сейчас? А почему бы и нет?

Одиссей огляделся и увидел рябую физиономию Эвмея. Свинопас подглядывал из-за угла. Наверняка остальные там же прячутся.

— Надеюсь, твой отец не будет возражать, если я приду не один?

— Конечно!

— Тогда — веди.

И, рябому соглядатаю:

— Вылезайте! Нас приглашает к себе достославный Икарий, брат басилея Тиндарея.

Море памяти. Туман глухих бухт и зимние, выцветшие островки чередуются с яркими, будто умытыми ливнем берегами,

Идем через наш лагерь: это оказалось по дороге. Дом Икария — за городом, в долине реки. Очень кстати: прихватили дары — негоже идти в гости с пустыми руками. Да и переодеться не мешает. Эвриклея — с нами. «Кто тебя, молодой хозяин, отпаивать будет, случись что? Как днем?» И ведь права няня.