Человек Номоса - Генри Олди

Если б знать…

Знакомый гул нарастал вокруг. Одиссей зажмурился — но гул внезапно отступил перед вопросом рыжей девчонки, которой было наплевать на всех Геракловых возниц и Протесилаев из Филаки, вместе взятых:

— А ты, богоравный Одиссей? Небось тоже рвешься в ванакты? Жаркое одолел, глядишь, и с престолом управишься?

Пенелопа откровенно дерзила, но дерзость была щитом для обиды. Малым щитом; не укрыться.

— Я? ванактом?!

— В приданое трон получишь. Хвостом к Елене! — гневно фыркнула девушка, нимало не заботясь бредовостью идеи.

— Да провались она пропадом, ваша Елена! Помешались на ней… Молятся на старуху! храмы возводят!.. придурки!..

Слезинка растерянно покатилась по щеке дочери Икария, смывая веснушки. Бледная-бледная щека; чистая-чистая слезинка. Чуть слышный шепот:

— Ты… ты… она же красивая… самая!.. она же богиня…

— Говорю ж: помешались! Самая! рассамая… Не знаю, не разглядел. У меня от вашей Елены голова болит. А от тебя — выздоравливает!

Бледные щеки вспыхнули пожаром.

— Так ты что же, парень, не жених? — Икарий подавился яблоком.

— А вам без меня женихов мало? Спарта по швам трещит, а им еще подавай! хотите, эфиопа подарю?!

— Ты это… — не удержался старший сын хозяина. — Ты, понимаешь… а зачем тогда приехал?

— Зачем? — Одиссей подумал. Честно развел руками. — Не знаю! Меня и папин дамат пытал: зачем? что, без тебя не женятся? Понимаешь, Пенелопа, я сумасшедший… я, наверное, к тебе ехал…

Боги не смеются так на Олимпе, как рассмеялся веселый Икарий. Он хохотал долго, до слез, утираясь ладонью, вкусно булькая, хрюкая, брызжа слюной — глядя на него, заулыбались все. Пенелопа сидела потупясь, но щит был мал, и без труда виделось: рада.

Счастлива.

— Вот ведь дитя неразумное! — гаркнул Икарий, отсмеявшись. — Вот тебе и жених! Только не Еленин! А Пенелопчик сразу: дуться, обижаться… То-то я гляжу: он у тебя и герой, и спаситель, и красавец чище Ганимеда, а явился — слова доброго пожалела! Эх, молодо-зелено…

Совершенно пунцовая от смущения Пенелопа краем глаза покосилась на улыбающегося Одиссея. И уже открыто, не таясь, показала язык: острый, розовый.

Ну что ты с ней будешь делать?!

Костер отбежал назад, присел на корточки, став маленьким, встрепанным, еле заметным. Лишь отблески бродили вечерней долиной, пугая уток в камышах; да еще неслось над дремлющим Эвротом, на крыльях хмельного ветра:

— Налей-ка, братец, вина мне в кубок,Помянем прошлых, усопших пьяниц —Пускай в Эребе теням безгласнымЛегко икнется от нашей песни!..

Эвриклея со стряпухой отстали, не мешая молодежи сумерничать. Говорили о всяком; больше — о Елене. Само получалось: начнешь о пустяках, а выйдет — Елена. Новый Еленин пеплос. Новая прическа. Елена играет на кифаре: лучше всех. Скульптор приезжал, из Коринфа — Елену ваять собрался, для храма. Ну хоть одним глазком!.. говорят, изготовил статую и закололся, через день. Прямо у постамента. У Елены сандалии на тройной подошве, с каблучком. Клитемнестра, сестра Елены, примерила — чуть ноги не поломала. А Елене ничего. Ходит.

Говорили.

Постепенно оставался только этот разговор: слова, слова, слова. Остальное — вечер, речная сырость, хруст стеблей под ногами — входило в речь, словно меч в ножны, присутствуя без вмешательства. Даже песня вплеталась, не заглушая. Вечер, река, птичье бормотанье; двое идут берегом.

— …отец намерен оставить тебя ночевать.

— Я и сам останусь. В первый раз, что ли? Ночь теплая, опять же костры… плащи постелем…

— Нет. Тебя отец положит в доме, отдельно от всех. Или на сеновале. А ночью пошлет меня к тебе.

— З-зачем?

— Глупый ты… Затем. Многие так делают. А отец хочет внука. И чтоб от порядочного человека. Может быть, я рожу второго Тезея?

— Странные вы…

— Ты против?

— Я? нет! то есть…

— Так нет или да? Ты не подумай, я не напрашиваюсь. Если не хочешь, говори прямо.

— А почему бы твоему отцу попросту не выдать тебя замуж? Если он так сильно хочет внука?!

— Нет, ты все-таки глупый. Попросту… если бы все было так просто! Чтоб меня замуж выдать, нужно разрешение басилея Тиндарея. А он его никогда не даст. У отца не меньше прав на спартанскую басилевию, у отца пятеро сыновей и я, а у Тиндарея остались одни дочери. Пифия сказала: их будущие браки прокляты Афродитой. В свое время, разрешая вернуться из изгнания домой, отца вынудили дать клятву: его сыновья никогда не станут претендовать на венец. А дочь выйдет замуж лишь по выбору басилея Тиндарея.

— Он уже выбрал?

— Нет. Он хочет, чтобы я стала жрицей в храме Артемиды Прямостоящей. Это значит: обет безбрачия. А отец хочет внука… хочет успеть…

— Не надо, Пенелопа. Не плачь. И пожалуйста: не приходи ко мне сегодняшней ночью. Я тебя очень прошу…

— Хорошо…

— Ты меня не поняла. Если ты придешь, я могу не удержаться. Ты лучше скажи отцу, что родишь ему внука. Обязательно. И — от порядочного человека. От меня. Итака не очень далеко от Спарты, я пошлю корабль, и твой отец узнает одним из первых: у его дочери Пенелопы и зятя Одиссея родился мальчик. Вылитый дедушка: смеется и ест за троих!

— Рыжий… что ты говоришь, рыжий!.. а Елена?

— А что Елена? Пусть старушку берет кто угодно — не жалко!

— Ты еще глупее, чем я думала. Я буду молиться, чтобы тебе удалось вернуться на свою Итаку. Басилей Тиндарей никогда не разрешит тебе взять меня в жены. Он загонит меня в храм Артемиды, но я буду молиться и там. Ты просто не понимаешь, кто такая Елена… что значит для женщин Спарты: жить рядом с Еленой! Всегда вторые, всегда… мужья на ложе, в час любви, вспоминают ее: шла мимо! глянула искоса! на крепостной стене стояла! Старики пускают слюни: кудри! златые кудри! Юноши изощряются в глупостях: ей расскажут! она улыбнется! Мальчишки играют в Елениных женихов; девчонки делают прически под Елену… Я сама делала! И так: год за годом, поколение за поколением! ты ничего не понимаешь, рыжий…

— Я сумасброд. Я не умею понимать. Я вижу, чувствую и делаю. Я увезу тебя на Итаку. И пусть рожденная из яйца Елена, дочь Зевса и Леды-спартанки, лопнет от зависти!

— Она не дочь Леды… вас всех одурачили. Это сказка, для легковерных простаков. В нашей семье скрывают правду.

— Чья же она дочь? Горгоны Медузы? Ехидны?!

— Елена— дочь Зевса и Немезиды.

— Что?!

— Что слышишь. Елена — дочь молнии и возмездия.

…крылья. Кожистые, злые. Весы и плеть, меч и уздечка. Мечи, драконья упряжка, неси колесницу в пропасть!.. Немезида, дитя Ночи. Богиня мести, божество злой судьбы, карающей за излишек: счастья ли, гордыни…

И ее дочь: прекрасное оружие возмездия.

— …в нашей семье знают: Немезида скрывалась от влюбленного Зевса. Рыбой делалась, львицей. Гусыней — и тогда ее настиг олимпийский лебедь. Отец смеялся: гусыня, а хуже кукушки — Елену-то в чужое гнездо подкинула! Еще в детстве мальчишки из-за нее дрались. Потом ее Тезей похитил… была война. И вот: сейчас… Уезжай, рыжий! пожалуйста! я тебя очень прошу!

— Уеду. Вместе с тобой.

— Басилей Тиндарей никогда не разрешит…

— Разрешит. Он просто еще не знает, что разрешит. Но узнает. И скоро.

— Рыжий…

Эвриклея, до того мирно шедшая позади вместе с толстой стряпухой, вдруг ускорила шаги. Догнала; мимоходом присела, взяла что-то из-под ног Пенелопы. Одиссею послышался недовольный свист, но спросить у няни — что? зачем?! — он не успел. Сумерки дрогнули, острее запахло чабрецом, и незнакомая женщина выступила из сиреневой мглы.

Вторая Пенелопа.

Только в зрелости.

— Забирай ее и уезжай, — глядя рыжему прямо в глаза, сказала нимфа Перибея, некогда выбравшая пожилого весельчака-изгнанника, чтобы родить ему пятерых сыновей и одну дочь. — Завтра же. Иначе будет поздно.

Ответить Одиссей не успел.

Долинная нимфа приложила палец к губам:

— Молчи. И вот что, — повернувшись к дочери: — Поблагодари эту мистиссу[59]. Я бы не успела. Говорила же тебе: придержи язычок…

— Мама!..

Сумерки обняли нимфу. Тишина бродила долиной Эврота, и только у костра выводили сипло, еле слышно:

— Налей-ка, братец, не будь занудой,Пока мы живы, помянем мертвых —Когда отчалим в ладье Харона,Пусть нас живые добром помянут!

Одиссей вгляделся. Няня стояла молча, глядя куда-то далеко, за край надвигающейся ночи, а в тонких пальцах Эвриклеи рассерженно извивалась гадюка, обвивая запястье тройным браслетом.