Отцы Ели Кислый Виноград. Второй Лабиринт - Фаня Шифман

Совсем не так давно, каких-то 6–8 лет назад, в их семье отмечали и основные еврейские праздники, а чаще они на праздники ездили в Меирию к бабушке и дедушке: там всё было по-настоящему, хотя, конечно же, не так весело, как у Доронов.

Ширли с грустью вспоминала, что в детстве видела не только папу, но и братьев с кипами на головах, вот только не припомнит, по какому поводу. Ей в память врезались картины Судного Дня, много лет назад, когда она и её братья были маленькими детьми. Она стоит у распахнутой калитки и смотрит на близнецов, как они разъезжают на новеньких ярких велосипедах по мостовой в Эрании-Далет, свободной от машин, зато переполненной детворой. У одного брата на голове немного косо сидит красная с жёлтыми корабликами кипа, у другого — кипа жёлтая с зелёными домиками. Как давно это было!.. А бар-мицва близнецов, что-то смутное, пышное и чем-то похожее на спектакль. Вот только на трапезе в честь этого события папа серьёзно поссорился с дедушкой. Хорошо, что сейчас она помирилась с ними, обретя заново близких и родных людей.

Ширли очень любила брюки. Но в ульпену полагалось ходить в длинной юбке. Для австралийской школы она приобрела юбку-брюки, но здесь это ещё не было принято.

На карманные деньги девочка купила себе несколько отрезов ткани, и Ренана сшила ей несколько юбок. Так Ширли и подруге дала подзаработать, хотя Ренана ни за что не хотела принимать от Ширли деньги. Ещё и бабушка Хана сделала ей хороший подарок — шикарный костюм для шабатов и праздников.

Каждое утро девочки выходили из общежития, увлечённо болтая на разные темы, не торопясь, обходили оживлённую площадь и подходили к расположенным в два ряда на небольшом расстоянии друг от друга симпатичным домикам, где помещались классы их ульпены. Каждый раз с утра Ширли испытывала беспричинную радость, её переполняли надежды и приятные ожидания.

В ульпене было принято раз в месяц оставаться на шабат. Когда же их отпускали по домам, Ширли частенько раздумывала, отправиться ли в Неве-Меирию к Доронам, поехать домой, или к бабушке и дедушке, вернее — к Арье, где обычно собирались Магидовичи. Разумеется, если она заранее узнавала, что в Неве-Меирии устраивают молодёжный шабат, на который пожалует Ноам, она вместе с Ренаной ехала в Неве-Меирию.

Но при этом каждый раз она испытывала чувство неловкости, когда, запинаясь, пыталась как-то объяснить отцу, почему на weekend она не едет домой. У неё перед глазами неизменно маячил молящий взгляд отца, каким он провожал обычно после шабата дочку, возвращавшуюся к себе в ульпену.

Заниматься приходилось очень много. Когда же у девочек выпадала свободная минутка, они тут же садились за серии рисунков для альбома вышивок. Сделают альбом — а там видно будет…

Тексты псалмов вызвали у Ширли новый прилив вдохновения. Она принялась рисовать целые серии листов пастелей, ассоциирующиеся с псалмами, впрочем, ничуть не хуже у неё получались акварели. На компьютере так не получалось. Она показала бабушке Хане свои работы. Бабушка охала и ахала, восторгаясь своей талантливой внучкой, но Ширли попросила её никому об этом не говорить. Копии работ на темы псалмов Ширли послала Яэли в Австралию, а та предложила их на ежегодную выставку работ юных художников со всего мира. Ренана как-то предложила кое-что из этих мотивов воплотить в вышивках или аппликациях. Впрочем, к этой идее Ширли отнеслась прохладно.

Дедушка Гедалья сетовал, что не может заниматься Торой и Талмудом и со своими старшими внуками, близнецами Галем и Гаем: «Хорошо, конечно, что ты, девочка, стала заниматься, но мальчикам это просто необходимо. Ах, как я мечтал учить своих внуков Торе!» — «Но вот ведь ты занимаешься с Цвикой и Нахуми, а там и до Эйтана, Илана и Идо дело дойдёт». — «Но я-то хотел с Галем и Гаем, моими старшими внуками!» Ширли отмалчивалась и густо краснела. Потом бормотала, что, поступив учиться в меирийскую ульпену и проводя всё время в Меирии, она почти не видит братьев. Они, наверно, тоже много занимаются. «Как же! — иронически думала она. — Каратэ и боксом они занимаются! И ещё силуфокультом!..» Всю правду о происходящем в семье сказать старикам она не могла — не могла и соврать. Только Морие и Арье с Амихаем она рассказала всю правду.

Приходя к Магидовичам, она активно участвовала в приготовлении к шабату. Она научилась у Мории, а главное — у сефардки Теилы готовить массу вкусных блюд.

Конечно, с Нехамой и её мамой Ривкой им было не сравниться. Зато её фирменный салат стал у Магидовичей традиционным блюдом.

Объявив о поступлении в ульпену, Ширли тут же твёрдо заявила родителям, что у них дома должны по-настоящему соблюдаться кашрут и шабат. Это тот необходимый минимум, чтобы она могла хотя бы раз в месяц проводить дома шабат. Чаще, как правило, не получалось, но родители и этому были рады. Рути ничего не стоило завести дома кашерную кухню, а Моти уже готов был на всё, только бы привязать дочь к дому. Он, в принципе, ничего не имел против её дружбы с Доронами, но в глубине души побаивался, что это ему может повредить. Хотя куда уж больше!..

Узнав, что в элитарном семействе Блох начали соблюдать кашрут и шабат, то есть не каждый шабат они смогут в салоне смотреть телевизор и устраивать милый их душам шумный балаган, близнецы подняли возмущённый крик: «Вы что, совсем с ума сошли? Чтобы над нашим домом вся улица смеялась, вся Эрания потешалась? Чтобы донесли Мезимотесу, а, главное, Арпадофелю, что у Моти Блоха — традиции фанатиков, что семью захватили антистримеры?» Моти на это отвечал: «Галь, не говори ерунды! Кто это может запретить мне, а тем более моей дочери, в четырёх стенах нашего дома делать то, что нам хочется, если никто не нарушает порядок, не хулиганит! Это выбор Ширли. У вас ваш образ жизни, у неё — свой! Никто никому не мешает. Да и не каждый же шабат она приезжает! — с горечью пробормотал он. — Как, кстати, и вы…» — «Это нам мешает!» — «Каким образом, интересно знать?» — «Нам нужна свобода самовыражения, которую ещё никто не отменял!» — выпятив грудь, заявил Галь, а Гай уточнил: «Мы хотим слушать силонокулл, поедая трёхэтажный сэндвич с омарами, осетриной и свининой — от Одеда! В любой день недели и месяца, кстати!» Моти чуть слышно пробормотал: «Хорошо, что бабушка с дедушкой тебя сейчас не слышат, о твоих новых гастрономических пристрастиях… Мои родители всегда были либералами, но этого и им не понять и не принять. Яэль — тем более…» Галь с выражением странной жалости взглянул на отца: «Но ведь у нас дома этих традиций никогда строго не соблюдали! Что маманьке за дело, до какой степени не соблюдать! А, маманька?!» — и он глянул на Рути, которая бессильно упала в кресло, сжав виски. Снова её глаза напомнили Моти раненую газель. Сыновья удовлетворённо ухмыльнулись: «А уж тем более не должно быть дела Магидовичам, с которыми ты же сам и поссорился… Почему, хотелось бы знать?» — «Ох, до чего же ты стал на деда Гедалью похож — только внешне и характером… — пробормотал снова Моти, отвернувшись, потом еле слышно пробормотал: — Да, парень, в общем-то, прав: ради того, чтобы докатиться до такого, не надо было ссориться со стариком».