За державу обидно - Александр Лебедь

Заместителем командира дивизии я был один год и три месяца. Есть о чем поговорить, многое можно вспоминать. Ограничимся несколькими эпизодами. В феврале 1987 года на полигоне Струги Красные я занимался подготовкой к полковым тактическим учениям с боевой стрельбой, готовил мишенную обстановку. Местность на полигоне очень сложная, резко пересеченная; лес, кустарник, а главная трудность состояла в том, что прямо перед рубежом предполагаемой атаки протекала речонка под названием Курея, неширокая, извилистая, мелкая, никогда не замерзающая, местами с крутыми, местами с заболоченными берегами. На первый взгляд, препятствие вроде и не значительное, но коварство ее было известно многим поколениям командиров, проводивших на том полигоне учения. При всей ничтожности Курея требовала к себе самого уважительного отношения. Наплевательское отношение было чревато срывом графика этапа боевой стрельбы, а это всегда лишняя и никому не нужная нервотрепка. Короче, наряду с мишенным полем надо было готовить проходы для техники и людей. Просчитав возможности, я уяснил себе, что к указанному сроку имеющейся в моем распоряжении инженерной техникой я задачу не выполню.

Позаботился о том, чтобы железнодорожным транспортом мне были переброшены два путепрокладчика БАТ-М. Путепрокладчики прибыли, руководить их работой я назначил подполковника Лапшина, заместителя командира 234-го полка. Надо сказать, что Лапшин как человек, мягко выражаясь, был странноват. Очень высокого, более 190 см, роста, он, как правило, всегда находился под рукой, важно, как журавль, расхаживая в каком-нибудь углу дивизионного полигона, в то же время умудрялся занять какую-то отстраненную позицию, систематически пытаясь поставить дело так, что боевая подготовка подчиненных ему батальонов вроде как не прямая его обязанность, а он при ней присутствует в роли то ли инспектора, то ли «ооновского» наблюдателя. Посему на первых порах нередко случались недоразумения следующего порядка. Вопрос комбату: «Почему рота не стреляет?»

«Заместитель командира полка запретил». — «Почему запретил?» — «За нарушение мер безопасности!» — «Он вам объяснил, какие меры безопасности нарушены? Провел с вами занятие?» — «Нет. Сказал: «Дураки, думайте. Когда дойдет — доложите!»

Вопрос Лапшину: «Почему рота 40 минут стоит?»

Нарушение мер безопасности на рубеже прекращения огня и при возвращении машин в исходное положение».

«Так что вам мешало построить людей, объяснить, рассказать, потренировать, добиться устранения недостатков и продолжить стрельбу?» — «Я хотел, чтобы до них самих дошло». — «Ну так до них 40 минут не дошло, и, судя по настроению, в ближайшие 4 часа не дойдет!» — «Значит, будут стрелять ночью». — «И не будут нарушать меры безопасности?» — «Нет, будут!» «Значит, все равно придется учить?» — «Придется». — «Так зачем для этого ждать ночи?»…

В общем, глядя на Лапшина, я воочию убеждался в правильности старой истины, что академия ума не добавляет, а дает диплом. И вот как-то дивному подполковнику, оставив ему схему прокладки колонных путей и оборудования проходов, я имел глупость поручить этот ответственнейший участок работы. Сам уехал на другой участок полигона. Вернулся часа через два. Поразила тишина. Встреченные солдаты из мишенной команды как-то странно на меня посматривали и ухмылялись.

«Где БАТы? Где Лапшин?» — «Там», — последовал невразумительный ответ. «Там» — жест рукой.

Прогулявшись в указанном направлении по глубокому снегу метров триста, я увидел следующую картину: в русле Куреи на крутом повороте, уткнувшись рабочим органом в крутой, градусов 60–70, берег высотой до двух метров, стоял основательно хлебнувший воды и намертво заглохший БАТ. На обрыве следы от троса, за бугром второй БАТ с порванным тросом и не менее мертвый.

— Как вы сюда попали, черт бы вас побрал? — воскликнул я.

Из маловразумительного доклада я уяснил для себя следующее: Лапшин нашел брод и дал команду водителю переправиться на другой берег. БАТ вошел в воду. Глубина брода действительно незначительная, но берега Куреи подмерзли, образовав своего рода природные эскарпы. Грунтозацепы на гусеницах БАТа слабые, и он попался: ни назад, ни вперед! Решение напрашивалось самое простенькое: два солдата, два лома, пять минут времени, эскарп разрушен, БАТ на берегу. Лапшин относился к категории людей, которые простых решений не приемлют, и дал команду водителю: «Поворачивай, пойдем по руслу, оно мелкое, где-нибудь вылезем». Солдат сказал: «Есть!» По руслу БАТ прошел метров 70, крутой поворот направо, через 10 метров крутой поворот налево, на изгибе омут… Не глубокий, но достаточный, чтобы БАТ хватил воды и заглох, как уже было сказано, уткнувшись носом в обрыв. Последовала не менее молодецкая команда: «Сейчас вытащим!»

Второй БАТ был переправлен на другой берег уже с помощью ломов. Вытащить своего застрявшего собрата на обрыв он, естественно, не смог. Дело кончилось порывом троса и посадкой двигателя.

Что я ему говорил, когда вытаскивали, ремонтировали БАТы — лучше умолчать, это непередаваемо и на бумагу никак не ложится. В конце концов задача была выполнена. Но тут я получил еще один урок. Посмотреть готовность рубежа атаки, колонных путей и мишенной обстановки на двух рубежах можно было только со смотровой площадки, оборудованной на высоком холме, на который вела лестница, основательнейшим образом заметенная снегом. Прибыл командир дивизии, выслушал мой доклад о готовности. «Ну, пойдем, посмотрим».

Подойдя к лестнице, он демонстративно горестно покрутил головой, взял у солдата лопату и начал расчищать ступени. А я чуть под землю не провалился. Лестницу быстро расчистили, серьезных замечаний больше не было, а я уяснил себе, что всякое дело нужно доводить до конца и мелочей не бывает.

Запомнился мне еще один эпизод. 1 августа 1987 года командир дивизии ушел в отпуск, а я, в соответствии с Уставом, остался исполнять его обязанности. Есть такой принцип — хороший начальник, уходя в отпуск, должен понудить своего заместителя сделать за месяц то, что он сам не успел или не сумел за предыдущие одиннадцать. Вдруг он не знает, что это очень трудно, и сделает. Вячеслав Салихович озадачил меня в строгом соответствии с этим принципом, и я энергично взялся за дело. Но 7 августа природа внесла самые серьезные коррективы в мою кипучую деятельность. Над Псковом пронесся ураган. Скорость ветра достигала 25–27 метров в секунду. Ураган сопровождался проливным дождем. Буйствовал он около двух суток. В результате на территории военного городка дивизии рухнуло свыше 400 тополей, падая, деревья порвали провода, побили стекла, крыши. Часть крыш снесло ветром без помощи деревьев. Вся эта предельно милая композиция была щедро залита водой, и как в этом буйстве природы никто не погиб — для меня до сих пор загадка. Факт то, что все пришлось бросить и вплотную заняться ликвидацией последствий.

Целый месяц пилили на части и вывозили деревья, завозили всевозможные строительные материалы, шел тотальный ремонт и восстановление всего и вся…

К прибытию комдива статус-кво было восстановлено, но не более того. Командир знал, что произошло в дивизии, и я знал, что он это знает. Тем не менее он не преминул выразить притворное удивление: «Чем же ты тут целый месяц занимался?»

И еще об одном. Два раза, в марте 1987-го и в марте 1988 года, мне пришлось организовывать и представлять к проверке полки для участия в лыжной гонке на 20 километров со стрельбой на финише на приз газеты «Красная звезда».

Запомнились эти соревнования, с одной стороны, как торжество человеческого духа, воли, а с другой — как нескончаемый, непрерывный обман на всех уровнях, щедро орошаемый алкоголем в соответствии со сложившимися на тот период времени традициями и правилами игры. С тех пор я люто ненавижу массовые спортивные соревнования такого рода. Кому-то их результаты тешат самолюбие, кому-то приносят очередную звезду, а для большинства — это жестокое разочарование и потеря надежды на торжество справедливости.

В ноябре 1987 года в ВДВ произошли серьезные изменения. Генерал армии Д. С. Сухоруков стал начальником Главного управления кадров — заместителем министра обороны, командующим ВДВ был назначен генерал-полковник Н. В. Калинин. В декабре новый командующий прибыл в дивизию. Он как-то очень внимательно и придирчиво приглядывался ко мне, объехал весь полигон. Мне это, естественно, не очень понравилось. Но чем больше меня жмут, тем больше во мне крепнет желание не уступить, не поддаться и не проиграть. По-видимому, впечатление сложилось благоприятное, потому что, улетая, уже у трапа самолета Николай Васильевич вскользь обронил: «Ты рассматриваешься на должность командира дивизии, готовься в январе!»

Точно, 10 января 1988 года мне было досрочно присвоено воинское звание «полковник», а через несколько дней я был вызван в Москву на собеседование. Беседа с командующим была предельно краткой, после чего я отправился в Главное управление кадров.