Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Ужасно.

— Слава богу, мы воевали в Европе. — Данросс наблюдал за ней. — Он рассказывал, что год пробыл на Яве, а потом в составе рабочей команды японцы отправили его в Сингапур.

— В Чанги? — спросила она изменившимся голосом.

— Да.

— О!

— Он провел там два с половиной года. — По-малайски «чанги» — «вьющаяся лоза». Так называется место на окраине Сингапура, где во время Второй мировой войны японцы устроили один из своих печально знаменитых лагерей для военнопленных.

На миг она задумалась, а потом спросила с чуть нервной улыбкой:

— А он не был там знаком с Робином? — Робин Грей, её брат, был единственным оставшимся в живых родственником Пенелопы: её родители погибли во время налета на Лондон в сорок третьем году, незадолго до того, как Пенн вышла за Данросса.

— Марлоу сказал, что помнит Робина, но было видно, что ему не хочется говорить о тех временах, и я не стал расспрашивать.

— Могу себе представить. Ты не сказал ему, что Робин — мой брат?

— Нет.

— А когда Робин должен вернуться сюда?

— Точно не знаю. Через несколько дней. Сегодня днем губернатор сказал, что делегация сейчас в Пекине.

Делегация из членов британского парламента от трех партий — консервативной, либеральной и лейбористской — была приглашена в Пекин для обсуждения перспектив торговли. Две недели назад она прибыла в Гонконг и проследовала напрямую в Кантон, где и проходили все переговоры. Редко кто удостаивался приглашения китайцев, не говоря уже о парламентской делегации. Тем более мало кого приглашали в Пекин. Робин Грей был одним из членов делегации: он представлял лейбористскую партию.

— Пенн, дорогая, как ты думаешь, может, нам признать Робина, устроить ему прием? В конце концов, мы не виделись с ним годы, он первый раз в Азии. Не пора ли вам зарыть топор войны и помириться?

— Его не будет в моем доме. Ни в одном доме, где я живу.

— Может, настало время отпустить поводья? Что было, то прошло.

— Нет. Я знаю его, а ты — нет. У Робина своя жизнь, у нас — своя, на этом мы с ним сошлись много лет назад. Нет, у меня нет желания видеть его снова. Он — дурной и опасный человек, сквернослов и жуткий зануда.

Данросс усмехнулся:

— Согласен, человек он неприятный, и я не разделяю его политических взглядов, но он лишь один из полудюжины членов парламента. Это очень важная делегация. Я должен оказать ей гостеприимство, Пенн.

— Пожалуйста, оказывай, Иэн. Но желательно не здесь. Или предупреди меня заранее, чтобы я смогла испариться и отослать детей. Это вопрос достоинства, и все на этом. — Пенелопа вскинула голову и стряхнула с себя дурное настроение. — Господи! Давай не дадим ему испортить нынешний вечер! Что этот Марлоу делает в Гонконге?

— Он — писатель. Говорит, что работает над книгой о Гонконге. Сейчас живет в Америке. Он будет с женой. О, кстати, я пригласил ещё и этих американцев — Линка Бартлетта и Кейси Чолок.

— Ох! — рассмеялась Пенелопа Данросс. — Ну и что, ещё четверо или ещё сорок — какая разница? Все равно большинства из них я не знаю, а Клаудиа все организовала, как всегда, отменно. — Она подняла бровь. — Подумаешь! Торговец контрабандным оружием среди пиратов! Да этого никто и не заметит.

— Он что, занимается контрабандой оружия?

— Все так говорят. Ты не читал, что написано в сегодняшней «Миррор», Иэн? А Тат убеждена, что американец — плохой джосс, она рассказала об этом всей прислуге, детям и мне, так что это уже официально. А Тат объявила Адрион, что её астролог настоятельно советует тебе остерегаться плохого влияния с востока. А Тат уверена, что он имел в виду янки. Она тебе ещё все уши не прожужжала?

— Пока нет.

— Боже, вот бы мне так болтать по-кантонски, как ты и дети. Я бы сказала этой старой гарпии, чтобы она держала свои суеверия при себе: она сама плохое влияние.

— Она за детей жизнь отдаст.

— Я знаю: она твоя ганьсунь, почти что вырастила тебя и считает, что послана клану Данроссов Богом. А по-моему, она сварливая, противная старая сука, и я терпеть её не могу. — Пенелопа мило улыбнулась. — Я слышала, эта американка красивая.

— Не красивая, а привлекательная. Дает Эндрю прикурить.

— Могу себе представить. Леди, рассуждающая о бизнесе! Куда мы идем в этом нашем огромном мире? Ну и как она, ничего?

— Пока трудно сказать. Но человек очень неглупый. Она… несомненно, с ней будет кое в чем неловко.

— Ты сегодня вечером видел Адрион?

— Нет, а что такое? — По тону он сразу понял: что-то не так.

— Она опять залезла ко мне в шкаф: половины моих лучших нейлоновых чулок как не бывало, остальные разбросаны, все шарфики перемешаны в кучу, моей новой блузки нет, и новый пояс исчез. Стащила даже мои лучшие туфли от Эрме… Этот ребенок просто беда!

— Девятнадцать лет — это уже совсем не ребенок, — устало проговорил он.

— Она просто беда! Сколько раз я ей уже говорила!

— Я побеседую с ней ещё раз.

— Это ничего не даст.

— Я знаю.

Пенелопа рассмеялась вместе с ним:

— Она такая зануда.

— Вот. — Он вручил ей изящную коробочку. — Поздравляю с двадцатилетием!

— О, спасибо, Иэн. Твой подарок внизу. Тебе… — Она остановилась и открыла коробочку. Внутри лежал резной яшмовый браслет. Яшма, оправленная в серебряную филигрань, очень изящная, очень старинная, коллекционная работа. — О, какая прелесть, спасибо тебе, Иэн. — Она надела браслет на руку поверх тонкой золотой цепочки, но, как он ни прислушивался, в её голосе не прозвучало ни подлинного восхищения, ни настоящего разочарования. — Красота. — Наклонившись, она коснулась губами его щеки. — Спасибо тебе, дорогой. Где ты его достал? На Тайване?

— Нет. Здесь на Кэт-стрит. У Вонг Чунькита, он да…

Дверь распахнулась, и в комнату влетела девушка. Высокая, стройная и невероятно красивая, она проговорила, задыхаясь:

— Надеюсь, ничего, что я пригласила сегодня одного молодого человека. Он позвонил и сказал, что придет. Он будет попозже, но я думаю, это ничего. Он классный. И очень клевый.

— Боже милостивый, Адрион, — мягко проговорил Данросс, — сколько раз я просил тебя стучаться, прежде чем ты врываешься сюда, и нельзя ли говорить по-английски? Что это ещё, черт возьми, за «клевый»?

— Хорошо, здорово, круто, клево. Извини, папа, но ты на самом деле здорово отстал, потому что «крутой» и «клевый» в ходу даже в Гонконге. Ну, до скорого, пора лететь, после приема поеду гулять — буду поздно, так что не…

— Постой мин…

— Это же моя блузка, моя новая блузка! — не выдержала Пенелопа. — Адрион, сними её сейчас же! Я сто раз тебе говорила, чтобы ты не залезала ко мне в шкаф, черт возьми.

— Ну мама, — так же резко отвечала Адрион, — она же тебе не нужна. Неужели нельзя взять на один вечер? — И тут же сменила тон: — Пожалуйста? Ну пожалуйста? Пап, ну поговори с ней. — Она перешла на прекрасный кантонский, на котором говорят ама: — Досточтимый Батюшка… прошу помочь вашей Первой Дочери достичь недостижимого, или я буду плакать, плакать, плакать, о-хо… — Потом, на одном дыхании, опять по-английски: — Мама… она же тебе не нужна, а я буду аккуратна, правда. Пожалуйста?

— Нет.

— Ну ладно тебе. Я буду аккуратна, обещаю.

— Нет.

— Мама!

— Ну, если ты об…

— О спасибо. — Девушка просияла, повернулась, вылетела из комнаты, и дверь с шумом захлопнулась.

— Господи боже мой, — мрачно сказал Данросс, — ну почему, черт возьми, всегда получается, что дверь за ней так хлопает!

— Ну, сейчас, по крайней мере, это было сделано не специально, — вздохнула Пенелопа. — Думаю, ещё одну такую осаду мне не выдержать.

— Мне тоже. Слава богу, Гленна благоразумна.

— Это лишь временное явление, Иэн. Она вся в отца, как и Адрион.

— Хм! Неужели у меня такой скверный характер? — нахмурился он. — А раз уж мы затронули этот предмет, то я молю Бога, чтобы Адрион нашла кого-нибудь поприличнее, а не какого-нибудь кретина, как обычно! Кого она собирается привести?

— Не знаю, Иэн. Я об этом тоже впервые слышу.

— Всегда просто ужас какой-то! Её выбор мужчин потрясает. Помнишь этого болвана с головой как дыня и руками питекантропа, в которого она была «безумно влюблена»? Господи Иисусе, ей тогда было всего пятнадцать и…

— Ей было почти шестнадцать.

— Как его звали? Ах да, Байрон. Боже мой, Байрон!

— Но зачем было угрожать, что ты оторвешь ему голову, Иэн? Это была лишь щенячья любовь.

— Это была, черт побери, гориллья любовь, ей-богу. — Данросс помрачнел ещё больше. — Он был просто горилла, черт бы его побрал… А этот другой, помнишь, до этого чертова Байрона, — этот психованный ублюдок… как бишь его?

— Виктор. Да, Виктор Хоппер. Это был… о да, помню, тот, что спросил, мол, ничего, если он переспит с Адрион.