Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Он что?..

— О да. — Она взглянула на него с таким невинным видом. — Я тогда не сказала тебе… подумала, что лучше не стоит.

— Он что?..

— Ну, не заводись, Иэн. Это было по меньшей мере четыре года назад. Я сказала ему: «Нет, не сейчас. Адрион только четырнадцать, а вот когда ей исполнится двадцать один — тогда пожалуйста». Ещё один, у кого ничего не вышло с самого начала.

— Господи Иисусе! Он спросил, можно ли ему…

— По крайней мере, он спросил, Иэн! Это уже что-то. Все это настолько обычно. — Она встала и подлила шампанского ему и немного себе. — Ещё примерно лет десять этого чистилища — и уже пойдут внуки. Поздравляю с годовщиной и всего тебе наилучшего из британского! — Она рассмеялась, чокнулась с ним, выпила и улыбнулась.

— Ты снова права, — улыбнулся он в ответ: она ему очень нравилась. Столько лет прошло, добрых лет. «Мне повезло. Да. Мне было благословение в тот первый день».

Это случилось на аэродроме королевских ВВС в Бигган-Хилл теплым солнечным августовским утром сорокового года во время «Битвы за Англию»[89]. Она служила в женском вспомогательном корпусе ВВС, и её перевели туда недавно. У него это был восьмой день на войне, третий вылет в тот день и первая победа. Весь «спитфайр» был изрешечен пулями, часть крыла оторвана, хвост словно в татуировке. По всем законам джосса он должен был погибнуть, но он выжил, а погиб «мессершмитт» и его пилот, а он вернулся и ещё не отошел от горячки боя, опьяненный чувством страха, и стыда, и облегчения, оттого что вернулся, а юноша в кабине другого самолёта — противник — заходился в крике, объятый пламенем, и падал по спирали вниз.

— Привет, сэр, — сказала Пенелопа Грей. — Добро пожаловать домой, сэр. Прошу вас. — И она подала ему кружку горячего сладкого чая и больше не произнесла ни слова, хотя обязана была тут же потребовать отчета о выполнении задания: она была связистом. Она молча улыбалась, ожидая, когда он вернется с небес, где караулила смерть, на землю — жить. Он даже не поблагодарил её, а лишь пил и пил, и это был лучший чай в его жизни.

— Я сбил «мессершмитт», — сообщил он, когда смог говорить. Голос у него дрожал, колени тоже. Он не помнил, как отстегивал парашют, как вылезал из кабины, как забирался в грузовик вместе с остальными оставшимися в живых. — Это был «Ме-109».

— Да, сэр. Командир эскадрильи Миллер уже подтвердил, что самолёт сбит, и просил приготовиться: в любую минуту могут снова дать команду на взлет, сэр. На этот раз цель другая. Благодарю за сбитого немца, сэр, теперь этих дьяволов на одного меньше… О, как бы я хотела попасть туда вместе с вами, чтобы помочь сбивать этих монстров…

«Какие же они монстры? — подумал он. — По крайней мере, пилот первого сбитого мной самолёта никакой не монстр. Просто молодой парень, как и я. Может, мой ровесник. И он кричал, когда горел, кричал, когда умирал, — охваченный пламенем падающий лист, — а сегодня днем, или завтра, или скоро настанет мой черед. Их слишком много, а нас слишком мало».

— А Томми вернулся? Том Лейн?

— Нет, сэр, простите, сэр. Он… Командир эскадрильи сказал, что капитана Лейна сбили над Дувром.

— Так страшно, что сгоришь, что тебя собьют.

— О, вас не собьют, сэр, только не вас. Они не собьют вас. Я знаю. Вас — нет, сэр, нет, только не вас. Они никогда не доберутся до вас, никогда, никогда, никогда, — говорила она. Бледно-голубые глаза, светлые волосы и красивое лицо. Ей не исполнилось и восемнадцати, но она уже была сильная, очень сильная и очень уверенная.

Тогда он поверил ей, и с этой её верой прожил ещё четыре месяца воздушных боев — бывало, по пять вылетов в день — и сбивал ещё, и, хотя она ошиблась и потом его всё-таки сбили, он остался жив и лишь слегка обгорел. А после вышел из госпиталя, приземлившись навсегда, и они поженились.

— И не скажешь, что двадцать лет прошло, — проговорил он, сдерживая рвущееся наружу ощущение счастья.

— Плюс два года до того, — сказала она, сдерживая свое.

— Плюс два года до…

Дверь открылась. Пенелопа вздохнула, потому что в комнату величаво вступила А Тат, тараторя без остановки по-кантонски:

— Айийя, сын мой, разве ты ещё не готов? Наши уважаемые гости будут здесь с минуты на минуту, а у тебя даже галстук не завязан. А ещё в нашем доме зачем-то появился этот не знавший матери чужак из северного Гуандуна, чтобы готовить на стол сегодня… Вонючий отпрыск однодолларовой шлюхи из северного Гуандуна, откуда родом все самые ловкие воры и самые последние проститутки, а ещё воображает, что умеет готовить…

Ха!.. Этот человек и его такие же жалкие заморские подручные только оскверняют нашу кухню и лишают нас покоя. О-хо, — продолжала маленькая сморщенная старушка без передышки, а её похожие на когти пальцы автоматически потянулись к галстуку и умело повязали его. — И это ещё не все! Вторая Дочь… Вторая Дочь просто не желает надевать платье, которое выбрала ей Досточтимая Первая Жена, и разошлась так, что слышно даже на Яве! И-и-и, эта семейка! Вот, сын мой. — Вынув из кармана конверт с телексом, она передала его Данроссу. — Ещё одно варварское послание, ещё одно поздравление с этим счастливым днем, и с этим посланием твоя бедная старая Матушка должна была сама подниматься по лестнице на своих бедных старых ногах, потому что остальные слуги — никуда не годные лоботрясы… — Она остановилась на секунду, чтобы перевести дыхание.

— Благодарю вас, Матушка, — вежливо сказал он.

— Во времена твоего Досточтимого Отца слуги работали и знали, что им делать, и твоей старой Матушке не приходилось терпеть грязных чужаков в Большом Доме! — Она вышла, продолжая бормотать проклятия в адрес кейтеринговой[90] компании. — Ну, смотри не опаздывай, Сын мой, не то… — Даже закрыв дверь, она не переставала говорить.

— Ну, а с ней-то что? — устало спросила Пенелопа.

— Да все трещит о работниках кейтеринговой компании, не любит посторонних — ты же знаешь, какая она. — Он открыл конверт и достал оттуда сложенный телекс.

— Что она говорила насчет Гленны? — Его жена поняла слово и-чат — Вторая Дочь, — хотя по-кантонски знала самый минимум.

— Только то, что Гленна выходит из себя по поводу выбранного тобой платья.

— А чем оно плохо?

— А Тат не сказала. Слушай, Пенн, может, Гленне следует лечь спать? Пора бы уже…

— И не мечтай! Ничего не выйдет, пока весь этот бедлам не уляжется. Даже «Карге» Струан не удалось бы не пустить Гленну на её «первый взрослый прием», как она это называет! Ты ведь согласился, Иэн, ты согласился, ведь так, верно?

— Да, но разве ты не считаешь…

— Нет. Она уже достаточно взрослая. В конце концов, ей тринадцать, а скоро уже будет тридцать. — Пенелопа спокойно допила свой бокал. — Ничего, я сейчас разберусь с этой юной леди, будьте уверены. — Она встала. Потом обратила внимание на выражение его лица. Он не отрываясь смотрел на телекс.

— Что случилось?

— Убит один из наших людей. В Лондоне. Грант. Алан Медфорд Грант.

— О, я, наверное, не знакома с ним, верно?

— Думаю, один раз вы встречались, в Эршире. Маленький такой человечек, похожий на эльфа. Он был у нас на приеме в Эйвисъярд-Касл, в наш прошлый отпуск.

— Не помню, — нахмурилась она и взяла предложенный телекс. В нем было написано: С прискорбием извещаю, что А. М. Грант погиб сегодня утром в дорожном происшествии, управляя мотоциклом. Подробности сообщу, как только узнаю. Извините. Ваш Кернан. — Кто такой Кернан?

— Его помощник.

— Грант… он был твоим другом?

— В каком-то смысле.

— Он важен для тебя?

— Да.

— О, прими мои соболезнования.

Данросс заставил себя пожать плечами и не повышать голос.

— От этого не уйдешь. Джосс. — В душе он ругался самыми грязными словами.

Она хотела посочувствовать, сразу поняв, насколько он потрясен. Было видно, что он сильно обеспокоен, хотя старается это скрыть, и ей не терпелось тут же выяснить все об этом неизвестном человеке. Но она сдержалась.

«Такая у меня работа, — напомнила она себе. — Не задавать вопросов, сохранять спокойствие и быть рядом — чтобы собирать осколки, но только когда будет позволено».

— Ты спускаешься?

— Через минуту.

— Постарайся недолго, Иэн.

— Да.

— Ещё раз спасибо за браслет. — Браслет ей очень понравился.

Он ответил:

— Не за что. — Но она знала, что на самом деле Данросс не слушает. Он уже снял телефонную трубку и заказывал международный звонок.

Она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь, и остановилась в длинном коридоре, который вел в восточный и западный флигели. Она чувствовала себя несчастной, сердце колотилось. «Будь прокляты все эти телексы, все эти телефоны, будь проклята компания „Струанз“, будь проклят Гонконг, будь прокляты все приемы и все прихлебатели. Как бы мне хотелось, чтобы мы уехали отсюда навсегда и забыли про Гонконг, забыли про работу, Благородный Дом, большой бизнес, Тихоокеанский пояс, биржевой рынок и всё…»