Турецкий ятаган - Сергей Шхиян

— Ничего, — кратко, бесцветным голосом, ответила она.

— Я сейчас натоплю, и можно будет помыться, — сообщил я о своих ближайших планах, сбрасывая дрова на земляной пол возле каменки.

— Как помыться? — испуганно спросила она.

— Молча. Нагреем в горшках воду и помоемся. Только носить ее без ведра неудобно.

— Если вам нужно, я там, — она кивнула на выход, — нашла и ведро, и ушат. Только я мыться не буду.

Ведро и ушат меня обрадовали. Носить воду за полтораста метров в трехлитровых горшках удовольствие ниже среднего. Отказ от бани, которая, кстати, ей очень бы не повредила, не произвел на меня ожидаемого девушкой впечатления.

— Как хочешь, — тотчас согласился я, понимая, что она имеет в виду. — Если надумаешь, мы можем мыться по очереди, все равно на двоих воды не хватит.

Как обычно бывает в таких ситуациях, прямо никто ничего не говорил, весь разговор проходил на полутонах и недомолвках. Опасаясь «коллективной» помывки, девушка, резонно, боялась за свое целомудрие, я, не настаивая и предлагая мыться по очереди, намекал, что ни о чем таком и думать не думаю. Это, кстати, вполне соответствовало истине, завлекать ее в любовную авантюру я не собирался. Во-первых, она мне не очень-то и нравилась, во-вторых, после дневных хлопот и похорон у меня было отнюдь не игривое настроение, в третьих, я не знал, что в случае потери девственности ее ждет по возвращению домой. Подозревал, что ничего хорошего. Случайное удовольствие явно не стоило больших неприятностей в дальнейшем.

Топить печь без трубы в маленьком помещении — занятие для очень мужественных людей. Наверное, именно в таких суровых условиях и мужал дух нашего народа. Вопрос с печными трубами, вернее их отсутствием, как мне кажется, имеет весьма глубокие психологические корни. Почему бы, скажем, делая большую кирпичную печь, не потратиться еще на пару сотен кирпичей, чтобы выводить дым наружу? Ан, нет. Нам и так сойдет, зачем морочить себе голову какими-то глупыми излишествами. Поэтому печные трубы в шестнадцатом-семнадцатом веках были еще редкой экзотикой.

Я вспомнил удивление по этому поводу одного знатного итальянца, по имени Рафаэль Берберини, побывавшего в Московии в середине шестнадцатого века по торговым делам. Он, рассказывая о жизни русских городов, удивлялся, что они обустроены безо всякого удобства и надлежащего устройства. Он писал, что в больших избах, где едят, работают, одним словом делают все: в них находятся печи нагревающие избу и на них обычно спит все семейство; между тем, — как отметил Берберини, — не придет им (нам) в голову хотя бы провести дымовую трубу, они дают распространяться дыму по избе, выпуская его только через двери.

Отголоски такого бытового пофигизма, как мне кажется, уходят и в наше далекое, не всегда светлое будущее. Может быть, поэтому у нас до сих пор течет половина водопроводных кранов и унитазов в стране, центральное отопление отапливает улицы, а в результате, пенсионеры, чтобы выжить, собирают на помойках пустые бутылки. Стоит только посмотреть в телевизионных новостях душераздирающие сюжеты о разваливающихся квартирах, в которых двадцать лет не было ремонта!

— Посмотрите на наш потолок, — с отчаяньем восклицают напуганные матери, — тут того и гляди, обвалится штукатурка и убьет ребенка! Взгляните, какие у нас гнилые полы и грязные обои! Они (чиновники, от президента до управдома) совсем о нас не думают!

Что в этой связи можно сказать и о наших чиновниках, и о наших обывателях?

— Ребята, мы все одной крови! Мы сами себе ни за что не будем штукатурить потолки или клеить обои. Мы не желали выводить печные трубы, и не хотим работать не только на чужого дядю, но и на себя, причем никто и ни под каким видом.

О всяком таком национальном и грустном я думал, пока разгорались проклятые дрова, и у меня дымом выедало глаза. Когда огонь, наконец, вспыхнул, я пулей выскочил наружу, выплевывая куски сажи из легких.

Алена ждала развития событий на свежем воздухе. Ходила она еще совсем плохо, сильно хромала, потому я без ее помощи наносил воду и сделал необходимые к «помывке» приготовления. Девушка только внимательно наблюдала за моими действиями, но ни во что не вмешивалась. Когда дым из землянки выветрился, вода в горшках согрелась, репа для предстоящего ужина испеклась в углях, я как бы невзначай, спросил:

— Значит, ты мыться не будешь? Тогда можешь поесть на улице.

— Ну, если только немного ополоснуться, — отвлеченно сказала она, зорко наблюдая за моей реакцией.

— Иди, полощись, только, пожалуйста, не очень долго, — попросил я. — Я устал и хочу спать.

— А вы что будете делать? — осторожно, со скрытым значением спросила она.

— Я буду есть репу, — коротко ответил я. — Постарайся, чтобы мне осталось немного горячей воды.

Спать мы все-таки легли вместе. По той простой причине, что лавка была одна, а совершить благородный поступок и ночевать на земле, на улице, я отказался наотрез. Алене это очень не понравилась, но после того, как она благополучно вымылась, и с ней ничего плохого не произошло, ей пришлось смириться с таким неудобством, как мужчина под боком.

В нашей землянке была тропическая теплынь. Потому стоило мне только вытянуться на сеннике, как я мгновенно уснул. Алена выбрала себе место с краю. Она легла после меня, только дождавшись, когда я засну. Никаких происков с моей стороны или недоразумений ночью не произошло, так что проснулся я без чувства раскаянья в несодеянном. Просто открыл глаза и увидел, что в дверную щель проникает дневной свет, а рядом лежит спящая девушка. Стараясь ее не потревожить, я сполз с лавки и, осторожно ступая, вышел наружу.

Солнце уже высоко поднялось, небо было малооблачно, гремел птичий хор. Первым делом я отправился к пруду, проверить свой невод. Вторая попытка плаванья в челне оказалась удачнее первой, я теперь без труда добрался до невода и подтянул его к берегу. Рыбы в нем оказалось так много, что я сначала не поверил, что такое может быть на самом деле. Однако факт был, как говорится, налицо и теперь на насколько мы дней были обеспечены едой безо всяких ограничений. После вчерашней овощной диеты это обрадовало. Так что все пока складывалось удачно, и жизнь была почти прекрасна.

Первым делом я нанизал рыбу через жабры на шнур и опустил в воду, чтобы она не заснула и не протухла. Соли у нас не было совсем и делать какие-то запасы было невозможно.

Как только с рыбалкой было покончено, оказалось, что больше мне делать совершенно нечего. Разводить огонь до темноты было нельзя, хозяйства у нас не было, так что нужно было придумывать, чем занимать долгий весенний день. Сначала я вернулся к нашей землянке и просто сел на бревнышко погреться на солнышке. Не так часто последнее время бывало у меня свободное время, когда можно было просто полюбоваться природой и бездумно посидеть на одном месте.

Алена все еще спала, и я почти забыл, что нахожусь здесь не один, разделся и решил позагорать. И вдруг она вышла из землянки, как…

Нет, я даже не знаю, как об этом поэтичнее сказать…

Вышла, как Афродита из морской пены!

Афина из головы Зевса!

Похоже, хотя это и не совсем подходящее сравнения…

Ладно. Попробую подойти с другой стороны.

Итак: на небе сияло ясное, весеннее солнышко, в кустах щебетали птички, а я как колода лежал поверх расстеленного кафтана и загорал. И тут появляется нечто такое, от чего у меня разом пересохло во рту, и округлились глаза. Это нечто было одето в обрезанный значительно выше колена красный шелковый сарафан, демонстрирующий стройные женские ноги. На высокой, округлой груди у этого существа лежала пушистая, едва сплетенная коса. Выше, на трогательно тонкой шее открывалась русая головка с пухлыми чувственными губами, аккуратным точеным носиком и такими огромными голубыми глазами, что утонуть в них не составляло труда даже менее влюбчивому индивиду, чем я.

— Ой, — воскликнуло небесное создание и скромно потупила глаза-озера, — простите, я не знала, что вы здесь!

— Я, я, — как ужаленный вскакивая на ноги, забормотал ваш преданный слуга, — вы, вы…

Потом я все-таки сумел взять себя в руки и прежним, немного сварливым тоном, продолжил:

— Вот, решил немного погреться на солнце. Как тебе спалось на новом месте?

— Хорошо, — откликнулась Алена, обжигая меня небесным взглядом. — А вам?

— Прекрасно, — ответил я, после чего возникла долгая пауза. — Я наловил много рыбы, — чтобы что-нибудь сказать, добавил я. — Только испечь ее можно будет вечером.

— А репа у нас осталась? — кокетливо спросила она.

— Репа? Репа осталась, вон там в горшке. Ты поешь, а я пойду, пройдусь…

Идти мне, собственно, было некуда, да и незачем. Но отдышаться от такого волшебного видения было нужно.

Теперь, после того, как девушка помылась и выспалась, я начал лучше понимать подлые устремления коварного, сластолюбивого дьяка. Запасть на такую красоту было очень даже легко.