Буржуа - Вернер Зомбарт

Что и так же часто мещанин сидит в крови, что человек является «от природы» мещанином или все же склонен к тому, чтобы им стать, — это мы все представляем самым ясным образом. Мы осязаем совершенно ясно сущность мещанской натуры, нам знаком своеобразный аромат этой человеческой разновидности совершенно точно. И все же является бесконечно трудным, даже, может быть, невозможным при нынешнем состоянии исследования этой области, указать особые «наклонности», основные черты души в отдельности, которые предопределяют человека как мещанина. Нам придется поэтому удовлетвориться тем, что мы несколько более точно отграничим своеобразную мещанскую натуру и главным образом противопоставим ее натурам, покоящимся на иной основе.

Кажется почти, что отличие мещанина от немещанина выражает собою очень глубокое различие существа двух человеческих типов, которые мы в различных исследованиях всегда все-таки вновь находим как два основных типа человека вообще (или по крайней мере европейского человека). Именно люди бывают, как это, может быть, можно было бы сказать, либо отдающими, либо берущими, либо расточительными, либо экономными во всем своем поведении. Основная людская черта — противоположность, которая была известна уже древним и которой схоластики придавали решающее значение, — luxuria или avaritia68. Люди или равнодушны к внутренним и внешним благам и отдают их в сознании собственного богатства беззаботно, или же они экономят их, берегут и ухаживают за ними заботливо и строго смотрят за приходом и расходом духа, силы, имущества и денег. Я попытаюсь отметить этим, пожалуй, ту же самую противоположность, которую Бергсон хочет выразить обозначениями homme ouwert и homme dos.

Оба эти основных типа: отдающие и берущие люди, сеньориальные и мещанские натуры (ибо само собою ведь разумеется, что один из этих основных типов я вижу в мещанской натуре) — стоят друг против друга как резкие противоположности во всякой жизненной ситуации. Они различно оценивают мир и жизнь: у тех верховные ситуации, субъективные, личные, у этих — объективные, вещные; те от природы — люди наслаждения жизнью, эти — прирожденные люди долга; те — единичные личности, эти — стадные люди; те — люди личности, эти — люди вещей; те — эстетики, эти — этики; как цветы, без пользы расточающие свой аромат в мир, — те; как целебные травы и съедобные грибы — эти. И эта противоположная предрасположенность находит затем выражение и в коренным образом различной оценке отдельных занятий и общей деятельности человека: одни признают только такую деятельность высокой и достойной, которая делает высоким и достойным человека как личность; другие объявляют все занятия равноценными, поскольку они только служат общему благу, т. е. «полезны». Бесконечно важное различие жизнепонимания, отделяющее культурные миры друг от друга, смотря по тому, господствуют ли те или другие воззрения. Древние оценивали с точки зрения личности, а мы — мещане — оцениваем вещно. В чудесно заостренной форме выражает Цицерон свое воззрение в словах: «не то, сколько кто-нибудь приносит пользы, имеет значение, а то, что он собой представляет» (243).

Но противоположностей все еще есть больше. В то время как немещане идут по свету, живя, созерцая, размышляя, мещане должны упорядочивать, воспитывать, наставлять. Те мечтают, эти считают. Маленький Рокфеллер уже ребенком считался опытным счетоводом. Со своим отцом — врачом в Кливленде — он вел дела по всем правилам. «С самого раннего детства, — рассказывает он сам в своих мемуарах, — я вел маленькую книгу (я называл ее „счетной книгой“ и сохранил ее доныне), в которую я аккуратно заносил мои доходы и расходы». Это должно было сидеть в крови. Никакая сила в мире не побудила бы молодого Байрона или молодого Ансельма Фейербаха вести такую книгу и — сохранить ее.

Те поют и звучат, эти беззвучны: в самом существе, но и в проявлении тоже; те красочны, эти бесцветны.

Художники (по наклонности, не по профессии).- одни, чиновники — другие. На шелку сделаны те, на шерсти — эти.

Вильгельм Мейстер и его друг Вернер: тот говорит как «дарящий королевства»; этот — «как подобает лицу, сберегающему булавку»; Тассо и Антонио69.

Тут нам, однако, как бы само собой напрашивается наблюдение, что различие этих обоих основных типов в последней глубине должно покоиться на противоположности их любовной жизни. Ибо ею, очевидно, определяется все повеление человека, как верховной, невидимой силой. Полярные противоположности на свете — это мещанская и эротическая натуры.

Что такое «эротическая натура», можно опять-таки только почувствовать, можно постоянно переживать, но вряд ли можно заключить в понятия. Быть может, слово поэта скажет нам это: «эротическая натура» — это Pater Extaticus, который ликующе восклицает:

Вечный пожар блаженства,Пламеняющие узы любви,Кипящая боль в груди,Пенящееся наслаждение богов.Стрелы, пронзите меня,Копья, покорите меня,Палицы, размозжите меня,Молнии, ударьте в меня,Чтобы ничтожноеВсе улетучилось,Сияла бы длящаяся звезда,Вечной любви зерно…Чтобы ничтожное все улетучилось…70

«Я страдал и любил, таков был в сущности образ моего сердца». Все ла свете ничтожно, кроме любви. Есть только одна длящаяся жизненная ценность: любовь.

В зерне — любовь полов, в ее излучениях — всякая любовь: любовь к богу, любовь к людям (не любовь к человечеству). Все остальное в мире — ничтожно. И ни для чего на свете любовь не должна быть только средством. Ни для наслаждения, ни для сохранения рода. Наставление: «Плодитесь и размножайтесь» — содержит глубочайшее прегрешение против любви.

Эротической натуре одинаково далеки как нечувственная, так и чувственная натура, которые обе прекрасно уживаются с мещанской натурой. Чувственность и эротика — это почти исключающие друг друга противоположности. Мещанской потребности порядка подчиняются чувственные и нечувственные натуры, но эротические — никогда. Сильная чувственность может — будучи укрощенной и охраняемой — оказаться на пользу капиталистической дисциплине; эротическая предрасположенность противится всякому подчинению мещанскому жизненному порядку, потому что она никогда не примет заменяющих ценностей вместо ценностей любви.

Эротические натуры существуют чрезвычайно различных масштабов и столь же, конечно, различных оттенков: от святого Августина и святого Франциска с «прекрасной душой» идут они вниз бесконечными ступенями до Филины и проводящего свою жизнь в любовных приключениях будничного человека. Но даже и эти в существе своем коренным образом непригодны для мещанина…

И для развития мещанства в массовое явление имеют значение скорее обыкновенные натуры, чем превышающие обычную величину.

Хороший домохозяин, как мы это можем совершенно общо выразить, т. е. добрый мещанин, и эротик в какой бы то ни было степени стоят в непримиримом противоречии. В центре всех жизненных ценностей стоит либо хозяйственный интерес (в самом широком смысле), либо любовный интерес. Живут, либо чтобы хозяйствовать, либо чтобы любить. Хозяйствовать — значит сберегать, любить — значит расточать. Совершенно трезво высказывают эту противоположность древние экономисты. Так, например, Ксенофонт полагает (244):

«К тому же я вижу, что ты воображаешь, что богат, что ты равнодушен к наживе и в голове у тебя любовные дела, как будто бы ты это так мог себе позволить. Поэтому мне жалко тебя, и я боюсь, что тебе еще очень плохо будет житься и что ты попадешь в злую нужду».

«Хозяйкой мы сделали на основании подробного испытания ту особу, которая, как нам казалось, могла особенно соблюдать меру в отношении еды, питья, сна и любви». «Не годны к хозяйствованию влюбленные».

Совершенно сходную мысль высказывает римский сельскохозяйственный писатель Колумелло, советуя своему хозяину: «держись подальше от любовных дел: кто им предается, тот не может думать ни о чем другом. Для него есть только одна награда: удовлетворение его любовной страсти, и только одно наказание: несчастная любовь» (245). Хорошая хозяйка не должна иметь никаких мыслей о мужчинах, а должна быть «a viris remotissima»71.

Все это здесь могло и должно было быть только намечено. Подробные изыскания породят более глубокие и широкие познания. Я не хотел оставить невысказанной мысль, что в конечном счете способность к капитализму коренится все же в половой конституции и что проблема «любовь и капитализм» и с этой стороны стоит в центре нашего интереса.

Для ответа на вопрос об основах капиталистического духа достаточно констатировать, что, во всяком случае, существуют особенные буржуазные натуры (скрещение предпринимательских и мещанских натур), т. е. люди, предрасположение которых делает их способными развивать капиталистический дух быстрее других, когда на них воздействуют внешний повод, внешнее возбуждение, эти люди затем скорее и интенсивнее усваивают стремления капиталистического предпринимателя и охотнее принимают мещанские добродетели; они легче и полнее усваивают экономические способности, чем иные, чужеродные натуры. При этом, конечно, остается неизмеримо широкий простор для переходных ступеней между гениями предпринимательства и мещанства и такими натурами, которые являются совершенно пропащими для всего капиталистического.