Западная Европа. 1917-й. - Кира Эммануиловна Кирова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отсутствие партии нового типа, которая могла бы объединить, прояснить, направить к единой революционной цели борьбу народа, сказывается в 1917 г. и в Англии, и во Франции, и в Италии чрезвычайно остро.
И все-таки даже и такие — ограниченные в своих целях, как в Англии, стихийные, некоординированные, как во Франции и Италии, — народные выступления, происходя в разгар империалистической войны, на фоне нарастающего стремления широчайших слоев населения к миру — представляют собой для правящих классов серьезную опасность, вызывают у них величайшую тревогу. Эта опасность и эта тревога еще увеличиваются от того, что на многих, если не на всех народных выступлениях той поры лежит отсвет русской революции, «русского примера».
Мы помним: у страха глаза велики и многим английским, французским, итальянским буржуа кажется весной 1917 г., что революция в их стране неизбежна, что она вот-вот начнется, уже началась.
Как, какими средствами, каким из двух испытанных методов управления пытаются правящие классы Англии, Франции, Италии с вставшей перед ними революционной угрозой бороться?
В Англии буржуазно-демократические традиции были особенно устойчивы и крепки, а буржуазия была наиболее гибка и искушена в искусстве социального лавирования и либеральных уступок. И когда в ходе майской стачки машиностроителей стало ясно, что меры принуждения лишь обостряют социальные противоречия в стране, английские правящие круги и английское правительство немедленно переменили тактику. Принятые репрессивные меры были отменены, арестованные — освобождены, шоп-стюарды — допущены к столу переговоров. В последующие месяцы английское правительство, стремясь избежать повторения майских событий, пошло на значительные уступки: в частности, разрешило свободно переходить рабочим военной промышленности с одного предприятия на другое. Этот крен в сторону либерализма не помешал, однако, английским реакционерам, действуя при явном попустительстве властей и при совершенно не достаточном противодействии либералов, беспощадно разгромить особенно пугавшее буржуа движение английских Советов рабочих и солдатских депутатов.
Во Франции и Италии события развиваются иначе. Здесь летом и особенно осенью 1917 г. происходит значительное ужесточение политического режима.
Французская буржуазия не была так гибка и склонна к социальному маневрированию, как английская. В XIX в. ей не раз приходилось «огнем и мечом» подавлять направленные против ее господства восстания пролетариата, и она не раз искала защиты от собственного народа «под крылышком» императора или короля. Этот исторический опыт побуждал наиболее консервативные и реакционные группы французских правящих классов стремиться к применению силы и к установлению военной диктатуры в стране и в бурном 1917 г. Но у широких масс французских буржуа был и другой исторический опыт и другие традиции. После Парижской Коммуны 1871 г. стало ясно, что французские рабочие ни короля, ни императора больше не потерпят и что наиболее пригодной формой для сохранения господства над ними буржуа является республика. Тогда французская буржуазия, еще недавно в основном монархическая, стала республиканской. По выражению В. И. Ленина, она была французским пролетариатом «переделана в республиканскую, перевоспитана, переобучена, перерождена»{376}.
В годы первой мировой войны республиканские убеждения, уже прочно укоренившиеся в сознании французских буржуа, вступали в противоречие со стремлением консервативных кругов к «сильной власти». И поэтому поздней осенью 1917 г. — после того как Петен железом и кровью (не пренебрегая, впрочем, и мелкими уступками солдатам) подавил восстания в действующей армии, а Мальви справился с помощью социального лавирования со стачками в тылу (но был вслед за тем скомпрометирован реакцией), поздней осенью 1917 г. к власти во Франции пришел кабинет Клемансо. Диктаторская сущность его правления обеспечивала ему поддержку правых вплоть до самых махровых реакционеров и монархистов, а неоднократные заявления Клемансо о его верности республике и конституции делали его приемлемым для широких масс французских буржуа, в том числе и для многих радикал-социалистов.
В Италии социальные противоречия были особенно обострены, накал антивоенной борьбы — чрезвычайно ярок. Правительство было слишком слабо, чтобы силой подавлять вспыхивавшие во всех концах страны народные волнения. Министр внутренних дел Орландо, маневрируя и опираясь на правых социалистов, проводил политику «национального единения», аналогичную той, которую Мальви проводил во Франции.
В дни первомайских событий в Милане войска, чтобы не провоцировать массы, избегали стрелять в народ. Правые социалисты во главе с Турати помогли властям избежать стачки миланского пролетариата, и стихийные, неорганизованные выступления ломбардской бедноты постепенно прекратились. Они вспыхивали, однако, в других районах страны вновь и вновь. В августе 1917 г. антивоенное восстание в Турине вплотную поставило, как мы уже говорили, правящие классы Италии перед угрозой перерастания империалистической войны в войну гражданскую. Для подавления этого восстания итальянское правительство мобилизовало все силы. Против повстанцев были двинуты кавалерия, пехота, танки. Восставших рабочих расстреливали из пулеметов.
Но если обострение социальных противоречий в стране было особенно велико, то запас буржуазно-демократических традиций был у нее по сравнению с Англией и Францией наименьшим. Вплоть до 1860 г. страна была раздроблена на несколько мелких государств, в которых — за одним только исключением — господствовали полуфеодальные, абсолютистские порядки. В 1860 г., после своего объединения, Италия стала парламентской конституционной монархией. Но и после этого, в течение ряда десятилетий, итальянское правительство отвечало на выступления полных стихийной революционности народных масс жестокими репрессиями, изданием «исключительных законов», зажимом политических свобод. Лишь с 1900 по 1914 г. длилась коротенькая (как северная весна) «эра итальянского либерализма», когда был проведен ряд буржуазно-демократических реформ. Однако и либералам не удалось смягчить остроту социальных противоречий в стране и в самый канун империалистической войны, в знаменитую «красную неделю» июня 1914 г. итальянское королевство потряс такой взрыв народного возмущения, какого оно до той поры еще не знало. Сторонники «политики силы» подняли голову и в мае 1915 г., добиваясь вступления Италии в мировую войну, открыто призвали своих последователей к нарушению буржуазной законности и конституционных норм. А летом и осенью 1917 г. итальянские экстремисты во главе с Муссолини не только публично заявляли, что свобода, равенство, демократия — это «слова, звучащие фальшиво», но и делали практически попытку установить в стране правительство военной диктатуры или «на худой конец» правительство, приближающееся к военной диктатуре. Однако в 1917 г. час итальянского фашизма еще не пробил. Большинство итальянских политических деятелей, как и итальянских промышленников и аграриев, еще было против отказа от ставших привычными парламентских методов управления. Требования Муссолини и К0 еще казались им чрезмерными и опасными. Определенное значение имел и тот факт, что крупного политического деятеля, который сформировал бы в Италии кабинет, аналогичный кабинету Клемансо (т. е. диктаторский по сути и конституционный по форме), у итальянских экстремистов в 1917 г.
