Синайский мираж - Александр Александрович Тамоников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы хотим вас попросить… – сказала Анастасия. – Конечно, если это возможно…
– Я вас слушаю, – сказал Муромцев.
– Там, – указала Анастасия куда-то вдаль, – осталась наша аппаратура. Мы журналисты, а никакие не шпионы…
– Не беспокойтесь, – учтиво промолвил Муромцев. – Мне понятна ваша просьба.
Вскоре вернулся Ник в сопровождении Терко и Максума. Максум вел в поводу двух лошадей: одну – под седлом и другую – нагруженную всяческими узлами и, кроме того, аппаратурой.
– Вот ваша аппаратура, – сказал Муромцев Анастасии. – Для нас очень важно кроме вас, взять и вашу аппаратуру…
Похоже было, что Величко почувствовала в словах, а скорее, в интонации Муромцева нечто такое, что заставило ее как-то по-особенному взглянуть на Муромцева, затем на Богданова, Рябова и Фариса. На Салима, державшегося особняком, она почему-то не взглянула. Она не сказала ничего ни Муромцеву, ни своим коллегам-журналистам. И Василий был за это ей благодарен. Он понимал, что Анастасия, по сути, поняла, кто он такой. Но она не стала ничего уточнять, лишь еще раз взглянула на Муромцева и затем подошла к лошади, соображая, как половчее на нее взобраться.
– В путь! – по-английски скомандовал Василий.
Мужчины помогли женщинам сесть в седла и уселись сами. Ник на какое-то время замешкался, но все же взобрался на лошадь. То же самое сделал и Салим.
Тронулись. Ни Гюрза, ни кто-либо из его приближенных провожать их не вышли. Лишь несколько пеших мужчин-арабов взглянули вслед кавалькаде, уходящей в пустыню. И долго еще смотрели, пока всадники и лошади не скрылись в пустынном мареве.
Глава 20
Ехали без остановки до самого вечера. Наконец добрались до колодца – того самого, у которого отдыхали накануне перед тем, как въехать в поселение, где в ямах томились пленные журналисты.
Путь был преодолен небольшой, но что было поделать? Галопом не поскачешь – лошади быстро устанут. Но даже не это было самым главным. Главным были журналисты. Они выглядели измученными и еле держались в седлах. Особенно женщины. То и дело или Анастасия, или Марина, а то и обе вместе норовили свалиться с седел, а потому – какие уж тут скачки? Чтобы женщины не свалились, рядом с ними, стремя в стремя, ехали мужчины и поддерживали их, не давая упасть. Рядом с Величко ехал Рябов, а рядом с Прокопьевой – Терко. Максум и Фарис попеременно выдвигались вперед – вели разведку.
Богданов и Муромцев присматривали за Салимом и Ником. Особенно, конечно, за Ником. Нельзя было с уверенностью сказать, что он может сделать в любой момент, как поступить, какой трюк выкинуть. Оружия при нем не было – нож и «браунинг» у него были отобраны еще в поселении. Но все равно Ник был врагом, и потому с него нельзя было спускать глаз.
Все это очень задерживало скорость передвижения. Впрочем, особо торопиться нужды не было. Главное было сделано. Задуманная операция прошла успешно, четверо журналистов были освобождены. Не было пятого, ну да тут-то поделать было нечего.
Погони также не опасались. Никто сейчас не мог пуститься в погоню за кавалькадой. Гюрза? Ему погоня была ни к чему, он получил то, что желал, – золото. К тому же ему не было никакого интереса гнаться за кавалькадой и тем самым портить отношения с американцами, каковыми он считал советских спецназовцев. Зачем ему было портить отношения? Они щедро отблагодарили его золотом.
Никакого гипотетического американского либо израильского отряда также опасаться не приходилось. Откуда ему здесь было взяться? Да и с какой целью? Освободить Ника? Но никто пока не знал, что Ник в руках советского спецназа. Этого не знал пока даже сам Ник.
Ехали молча. Время для откровенных разговоров еще не настало. Правда, Ник несколько раз пытался заговорить то с Муромцевым, то с Салимом, то даже с Богдановым и Терко, но никто ему в ответ не говорил ни слова. На журналистов Ник старался не смотреть вовсе, будто их и не существовало.
У колодца Рябов и Терко помогли женщинам слезть с седел. Нужно было отдохнуть и затем двигаться дальше. А главное, настала пора для откровенных разговоров и, кроме того, кое-каких конкретных действий.
– Вот и закончен спектакль! – громко, на русском языке произнес Муромцев.
– Что, девоньки, не слишком растрясло вас в седлах? – так же громко и тоже по-русски спросил Терко у женщин. – Ничего, это приятная трясучка, поскольку едете домой!
Стоит ли говорить, насколько обе женщины, да и Никита с Алексеем были ошеломлены, неожиданно услышав русскую речь? Какое-то время они, потрясенные, молчали, лишь переводили растерянные взгляды то на одного, то на другого спецназовца. А спецназовцы молча смотрели на них и улыбались. Улыбались и Фарис с Максумом.
– Вы… русские? – наконец, спросила Анастасия. – Но как же… откуда вы здесь взялись… кто вы такие?
– Этого не может быть! – прошептала потрясенная Марина.
– Может, девоньки, может! – сказал Терко. – Свои мы. Вот приехали за вами. Или, может, вы думали, что мы не приедем? Оставим вас в тех поганых ямах?
Слова, сказанные Степаном, оказались тем самым психологическим пределом, который и бывает в подобных случаях. Обе женщины зарыдали – с той лишь разницей, что Анастасия уткнулась лицом в круп лошади, а Марина упала на песок. Алексей и Никита, казалось, тоже готовы были разрыдаться. Спецназовцы ничего не предпринимали и не говорили больше никаких слов. Все слова должны будут сказаны потом, а сейчас пускай они поплачут. Все – и женщины, и мужчины.
Потрясен был русской речью и Ник. Правда, это потрясение он выразил иначе. Вначале он неподвижно сидел на песке, переводя взгляд с одного спецназовца на другого. Затем вскочил и даже сделал несколько шагов.
– Старина, а ты куда? – спросил американца Муромцев по-русски. – Сидел бы ты спокойно, а то ведь мы можем твои телодвижения неправильно расценить… И тогда – неминуемы последствия. Сам понимаешь.
Ник опять опустился на песок. Какое-то время он сидел молча, затем глянул на Муромцева и спросил:
– Что, переиграл меня, техасец?
– Ну, – развел руками Василий, – так уж получилось… Ты уж не держи на нас обиды, старина! А заодно предупреждаю тебя повторно насчет неожиданных телодвижений. Сиди спокойно, а то усугубишь свое положение!
Женщины тем временем постепенно приходили в себя. Анастасия перестала плакать и взглянула на Муромцева.
– Знаете, – сказала она, – а я ведь догадывалась! Да! Не до конца, конечно, но подозревала, что вы никакой не американец. Было в вашем лице и поведении что-то такое… что-то не американское…
