Код Маннергейма - Василий Горлов

— Что случилось, любимая? Ты, часом, не заболела?

Она передернула плечами, как от озноба:

— Да нет, ничего, — и, постепенно втягиваясь, стала рассказывать: — День сегодня какой-то дурацкий. Толпы народу везде, милиции полно, многих останавливают. Что-то в городе случилось, что ли?

— Случилось, — подтвердил Николай. — Вице-губернатора убили прямо в собственном кабинете в Смольном.

— О, господи… Теперь понятен переполох. А ко мне на работу сегодня заходила Танька Степанова, ты ее должен помнить — она к нам в прошлом году, осенью, в Юкки приезжала. Она живет в Италии. Муж у нее итальянец-пенсионер. Там она постоянную работу найти не может — только летом в туристический сезон, в баре официанткой. А муж ее, потихоньку от налоговых органов, туристов на лодочке возит — у них пенсионерам работать запрещено. Ну а осенью и зимой они заработанное проедают. Танька на всякие курсы ходит, много читает, рисует — она в свое время «Тряпочку» закончила. И даже пытается переводить Пушкина на итальянский. В общем, развитая дама. Так вот, то ли достала ее такая жизнь, то ли что еще, но в этот раз приехала она сюда с твердым намерением найти постоянную работу. Видимо, из Италии ей это как-то иначе представлялось. Но здесь сорокалетнюю женщину, хоть и в совершенстве владеющую итальянским, никто, в общем, не ждет. В связи с этими поисками пришлось ей куда-то рано ехать. Попала она в утренний час пик. Пасмурно, говорит, холодно, мерзкий дождь с ветром, кругом на разбитых тротуарах лужи и собачье говно, люди — злые, не выспавшиеся, толкнуть побольнее норовят. И Танька говорит: «Я на все это поглядела и подумала — это же лето, а что будет осенью и зимой? Да зачем мне эта работа сдалась? Поеду-ка я домой, в Италию. Там солнечно и тепло. Чистые тротуары, и до моря десять минут неспешной прогулки». — Елена помолчала, растерянно и грустно пряча глаза. — А я вдруг на нашу жизнь взглянула со стороны. Вроде мы много работаем, сравнительно неплохо зарабатываем, но ни на что толком не хватает. Сами одеты плохенько, машина старенькая, квартира обветшала вся — сто лет не ремонтировали. Самое грустное — выхода не видно. Каждое утро лишь разбитый асфальт, грязные лужи да собачье дерьмо. И такая тоска меня взяла… Безнадега, как у Додина в чеховском «Дяде Ване». Одно-единственное и никому не нужное утешение: «И мы с тобой когда-нибудь отдохнем».

Она горько замолчала, не ожидая ответа. Николай подошел, встал рядом, нежно погладил пушистые короткие волосы и прижал ее — такую по-детски беззащитную — к своему теплому животу.

Можно было бы говорить ей про лес, который Елена очень любила, про обожаемых родителей и живущего с ними в Юкках ласкового здоровенного кобеля Лира. Про многих людей, которые любили ее за доброту и удивительную способность сопереживать и еще про многое, что, может быть, способно отогреть замерзшую душу… Но главного — подарить ей другую, лучшую жизнь, которую мы все, конечно же, заслуживаем, — он не мог и поэтому молчал. Душу разъедала злая, понятная многим мужчинам горечь — наказание за то, что не можешь помочь любимой женщине или ребенку.

Понемногу Елена отошла и даже, прихватив пакет с маковыми сушками и кружку с молоком, отправилась смотреть бесконечный телесериал. А Николай набрал телефонный номер того, кому очень не хотел звонить.

— Привет, — сказал он, — Это — Николай Полуверцев. Извини за беспокойство. Мне нужна твоя помощь.

Анна удобно устроилась на обтянутом бежевой кожей сиденье и погрузилась в уютную атмосферу тепла и защищенности.

Стасис пытался расспросить о пожаре, но ей не хотелось вновь возвращаться к событиям последних дней. Хотелось немного покоя. Двигаться бы по вечерним петербургским улицам в этом большом и надежном, как океанский лайнер, автомобиле, которым так уверенно управляет Ее Мужчина, и чтобы совсем негромко, вот как сейчас, низким завораживающим голосом пела о прекрасной и бесконечно грустной любви «Вая Кон Диос»…

Она не видела луж на разбитом асфальте, вечерние сумерки укрыли щадящим флером обшарпанные фасады. Затейливый архитектурный рисунок улиц Петроградской стороны в стиле русского модерна, в грубоватых мазках реклам и подсветки, украшал обозначенный витринами кафе и магазинов городской фарватер. Этот путь к вечерним терпким радостям уходящего лета был проложен по тротуарам загорелыми и белозубыми петербургскими флибустьерами, и загадочные татуировки на их мускулистых руках создавали причудливые композиции, сливаясь с тату, украшающих юные тела их капризно-кокетливых спутниц. В поисках радостей и удовольствий их вела древняя могучая жажда — они впитывали всеми порами горячей кожи медленно стекающий с вечернего неба в артерии улиц пьянящий и пряный напиток страсти.

— Может быть, остановимся и зайдем в кафе? — предложил Стасис.

— Если тебе не трудно, давай просто поездим по улицам: мне так здесь уютно, — улыбнулась ему Анна.

— Конечно, как хочешь.

Он некоторое время молчал, внимательно вглядываясь вперед, потом решительно произнес:

— Анна, мне нужно с тобой серьезно поговорить.

Немного смущаясь, Стасис сказал, что ему тридцать шесть лет, он был женат, но его супруга-эстонка не смогла смириться с тем, что он вечно пропадает в эллингах, без конца возится со своими лодками и моторами, но что уж тут поделать — это главное в его жизни. Построенные им лодки нравятся людям, их неплохо покупают. Нет, он, конечно, не миллионер, но его небольшое дело приносит достаточно денег, чтобы содержать семью.

Притормозив у светофора на Австрийской площади, Стасис искоса взглянул на Анну, а та смотрела на него во все глаза. «Ой, мамочка, он же пытается сделать мне предложение! А я, наверное, ужасно глупо выгляжу со счастливой улыбкой до ушей».

— Анна, в пятницу заканчивается бот-шоу. Мне нужно уезжать домой, в Вильнюс, и я…

Светофор изменил цвет на зеленый. Сзади заверещали клаксоны вечно куда-то спешащих петербургских водителей, но Стасис не трогался с места.

— Я… Пожалуйста, выходи за меня замуж, — попросил он и наконец отпустил педаль тормоза.

Застоявшийся джип резво рванул вперед, вписываясь в стремительный ритм движения Каменноостровского проспекта. Сердце Анны колотилось в этом же лихорадочном ритме — весело и страшно.

«И что же мне ответить? Наверное, нельзя так просто сказать «да» или «нет»?.. Что же делать?»

Стасис продолжал что-то говорить, но она ничего не слышала. Джип въехал на Троицкий мост, она видела, как рабочие в оранжевых жилетах уже расставляют барьеры. Совсем скоро поднимутся к небу крылья среднего пролета.

«Нет, Троицкий разводится неинтересно, — то ли дело мост Лейтенанта Шмидта или какой-нибудь из малых — Биржевой, например. При чем тут Смольный?.. Это Стасис что-то говорит о Смольном».

— Что? — переспросила она.

— Я говорю: мне нужно обязательно уехать, потому что сегодня в Смольном мы заключили контракт на постройку…

— Ты был сегодня в Смольном? — перебила она. — Когда?

— Днем, я встречался… — но продолжение Анна уже не слышала.

«Господи, господи — он был днем в Смольном — и тогда же убили вице-губернатора. Господи, ну почему же ты, милый, всегда оказываешься там, где происходит что-то ужасное?»

— Останови, пожалуйста, — попросила она.

— Что случилось? — Стасис резко остановил джип посреди моста. Сзади послышался визг тормозов очередного торопыги и возмущенный протяжный гудок.

Анна открыла дверцу и спрыгнула на асфальт, Стасис последовал за ней.

— Я тебя чем-то обидел? — спросил он, взяв ее за руку.

Она отвела глаза и покачала головой.

— Извини, наверное, мне не нужно было делать это дурацкое предложение — конечно, не время и не место, но я не хочу тебя терять. Вот, возьми, пожалуйста.

Он протянул ей маленькую, обтянутую синим бархатом коробочку. Анна машинально взяла ее и сильно сжала в ладони. Так же сильно, как сжалось ее сердце от страшного предположения, что Стасис — убийца ее деда.

— Прости, но мне надо идти. — Она отвернулась и увидела бьющуюся о пыльное заднее стекло джипа большую нарядную бабочку-махаона.

«Бедная», — с тоской подумала она и поплелась назад на Петроградскую сторону. Ее догнал растерянный Стасис:

— Вот, возьми, — он протянул картонный квадратик визитной карточки, — тут адрес, все мои телефоны. Я буду ждать тебя…

Она машинально взяла визитку и, заметив, что по-прежнему сжимает в ладони обтянутую синим бархатом коробочку, остановилась у фонаря. Служитель в оранжевом жилете весело крикнул:

— Барышня, скорее гуляй!..

Анна открыла тугую крышку. На белоснежной тонкой коже сверкнули грани бриллиантовой розы в золотой оправе кольца. Изящную розетку украшали красные, как капельки крови, рубины.