Свидетель или история поиска - Джон Годолфин Беннетт

и горячее, в сотне ярдов перед нами оно кипело. Вареная рыба плавала между обломками пемзы и кусками желтой серы, являя потрясающую картину смерти среди жизни. Я и еще один из наших спутников сбросили одежду и поплыли в горячей воде. Лодочник предложил нам высадиться на острове и сделать фотографии. Остров был несколько сотен ярдов в ширину и около полумили в длину, земля под ногами оставалась горячей.

Сделав снимки, мы сели в лодки и отправились обратно. Только подплыв к берегу, мы осознали, какому глупому риску подверглись, так как остров взорвался, и там, где мы стояли всего двадцать минут назад, бурлил белый поток кипящей лавы. Вновь начались взрывы, и в течение последующих нескольких недель никто не осмеливался приблизиться к острову.

Мы должны были возвращаться вечером следующего дня, поэтому наутро решили взять мулов и проехаться по главному острову, чтобы осмотреть некоторые скалы вулканического происхождения, описанные в путеводителе как нечто фантастическое. На острове не было ни отеля, ни ресторана, да и на нашем судне не набралось бы достаточно еды для нескольких сотен пассажиров. Поэтому до начала нашей экспедиции я предусмотрительно договорился с владельцем единственного здесь кафе об обеде для нашей группы. Все куры в городке были зарезаны, и мне пообещали приготовить жареных цыплят для двенадцати человек. Чтобы скрепить сделку, я заплатил вперед, и мы отправились в путь. Миля за милей мы проезжали по безлюдным местам, где росли лишь опунции и алоэ. Восточное побережье Санторини больше похоже на ночной кошмар, чем на чудесное видение. Мягкие вулканические скалы раскололись на куски демонических очертаний, а морской берег покрыт серной слизью. Несмотря на жару, никто из нас не осмелился выкупаться в зловонной воде, и когда мы вернулись в деревню, солнце стояло в зените, а температура достигала 119 градусов по Фаренгейту в тени.

Полные надежды, мы вошли в кафе, где нас в замешательстве встретил хозяин, явно о нас забывший. Однако он с уверенностью заявил, что все остальные путешественники уже пообедали, а наш обед будет готов через минуту. Мы вошли в столовую, где нас ожидали двенадцать стаканов теплой воды с утонувшими там насекомыми, двенадцать кусочков хлеба и двенадцать тарелок с различно изогнутыми, но одинаково отвратительного вида цыплячьими шейками.

Нам довелось испытать еще много таких приключений, и мы научились любить греков, особенно крестьян, гостеприимных, честных, полных жизни и юмора.

Прошли осень и зима 1926 года, спор с Джоном де Кэем закончился возвращением его агента в Америку. Весной 1926 года я начал уже по-настоящему впадать в отчаяние, как вдруг судьба послала мне неожиданную встречу с Николасом Николопулюсом, бывшим агентом секретной службы, работавшим во время войны на Комптона Маккензи, который в одной из своих книг о войне описывает его под псевдонимом Дэви Джонс. В Дарданнелской кампании он совершал невероятные подвиги. Позднее, работая на меня в Константинополе, он познакомился с моей женой, тогда еще миссис Бьюмон; между ними завязалась необычная дружба. Оба с веселым пренебрежением относились к опасности и испытывали радость от жизни — качества, редкие в нашем веке. Нико был ей всецело предан и оказался вне себя от радости, узнав, что мы поженились.

Для грека Нико был слишком высок, статен, с величественными усами и сверкающими темными глазами. Он хорошо владел английским и мог часами рассказывать бесконечные истории, большинство из которых были правдивыми, о собственном героизме и роли, сыгранной им в победе союзников. Он являлся яростным приверженцем Венизелоса. Несмотря на постоянное бравирование, он вызывал доверие и симпатию, но, родившись не в свое время, после войны он почти не находил выхода своему стремлению к приключениям.

К нам в дом в Афинах Нико заявился, окутанный обычным покровом таинственности, и, оттягивая развязку до последнего момента, наконец предъявил нам добрых полдюжины документов о владении землями, входящими в цивильный лист Оттоманской Империи, должным образом сертифицированные земельной конторой в Кавалле. Он предложил себя в качестве моего агента и обязался достать все документы, если я снабжу его перечнем его полномочий. Я не намеревался предпринимать подобных шагов до получения «принципиального» признания наших прав, над чем сейчас работал Аристиди. Вознаграждение за работу Нико запросил самое скромное, заметив, что решил осесть на постоянном месте и надеется стать управляющим нашей недвижимости, если мы сочтем его услуги стоящими.

Я посоветовался с Аристиди и, хотя тот и был поражен тем, что я осмелился найти в ком-то, помимо него, преданного союзника, он все же не смог отрицать ценности документов, устанавливающих право собственности, особенно учитывая то, что оригиналы хранились не очень тщательно и могли были быть в любой момент утеряны или уничтожены. Он обратил внимание на тот факт, что, несмотря на конфискацию собственности Абдула Хамида Младо-Турками, ни одно из прав владений не было передано турецкому правительству или Греции как стране-победителю.

Исчезла всякая необходимость сидеть в Афинах и дожидаться следующего шага Аристиди. Я предпринял несколько путешествий в Македонию и Трэйс для исследований местных возможностей. Во всех поездках меня сопровождала жена, находившая все новые сюжеты для своих работ.

Однажды мы отправились к горе Голема-Река к юго-западу от Салоников. В переводе с болгарского название горы означает «огромная расселина». В этот район редко наведываются приезжие, да и греки тоже, так как в нем нет ничего, представляющего исторический или археологический интерес, и он находится вдали от главных дорог. Мы остановились в болгарской деревушке, похоже, совершенно незатронутой политическими и экономическими изменениями окружающего мира. Крестьяне говорили по-болгарски, некоторые из стариков знали турецкий, и никто и не подозревал, что Оттоманская Империя прекратила свое существование. Женщины пряли за станками вековой давности. Наиболее живо нам запомнилась встреча на обратном пути, когда мы, верхом на мулах, спускались с очень крутого склона. Вверх по тропинке поднималась болгарка, неся на спине связку хвороста примерно с нее весом, погоняя стадо коз и одновременно наматывая пряжу на ручное веретено. Весь ее вид внушал ощущение равновесия и уверенности, каждая жилка ее тела гармонично вписывалась в движение рук и ног, и, казалось, что стадо направляют только ее глаза. Лишь двадцать лет спустя, в глухой деревушке Базуто в Восточной Трансильвании я еще раз столкнулся с проявлениями естественных сил человеческого тела. Ни танцор, ни атлет, ни акробат не смогли бы достичь такого совершенного равновесия. Мы потеряли чувство физического совершенства как часть нелегкой платы за цивилизацию. Посадите эту женщину на любое современное механическое средство передвижения или даже на сиденье новомодного унитаза, и она лишится того чувства равновесия, которое позволяет ей