Конец «Гончих псов» - Анатолий Иванкин

«Разве мог Руди позволить такое в фатерлянде? — думал Карл, наблюдая за подчиненным. — Нет, Руди Шмидт приучен к порядку и дисциплине с детства». Карл невольно вспомнил балтийский курорт Раушен. Возвращаясь подгулявшей компанией из гаштета, проходили мимо городского сквера. Эльза, подружка Руди, споткнулась и свалилась за низенький символический заборчик. Руди поспешил к ней на помощь в обход, через калитку, ибо, как дисциплинированный немец, знал — ходить принято по асфальту, а не по газонам. В России же Руди Шмидт спокойно топтал пшеницу…

Набрав букет, он вернулся к лесопосадке, где у выкошенного участка поля стояли «мессершмитты», накрытые маскировочными сетями. Аккуратно расстелив носовой платок, летчик присел в тень крыла истребителя. Достал из планшета фотографию молодой, улыбающейся женщины с тонкими бровками и прислонил ее к щитку шасси. Священнодействуя, вложил букетик в стреляную гильзу от авиапушки «эрликон» и поставил перед фотографией.

«Не ожидал подобных сантиментов от этой бестии», — пожал плечами Карл фон Риттен. Сегодняшний Руди отнюдь не походил на вчерашнего, который при возвращении с неудачной охоты расстрелял боекомплект по толпе беженцев.

А Руди Шмидт, поглядывая на портрет невесты, выводил вечным пером готические завитушки: «Дорогая и нежно любимая Гретхен! Поздравляю тебя с днем рождения. Жаль, что я не увижу огоньков девятнадцати свечей над праздничным тортом. Мечтаю о скорой встрече, любимая. Наши дела великолепны. Фюрер скоро приведет нас к окончательной победе. Я рад, что вырвался из африканского пекла. Да и работа здесь посерьезнее… В ней преуспеваю. Меня представили к Германскому кресту.

Вчера отправил посылку. Надеюсь, кружева и чернобурки порадуют тебя».

Выбрав самый красивый василек из букета, Руди вложил его в письмо и преобразился: не мечтательность — холод в глазах, в углах рта прорезались жесткие морщинки. Поднялся из-под крыла, издав «тевтонский рык»:

— Гросс! Сколько можно валяться, дьявол неумытый? Ко мне!

Механик, спавший под соседним крылом, ошалело вскочил, стукнулся головой об обшивку.

— Бегом на полевую почту, отправь письмо, — приказал Руди и посмотрел на часы. — До вылета двадцать семь минут. Через двенадцать минут быть у самолета.

— Слушаюсь! — рявкнул механик, приняв стойку «смирно».

Пока Руди прятал в планшет фотографию, Гросс, тяжело топая подкованными сапогами, умчался в конец лесопосадки.

Из соседней рощи, где укрылась батарея 88-миллиметровых зенитных пушек, донеслись трели. Для голосистых курских соловьев июньская ночь была коротка. Соловью откликнулась кукушка. «Сколько мне лет осталось жить?» — загадал Карл фон Риттен. Взглянул на Руди Шмидта — он тоже шевелил губами: «Один, два, три…» Сорок раз прокуковала щедрая русская птица. «Красиво врешь, — улыбнувшись, покачал головой фон Риттен. — Кто же на войне так долго живет? Тут протянуть бы любую половину…»

Прибежал запыхавшийся Гросс, доложил:

— Герр лейтенант, письмо отправлено.

Фон Риттен взглянул на хронометр, мысленно похвалил обер-ефрейтора за точность, но ничего не сказал — так и положено солдату фюрера. Пора было готовиться к вылету. Встал с самолетного чехла и направился к бачку с водой.

Механик опередил его, протянул мыло и чистое полотенце. Стянув комбинезон по пояс, фон Риттен обнажил тренированное, покрытое африканским загаром тело. «Ну и крепок же наш штаффелькапитан», — оценил механик, поливая из кружки на спину и плечи, бугрившиеся мышцами. С шеи фон Риттена свисал на золотой цепочке амулет — клык тигра, убитого Карлом фон Риттеном-старшим в джунглях Бирмы. Штаффелькапитан верил: амулет — память об отце — приносит удачу, и никогда не расставался с ним.

Освежившись, фон Риттен застегнул молнии комбинезона и натянул на шелковый подшлемник, задубевший от пота, коричневый шлемофон. Распорядился:

— По самолетам! — Сказал вполголоса, но его команда, подхваченная другими голосами, покатилась эхом вдоль стоянки. Будто порыв ветра выдул Руди Шмидта из-под самолета. Пнув ногой эрликоновскую гильзу с букетом васильков, он вскочил в кабину и, сжавшись как боевая пружина, изготовился к старту в чужое небо, полное неожиданностей и смертельно опасных сюрпризов.

«Браво, Руди! — подумал фон Риттен. — Что ни говори, а лейтенант Шмидт — великолепный вояка, настоящий «гончий пес».

…Было лето 1942 года — кульминация побед германского оружия. Фон Риттен, как и многие его коллеги, считал, что теперь до самых предгорий Кавказа у русских нет реальной силы, способной сдержать натиск их бронированных группировок. «Сегодня для нас поют русские соловьи, — торжествовал фон Риттен, — а завтра услышим, как кричат индийские павлины». Летчики из авиагруппы «Гончие псы» уже видели, как на горизонте серебром отливал широкий Дон. Карл фон Риттен ликовал: сбывалось то, о чем мечтал с детства. У него есть слава, почет, ордена… Но еще не окончились боевые действия. Их ждали новые подвиги, окончательная победа и заслуженные награды: земельные наделы, поместья, толпы восточных рабов. «Посмотрим, что скажет Луиза, когда мы закончим войну», — думал он о несговорчивой девушке.

Над лесопосадкой вспыхнули две зеленые ракеты.

— Запуск! — передал по радио фон Риттен и нажал на кнопку стартера. Вскоре, надменно-уверенный в превосходстве над любым противником, он вел группу истребителей на восток. В стае с «гончими псами» он чувствовал себя хозяином чужого неба.

Чадили подожженные танки и автомобили, жарко полыхала на корню созревшая пшеница. Пятна гари, как проказа, расползались по золоту неубранных полей. Горячая придорожная пыль, поднятая войсковыми колоннами, возносилась вверх на сотни метров, перемешиваясь с дымной горечью сгоревшего металла и некошеных хлебов. Чтобы определить в дымно-пыльной мгле, свои это войска или противник, нужно было снижаться почти до бреющего полета. Своих Карл фон Риттен определял по тупоносым грузовикам «бюссинг», по камуфляжу на танках Т-III и Т-IV, по мчавшимся впереди колонн разъездам мотоциклистов.

Если же в движущейся колонне почти не было танков, а автомобильный поток состоял из ЗИСов и «фордов» — это были русские. Кроме того, по обочинам дорог, вдоль всего потока советских войск, тянулись подводы с беженцами, ехали трактора с прицепным инвентарем и гнали колхозный скот.

Отступающие массы войск, техники, беженцев, огромные отары и стада скапливались на донских переправах. И тогда прилетали «юнкерсы», чтобы мешать кровь с землей.

Первый довольно ощутимый удар по наступавшим германским частям нанесли войска Брянского фронта. Они остановили немецкое наступление, прочно закрепившись на восточном берегу реки Воронеж.

Под Воронежем Карл впервые увидел с воздуха своими глазами залп советских «катюш». С опушки леса вырвалось многочисленные языки пламени и стремительно унеслись к немецким позициям. Место, по которому пришелся удар гвардейских минометов, заволокло огнем и дымом. Когда дым рассеялся, там оказалось несколько гектаров выжженной земли и остовы сгоревшей военной техники.

Над предполагаемыми позициями дивизиона «катюш» закружились самолеты-корректировщики «Хеншель-126» и «Фокке-Вульф-189», но все их старания оказались тщегны: русские успели сменить огневую позицию и надежно замаскироваться от воздушного наблюдения.

Захватив западную часть города Воронеж, немецкие дивизии развернулись к югу, наступая вдоль правого берега Дона на Богучар и Кантемировку. Юго-восточнее этих пунктов уже начиналась Сталинградская область.

С момента прибытия авиагруппы Келленберга под Харьков в ней постоянно отирался невзрачный человечек с лисьей мордочкой, имевший привычку совать ее во все дырки и щели. Этот тип был из министерства пропаганды, и доктор Геббельс наделил его довольно высокими полномочиями. Шустрый коротышка, обвешанный фотоаппаратами, с карманами, набитыми блокнотами, успевал повсюду: и на предполетный инструктаж, и на разбор боевых вылетов. Карл боялся, чтобы он ненароком не влез к нему со своим фотоаппаратом в нишу шасси на взлете или не попал кому-нибудь под винт. Летчики сначала пыжились перед его объективом, а затем привыкли и перестали обращать внимание. Во время боев на подступах к Сталинграду он исчез, а затем в иллюстрированных журналах «Адлер» и «Люфтвельт» замелькали улыбающиеся лица пилотов из авиагруппы «Гончие псы» на фоне оскаленных собачьих морд, нарисованных на капотах моторов. Главным героем, разумеется, был Карл фон Риттен — «бесстрашный штаффелькапитан «Гончих псов». Вот они с Эрвином моются из ведра у колодца, и им подает расшитые рушники Эльза, официантка из офицерского казино, выряженная в украинский костюм; вот они под плоскостью едят мед в сотах, доставая его ножами из солдатского котелка; вот Карл сидит в кабине истребителя с сигарой в зубах, а вот он вернулся из боя в насквозь промокшем комбинезоне.