Конец «Гончих псов» - Анатолий Иванкин

Чтобы помешать атакам штурмовиков и пикировщиков Пе-2, за зенитной завесой их ждали «мессершмитты».

На проклятый богом участок степи, как осенние листья, падали самолеты. Порою и смерть не могла примирить поверженных на землю врагов. Кое-где рухнувшие с неба тяжелые иловские плоскости с красными звездами продолжали давить подмятые обломки фюзеляжей со свастиками на хвостовых оперениях.

Для уменьшения пассивного времени полета[64] авиагруппу Келленберга перебазировали на аэродром Евлампиевский, расположенный вблизи сосредоточения 14-го танкового корпуса.

Новое место понравилось летчикам. Полевой аэродром находился в неширокой долине, зажатой между меловыми кручами и прозрачной речушкой Голубая. Речка струилась среди высоких верб и густого кустарника, подступавшего к самой воде. Неподалеку от аэродрома находился хутор Евлампиевский, строения которого едва проглядывались из-за деревьев. Окрестности аэродрома казались оазисом среди выжженной солнцем степи. Яркая зелень садов смотрелась особенно контрастно на фоне бурой земли, вытоптанной отарами скота, угнанного на восток.

Квартирьер — лейтенант из аэродромного отдела эскадры — предложил фон Риттену разместить летчиков в хуторе. Карл поехал с ним посмотреть жилье.

Хутор, оставленный жителями, казался мертвым. Видимо, пропагандистские листовки с обращением атамана Краснова, обещавшего райскую жизнь при «новом порядке», не достигли цели. Хуторские казаки поспешно отошли с Красной Армией, угнав скот и сельскохозяйственные машины. С северного конца хутора послышались автоматные очереди.

— Что это, — насторожился Карл, — не партизаны?

— Нет, — засмеялся лейтенант, — это солдаты из аэродромной охраны охотятся за гусями, курами.

Автомобиль остановился у квадратного дома, крытого черепицей.

— Вот ваша вилла, герр гауптман, — сказал лейтенант, открывая дверцу автомобиля. — Наши саперы проверили ее. — Он указал на табличку с надписью «Мин нет».

Карл поднялся на крыльцо. Входная дверь была сорвана с петель. Он прошел через сени и оказался в кухне, добрую половину которой занимала печь. Обоняние Карла ощутило запах заброшенного жилья.

— Сюда, герр гауптман. — Лейтенант предупредительно открыл дверь в помещение, служившее хозяину дома спальней.

Карл подергал за спинку скрипучей деревянной кровати, на которой, судя по ее почтенному возрасту, родилось и ушло из жизни не одно казацкое поколение,

— Клопов нет? — строго спросил он квартирьера.

— Сейчас прикажу сделать дезинфекцию, — щелкнул каблуками лейтенант.

Карл оглядел помещение. Взгляд его скользил по керосиновой лампе, подвешенной к потолку, по разбитому окну, через которое с занавоженного база налетели полчища лютых августовских мух, по потускневшей позолоте образов, висящих в углу спальни. С аскетического лика, изображенного на старинной иконе, на Карла строго и осуждающе глядели глаза византийского святого, а поднятая рука, казалось, не благословляла, а указывала ему на дверь.

Карлу не захотелось жить в этом неуютном доме, наполненном злыми мухами и иконами незнакомых святых.

— Приготовьте для нас палатки в роще у аэродрома, — распорядился он и, пнув ногой пустое ведро, стоящее у входа, вышел из куреня.

Восьмого августа 14-й танковый корпус начал выдвигаться к Дону, имея задачу с ходу форсировать водную преграду. К этому времени во всей эскадре «Хорст Вессель» осталось меньше половины летного состава и полтора десятка исправных «мессершмиттов».

От постоянного нервного напряжения Карл фон Риттен потерял аппетит и стал плохо спать. Сны его постоянно сопровождались кошмарными видениями, от которых он просыпался в холодном поту. Накопившаяся усталость не оставляла и после ночи. Характер его стал портиться. Появилась желчность и раздражительность. Иногда он мог вспыхнуть из-за пустяка.

После двух неудачных боев, проведенных с новыми русскими истребителями Ла-5, Карл начал терять уверенность в себе.

— Послушай, Эрвин, — признался он однажды вечером, укладываясь на походную кровать, — черт знает что со мной творится. Думал, не доживу сегодня до вечера. В каждом полете ощущал, что рядом на сиденье пристроилась «безносая». Она только и ждала, чтобы я допустил какую-нибудь ошибку. Временами было просто жутко…

— Неприятное соседство, — посочувствовал Эрвин, — чего хуже, когда рядом пристроится «костлявая». Но это у тебя от переутомления… Да и всем нам пора отдохнуть.

Казалось бы, пустяковый разговор, но как много значит, когда рядом есть человек, на чье плечо можно опереться в минуту душевной слабости.

Вскоре измученным «псам» разрешили отдохнуть. Их подменили летчики свежей авиагруппы из группы армий «Центр».

— Чую носом, — оживленно комментировал это событие Руди Шмидт, — скоро поедем в фатерлянд на укомплектование.

— Неплохо бы и во Францию, — поддержал разговор Ганс Хенске, вспомнив свою крошку Николь, с которой познакомился в госпитале после неудачного прыжка с парашютом.

Карл и Эрвин, взяв полотенца, направились загорать на речку Голубую. Они выбрали укромное место за кустами у омута и разделись донага. Пригревшись, незаметно задремали.

Карл проснулся от громких возгласов купающихся солдат. Чувствовалось, что они успели приложиться к флягам со шнапсом.

Один из солдат, сидевший на берегу, взял губную гармонику и запиликал модный мотив «Лили Марлен». Второй подсел рядом и, обхватив колени руками, стал вполголоса напевать:

Под фонарем в маленьком домикеСижу я вечером и ищу вошь,Которая меня мучила весь деньИ ничего не сказала о блицкриге…

— Заткнись, — остановил певца кто-то из приятелей, — если кто из «наци» услышит новую «Лили Марлен», то тебя сразу направят на передовую. А там — расстрел гарантирован.

— Понял, барон, как заговорили солдаты люфтваффе? — спросил Эрвин, переворачиваясь на спину.

— Скоты, — пробурчал Карл, — лень подниматься, а то сейчас бы отправил всех под арест.

— За что? — удивился Эрвин. — Тогда и меня пора сажать за решетку. Я тоже разочарован блицкригом, который тянется второй год. Я считал, что после Крыма, Харькова, Воронежа и Северного Кавказа русские окажутся в нокауте и выбросят на ринг белое полотенце. Но этого не случилось. У русских хватило силы и воли выйти из нокдауна. Время работает не на нас. Чувствуешь, что русские опомнились от ошеломления? Мы третью неделю топчемся у Дона, теряя технику и людей.

— Не сегодня завтра танки фон Виттергейма форсируют Дон — произнес Карл, прислушиваясь к нарастающему гулу самолетных моторов.

— Похоже, русские, — сказал Эрвин, вскакивая на ноги.

Пятерка полуторапланов, в которых летчики опознали устаревшие истребители И-153, на бреющем полете вынырнула из-за деревьев. Сделав небольшую горку, они выпустии реактивные снаряды по стоянке самолетов прилетевшей авиагруппы. «Мессершмитты», для которых не успели вырыть капониры, стояли вне укрытий. Удар ракет пришелся по ним. Стоянки затянуло дымом. Пока И-153 набирали высоту для повторного захода, опомнившиеся зенитки открыли шквальный огонь. Крайний левый ведомый И-153, напоровшись на снаряд, рухнул в кусты неподалеку от того места, где загорали Карл и Эрвин. Обстреляв самолеты из пулеметов, «Чайки» скрылись за меловыми кручами, подступавшими к аэродрому. Вслед за ними помчались взлетевшие «мессершмитты».

— Пойдем посмотрим на Ивана, — предложил Эрвин.

Приятели надели сапоги, чтобы не исколоть ноги, и направились к месту катастрофы.

У обломков И-153 уже толпились солдаты.

— Еле успел отскочить, — рассказывал один, показывая на край своего полотенца, выглядывающий из-под фюзеляжа упавшего самолета.

Несколько солдат извлекли из разбитой кабины тело русского пилота и бросили на траву. Карл и Эрвин подошли к нему. Мальчишеское окровавленное лицо не было обезображено гримасой предсмертного ужаса. Мгновенная смерть застала его в разгар борьбы, и он, вероятно, даже не успел почувствовать боли.

Пилот был одет в выгоревшее почти добела хлопчатобумажное обмундирование и кирзовые сапоги с широкими голенищами. Судя по двум красным треугольникам на голубых петлицах, он был сержантом.

Подошедший фельдфебель извлек из нагрудных карманов погибшего документы: красноармейскую книжку, комсомольский билет, в котором лежала фотография большеглазой девушки с косами, несколько писем и потертую на сгибах вырезку из армейской газеты с портретом улыбающегося сержанта, сфотографированного на фоне винта и капота самолета И-153.

В карманах брюк оказался смятый носовой платок и старенький бумажник с единственной красной купюрой достоинством в тридцать рублей.