Промысел Господень: Летописи крови - Евгений Таранцев

Теперь ты понимаешь, что происходило с вами все эти века?

— Да, наверное.

Патриархи просто водили тебя за нос. Как и всех остальных. Но только в твоей голове зародилась мысль, что участь каинитов может быть иной. И я помогу тебе осуществить твои замыслы.

Глава 8

Фелиаг, склонный к различным художественным инсталляциям, разделил свой кабинет виртуальной стеной. Она представляла собой сложную голографическую проекцию, на которой была изображена старая гадалка, склонившаяся над своим хрустальным шаром. Шар мерцал изнутри, специально подсвеченный лучом лазера, отчего создавалось впечатление, что шар живет отдельно от окружающей его картины.

В часы меланхоличной задумчивости Фелиаг любил смотреть на шар. В те моменты посторонний наблюдатель мог бы сделать вывод, что стал свидетелем таинственного диалога. Но сколько бы ни напрягал он слух, слов бы не услышал. Немая беседа Фелиага с самим собой, транспонированная на лазерную гадалку, могла длиться… длиться… длиться…

Наемник чувствовал холод. Острые лезвия мороза нещадно кололи его, причиняя боль. В ушах что-то звенело, а голова была похожа на переспевший плод, в любую минуту готовый взорваться изнутри.

Наемник пытался шевелиться, но тело, крепко привязанное к медицинской койке, не подчинялось командам. Долгое время он лежал, боясь открыть глаза. Холод и обездвиженность были его единственными немыми собеседниками.

Чувство времени. Осталось ли оно? Он пытался напрячь память, вспомнить, что произошло. Но ответов не было. Он словно стоял на вершине огромной скалы, обдуваемый всеми ветрами. Все вокруг было символом его одиночества.

Друг от друга их отделяли годы и стена между двумя палатами или камерами — смотря с какой стороны посмотреть.

Они находились на таком расстоянии друг от друга, на каком стоят археолог и его находка.

Они были удалены друг от друга дорогой в две разные жизни.

Раньше их связывала только воля их хозяев. Сейчас — оптоволоконные нити аналитических машин, которые медики используют в своих диагностических целях.

Влад помнил только то, как боль уходила из его тела, меняясь местами с теплотой забвения. На миг время остановилось. Только тогда, в ту короткую секунду, он почувствовал укол холода. И все замерло, уже навсегда.

Умиротворение, наступившее в самом конце, тоже было быстрым и незаметным, как слова прощания. После чего он оказался в плену чьих-то тихих голосов. С каждым вдохом он менял место своего нахождения. А выдохи его были похожи на морозные узоры, которыми зима одаривает стекла.

Голоса, а точнее, просто размытые звуки, лишь отдаленно похожие на речь, пытались звать его, но не знали имени. Без этого же знания всех их посулы были пусты и непрочны, как весенняя теплота.

Его чувства изменили ему. Телом стало небо, а внутренние органы обволокли собой звезды. Ему казалось, что это смерть.

Раньше, когда бы это ни было, один из них знал только верность оружия и запах паленой плоти. Второму были известны шорох пуль в обойме и сила денег. Судьба, волею которой их пути пересеклись, отмерила каждому их них один и тот же срок, равный половине перелета птицы между двумя любыми точками пространства.

Фелиаг был похож на древнего короля, окруженного свитой своих вассалов. Облаченный в длинную черную мантию, он стоял у изголовья койки, на которой, опутанный проводами, лежал наемник. Комбайны сновали вокруг Мага и что-то заносили в свои наладонные компьютеры.

В пространстве между Магом и его пленником то и дело вспыхивали голограммы, рождаемые лазерами томографа. На них изображались срезы коры головного мозга, окрашенные в разные цвета. Фелиаг внимательно изучал их, что-то говорил комбайнам. Те уверенно кивали, вносили изменения в настройки своих приборов.

Вдруг тело наемника вздрогнуло, изогнулось дугой. Фелиаг удивленно вскинул бровь. Его руки оторвались от тела, выделывая в воздухе пассы. Наемник на секунду замер, потом судорога вновь скрутила его.

Маг отступает от больничного ложа на один шаг. Его лоб пересекают молнии морщин, неопрятным узлом сходящихся на переносице. Он бросает немой взгляд на одного из комбайнов. Тот подходит к Фелиагу и шепчет ему на ухо:

— Результаты сложно точно оценить, господин.

— Это я знаю без тебя. Есть что-нибудь по крови?

— Прямых признаков, могущих указать на родителя, нет. Это значит…

— Что он не родственник. А значит, наша задача усложняется. Что со вторым?

— Он из вольницы. Кто и когда связал с ним кровные узы, установить не удалось.

Фелиаг недоволен. Когда-то давно все эти манипуляции с телами пленников он мог проводить сам, без сложных машин. Но сейчас, в его теперешнем положении, многие вещи, бывшие доступными, стали невероятной мечтой. А полагаться на сухой язык цифр аналитиков — все равно что доверять ветру.

— Второй… он дневальщик?

Комбайн медлит с ответом. Он сверяется с записями своего лэптопа.

— Вероятность 75 процентов.

— К черту вероятности. Мне нужен абсолютный ответ.

— Наши базы сравнительных показателей устарели. К тому же, учитывая вторичное воскрешение, очень трудно ответить наверняка. Но мы работаем.

— Плохо работаете. Кстати, отправьте группу ремонтников в мои личные апартаменты. Там повысилась температура.

Фелиаг выходит из камеры. Он оказывается в просторной комнате, меблированной только глубоким креслом и круглым стеклянным столом. Маг садится в кресло и берет со стола пульт управления. На пульте — всего одна кнопка, ее удобно нажимать большим пальцем. Нажатие активирует голографический компьютер.

Когда программа работает, Фелиагу доступен панорамный обзор камер, все манипуляции с аналитическими машинами. Но сейчас Фелиага мало интересуют все возможности оборудования: Он думает о другом.

А именно…

У каждого знания, равно как и у невежества, есть свои корни, развитие и регресс. У любого знания есть свои истоки, причины. У любого знания есть жажда быть, использоваться, рождать новое знание. Информация хочет быть востребованной, полезной другим, иначе она мертва.

Но есть и такое знание, доступ к которому должен быть запрещен. На него стоит вешать бирку «Опасно для жизни». Только кого это остановит?

Дело обстояло следующим образом. Среди бела дня, когда солнце стоит в зените и нещадно палит, с большим трудом жаждущий тени может найти искомое спасение от жара. Он мучается, претерпевая страдания, чувствуя, как кипит его плоть. Он мчится туда, где смерть не сможет отыскать его. И внутри себя он проклинает собственную неосторожность.