Hermanas - Тургрим Эгген

— Но тем не менее так оно и есть. Они не одинаковые. Они совершенно не похожи.

— Хорошо. Расскажи, что ты переживаешь, как сам относишься к своей ревности. Ты можешь понять ее причину? Чего именно ты боишься?

Я немного подумал над вопросом, а потом повторил то, что уже однажды говорил Миранде:

— Я вижу это приблизительно так: два человека владеют какой-то тайной вещью, хрупким нежным предметом, который необходимо хранить в коробке. Им нравится время от времени открывать коробку и любоваться этой вещью. Оба знают, что, если покажут предмет кому-нибудь еще, он будет испорчен. Они не могут этого сделать. И может произойти так, что для одного из них, так сказать, охрана предмета станет важнее радости, которую он доставляет.

— Прости, — сказал Эрнан и вытер глаза. — Чертовски красиво сказано. Почему она тебя не любит, ведь ты так красиво говоришь?

— Не могу дать ответ на этот вопрос, как ты понимаешь.

— Но если вернуться в ужасный, мой ужасный прозаический мир, то речь идет не о хрупком и нежном предмете. Речь идет о Миранде, женщине — давай называть веши своими именами — из плоти и крови с крепкими ногами. Ты боишься, что ею завладеет другой и заставит ее кричать от экстаза так, что она позабудет о тебе.

— И это тоже, — сказал я.

— Но ведь есть специальные травы, которые заставят ее хранить тебе верность? Стоит только рассказать о твоей проблеме какому-нибудь santero. Даю гарантию, что это сработает.

Эта мысль заставила меня рассмеяться.

— Эрнан… почему ты подумал, что я смогу это сделать? Что я скажу, когда она спросит, почему должна выпить это? Что это лекарство?

— Я не специалист, но думаю, что некоторые из этих трав настолько эффективны, что ты просто можешь положить их в ее платяной шкаф.

— Бред собачий. Я не настолько отчаялся, Эрнан.

— Да. А насколько тогда ты отчаялся?

— Достаточно для того, чтобы не спать по ночам. Недостаточно для того, чтобы унижаться перед знахарем, отдав ему кучу денег.

— Ну что ж, — сказал Эрнан. — Тогда другой совет. Трюк простой и, может быть, грязный, но он срабатывал во все времена. Что, если она забеременеет? У нее станет значительно меньше времени на то, чтобы устремлять взгляд вдаль, как ты это называешь, к тому же она будет находиться в большей зависимости от тебя.

— Не знаю, хочет ли Миранда ребенка. Мы не обсуждали это.

— Я говорю не совсем об этом. Такое случается. Особенно у супругов. Возможно, это поможет улучшить ваши отношения. Ты молодец, раз понимаешь, что от ревности любовь не становится меньше, но и больше не становится.

Этот разговор помог. На какое-то время наша рассудительная беседа подействовала, и я не задумывался о том, что Эрнан назвал простым и грязным трюком. Но постепенно батарейки здравомыслия сели, и я стал прокручивать в голове третий вопрос Армандо: «Хотел бы ты, чтобы она стала матерью твоих детей?» Я не был уверен. Чувствовал ли я, что такой поворот событий не остановит Миранду? Или боялся, что в роли матери Миранда станет отталкивающей? Что ее тело изменится до неузнаваемости или ребенок разбавит нашу любовь?

Я сделал ей ребенка. Я точно знаю, когда это произошло: однажды днем, когда я почувствовал, что ее экстаз был больше, чем когда бы то ни было, когда она раскачивалась подо мной словно капля росы на травинке. В тот день запросто могло произойти зачатие. Ее ногти так глубоко впились в мои ягодицы, что оставили следы полумесяцев по всей поверхности. Когда я выплеснул в нее теплый поток детей, не осознавая, что делаю это с определенной целью, Миранда закричала: «О да!» и «О Боже мой, хочу!» — и отказалась выпустить меня из себя до того, как я излился в нее до последней капли. Несмотря на то что тогда был один из ее опасных дней. Когда у Миранды была овуляция, наш секс становился особенно горячим. Мы — животные, и природа по-своему приспосабливает нас к жизни. Миранда сама не понимала, что так и было задумано, пока мы не обнаружили, что ее выделения в эти дни становились более плотными, похожими на яичный белок.

Но «Боже»?

Обычно Миранда о Нем не говорила.

Естественно, прошло какое-то время, прежде чем мы поняли, что она беременна. Ревность то приливала, то отступала. С особенной силой она накатывала, когда я пил, и чем больше пил, тем сильнее становилась ревность. В особенности когда мы бывали в компании.

В «Дос Эрманос» стал захаживать Луис Риберо. Его еще не начали печатать. У меня имелись все основания проявить великодушие к своему старому сопернику по поэтическим вечерам в Ведадо. Он по-прежнему был не ахти какой поэт, несмотря на то что постоянно самоуверенно и привычно декламировал свои вирши. Привычно, потому что не писал ничего нового. Луис находился в поисках новых художественных средств, нового языка, и считал, что я способен помочь ему в этом. Ему было нелегко, как я понял. Однажды вечером он плакал у меня на плече, без конца повторяя: «Откуда ты берешь силы писать?» Энрике презирал Луиса и просил его отвалить к несчастным маразматикам в «Голубой фламинго». Я был более терпеливым и мог бы выносить Риберо, если бы он не так открыто проявлял интерес к Миранде.

Иногда я думал, что пора пробить колоколу справедливости. Тогда, много месяцев назад, я был неудачником, который одолел Луиса и удалился с дамой. Теперь выше всех на афишах писали мое имя — опубликованный, пользующийся успехом, почитаемый (во всяком случае относительно) — я, которому было что защищать.

Я никогда не знал наверняка, насколько он нравится Миранде. Я видел только, что он никогда не оставит ее в покое. Вероятно, он думал, что Миранда — это ключ ко всему, к чему он стремился, — и, может быть, так оно и было. Скользя в алкогольный туман, я следил за тем, как он скользит ближе к ней: внезапно Луис оказывался на другом месте, перемещаясь по стульям во время туалетной эстафеты, и занимал место рядом с ней. Он говорил то, от чего она смеялась. Иногда он говорил то, что услышать могла только она. С тех пор как она в последний раз так смеялась от моих слов, прошла целая вечность, думал я. Если такое вообще когда-нибудь было. Да, я заставлял Миранду смеяться, но не так — клокочущим, бьющим ключом, соблазнительным смехом. Был ли он таким в действительности? Помню, что заглядывал под стол, чтобы посмотреть, не занимаются ли их руки тем, что вызывает подобный смех.

Начали происходить удивительные вещи. Энрике внезапно арестовали. Мы с ним договорились встретиться. Когда я вошел в «Дос Эрманос», то сразу услышал напряженный гул. Взяли и его, и Вивиану, как я узнал, и никто не представлял, куда их увезли. В подвалы, увозили всегда в подвалы. В самых тяжелых случаях — на Вилла-Мариста, в штаб-квартиру Управления государственной безопасности.

Мы не долго обсуждали эту тему, сорок восемь часов или около того, после чего я узнал, что Кико отпустили. Он сидел у барной стойки, перед ним стоял бокал серого мохито, в котором плавало что-то мертвенно-зеленое, больше всего напоминавшее водоросли; узел его галстука был узким по последней моде и, как всегда, обтрепанным. Энрике побывал на допросе. Его никто не бил.

По словам Кико, его сдал один партийный чиновник среднего уровня, обвинив в «извращенности и антисоциальности». Тот парень был махровым bugarron[56], к которому Кико «едва успел повернуться задом», как он выразился, а тот устроил светопреставление из-за того, что у него пропали деньги, пока его штаны валялись в любовном гнездышке. Поэтому он донес на Кико и целый ряд других людей.

— А что им было нужно от Вивианы? — спросил я.

— Сравнить показания с моими. Ее отпустили задолго до меня.

Я был рад, что все так обошлось.

— Но, — продолжил Кико, — они сказали кое-что, от чего я забеспокоился. «Мы следим за вами в „Дос Эрманос“!» — сказал один из тех, кто меня допрашивал. Они хотели испугать меня, суки гэбистские. Так что я думаю, нам надо немного притормозить целенаправленную активность и какое-то время просто побыть тупыми алкашами. И им наверняка надоест. Они и твое имя упоминали.

— Мое имя?

— Да, не только твое, а вместе с Пабло. «Такие молодые и чертовски одаренные ребята…» — сказали они. Бесстыдная прокурорская лесть, и что мне за это будет?

— Они были не из Госбезопасности?

— А есть разница? Я не знаю — конкретно тот парень мог быть оттуда. Думаешь, они отчитываются о том, какие органы представляют? Я раньше не видел его. Он пытался сказать, что на мне лежит ответственность, потому что люди вроде тебя и Пабло считают меня своим лидером. Чушь, конечно. Но, как я уже говорил, меня это беспокоит. — Кико понизил голос: — Не думай, что я боюсь. Искусство свободно и свободным останется. В противном случае они могут с тем же успехом лишить меня жизни. Но вот что мне стало интересно: нет ли среди нас крысы? Может быть, стоит повнимательнее приглядеться к людям.