История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц - Степан Козловский

Социальный статус «Старого» давал, кроме всего прочего, еще и определенную власть. Так, «Старой» Илья Муромец возглавляет богатырей на заставе богатырской, в поучении митрополита Иллариона примерно такое же значение имеет упоминание «Стараго Игоря» (главы княжеского рода), поскольку вместе с ним говорится о его сыне — славном Святославе и внуке — Владимире.

По всей видимости, приблизительно такое же значение и власть имели и так называемые «старцы градские», сведения о которых остались в «Сказании о Белгородском киселе». Все это уже отмечено исследователями,[658] и неоднократно, однако в эпических материалах можно проследить некоторые нюансы восприятия подобного статуса: возможно, понятие «старой», связано с наличием взрослых «детей» и внуков, но не младенцев и несовершеннолетних — возраст способности к деторождению мог оказаться несовместимым с получением статуса «старца».

И жил-то Буславьюшко сто годов,И жил-то Буславьюшко не старелся,И теперь-то Буславьюшко преставился.Оставалось у Буславья чадо милое,И премладые Вася Буславьевич.[659]

Эпическая трактовка несколько отличается в данном случае общепринятой, поскольку при наличии ребенка в «премладом» возрасте отец не может считаться «старым» даже если ему уже 100 лет.

Ответ на поставленный вопрос можно найти в изменении социальной практики, заменившей в общественном сознании приоритет «спасения рода» (женитьбу, поход за женой — «старец» в данном случае — человек, полностью выполнивший свою функцию продолжателя рода) на приоритет «спасения души» (поход в святую землю).

Смысл такого похода «в Святую Землю» в том, что возраст на Руси всегда был понятием относительным, социальным, человек «рос в глазах общества», и получить социальный статус «старого» можно было несколькими путями — по достижении определенного реального возраста (когда все дети уже выросли), либо иным способом — «спасая» свою душу (это можно сравнить с церковным термином «старец»), сама «старость», судя по всему, ассоциировалась с близостью к богу. Поэтому отнюдь не случайно появление в былине фразы о том, что:

С молоду бито много — граблено,Под старость надо душа спасти.[660]

Данное обстоятельство показывает, что за «новгородский» период создания былин общественная жизнь сильно изменилась и языческие ее составляющие отошли на второй план. Если ранее преимущество отдавалось прежним, еще дохристианским ценностям, то теперь вера поставлена во главу угла.

Приоритеты в повседневной жизни не изменились, но, по-видимому, значение «Спасения» в качестве престижного обряда отодвинуло на второй план судьбоносность престижного похода за невестой. Васька Буслаев фактически «перепрыгивает» через статус «молодого женатого», сразу добиваясь наиболее уважаемого в патриархальном обществе статуса «Старого» благодаря посещению Святой Земли.

Поход за невестой и брак как ступень социальной лестницы теперь стал лишним, поскольку наличие несовершеннолетних детей автоматически лишило бы его социального статуса человека, спасшего (свою) душу, то есть, «старца». В этой связи необходимо учитывать, что основное значение термина «спасение» заключается в пострижении и уходе героя в монастырь, что можно сравнить с былиной о Даниле Игнатьевиче — для сохранения за собой статуса «старого», после рождения ребенка он был вынужден уйти в монастырь:

Бласлови Данилу в монастырь итти,Как постричься во старци во чорные,Поскомидиться во книги спасеныя,По старости Данилы бы душа спасти.[661]

Кроме «Спасения», как престижного обряда, паломничество, по всей вероятности, имело еще один подтекст, возможно, связанный с особенностями социальной стратификации — человек, проявлявший черты нехристианского поведения (разбой и пр.), должен был доказать свою сопричастность к христианству, показать знание обрядов и уважение к общепризнанным святыням. В противном случае он рисковал, как минимум, получить презрительную кличку «смерд» (погань) в значении «язычник» или быть тайно убитым как человек, поставленный «вне закона».[662]

3.1.9 Стереотипные представления о «нормальном» поведении

Норма образа героя былины состоит из нормы формального изображения (внешность и одежда), и нормы смыслового наполнения этой формы, что отражается прежде всего в социально значимом поведении.

Соответствие этих норм в былине и является нормой образа героя.

Норма социально значимого поведения в эпосе соответствует тому поведению, которое общество ожидает от своих представителей и оценивает как должное, допустимое и приемлемое, по поводу чего не возникает споров, не завязывается сюжет.

В эпосе есть ряд типических мест, которые показывают эти «ожидания». Так, к примеру, в сюжете былины «Богатыри на заставе» Илья Муромец рассуждает:

Старого послать — долго будет ждать,Середнего послать-то — вином запоят,Маленький с девушками заиграется,А со молодушками распотешится,А со старыми старушками разговор держать,И буде долго нам ждать.

Очевидно, что в подобных случаях имеют место стереотипы восприятия поведения возрастных групп.

В другом, весьма распространенном типическом месте (взросление богатыря) есть похожие представления о том, как будет себя вести ребенок: «в полтора года — опровещился», в пять-шесть лет (иногда в семь-девять лет) — постигает «учение книжное», в двенадцать-пятнадцать лет — учится «хитростям» (военным), как Вольга, Василий Буслаев, затем собирает дружину либо вступает в дружину.

По-видимому, подобная градация стереотипов восприятия «возрастного» поведения была и для поведения женщин: «три года ты гуляла красной девушкой, гуляй три года белой лебедью, потом замуж отдам[663]». Аналогично этому Вольга «учился «обертываться» ясным соколом, серым волком, гнедым туром-золотые рога».

Кроме этого, наличествовали стереотипные ожидания, связанные с поведением в преклонном возрасте:

А и жил Буслай до девяноста лет,С Новым-городом жил, не перечился.[664]

По-видимому, в «пожилом» возрасте мужчина уже мог отказаться от «вызывающего» поведения (присущего молодежи) без ущерба для своего социального статуса.

Судя по всему, наряду со стереотипными ожиданиями поведения людей соответственно их возрасту, существовали такие же предубеждения относительно социального происхождения героев. Так, например, об Алеше Поповиче говорится, что «Он роду есть-то ведь поповского, а поповского роду он задорного; он увидит бессчетну золоту казну, так ведь там ему да й голова сложить[665]».

Точно такие же предубеждения имелись по отношению к иноплеменникам, даже несмотря на то, что «братья Долгополые» включены в состав «русских богатырей».[666]

В отношении женщин у богатырей также имелись определенные негативные ожидания, своеобразный шаблон восприятия, касающийся наиболее вероятного поведения девушек, происходящих из различных социальных групп:

Боярски девки злы[667] — омманчивы,Поповски девки — пропируются,Купеческие девки — проторгуются,А хресьянские девки — толчи да молоть.[668]

Стереотипные ожидания о «княженецких девках» эпос обычно «умалчивает». В данном случае, возможно, перечислены ожидания лишь о девушках из тех социальных групп, брак с которыми был достижимой целью. В былине о Добрыне и Змее после освобождения княжеской племянницы Забавы Путятичны Добрыня объясняет причину невозможности отношений между ними следующим образом:

— Вы есть нунчу роду княженецкого,Я есть роду хрестианского:Нас нельзя назвать же другом да любимыим.[669]

В данном случае в былине понятие «княженецкий» и «хрестианский» могут быть соотнесены друг с другом только в том случае, если оба они относятся к роду занятий (типу «труда»), поскольку и богатырь, и князь были в одинаковой мере христианами. Таким образом, здесь подчеркивается социальный разрыв между богатырем — роду хрестианского (крестьянского происхождения) и девушкой роду княженецкого («благородного происхождения»).

3.1.10 Любовь и прелюбодеяние, представления о престижном браке

Таким образом, взаимоотношения полов на Руси были жестко регламентированы социумом и шли по отлаженной схеме, в которой инициатива, в силу возможности повысить свой социальный статус, целиком принадлежала мужчинам. Женщины обычно не были социально активны в рамках древнерусского общества в целом (за исключением «матерых вдов»). Любое исключение в этом плане рассматривается либо как парадокс (действия жены Ставра), либо как преступление (действия Марины Игнатьевны).