Крестоносец в джинсах - Теа Бекман

— Согласен с вами, но как это сделать?

Долф углубился в раздумья. У него не было сомнений в том, что его собеседник искренне раскаивается. Можно было лишь порадоваться тому, что он не выдержал до конца этот чудовищный спектакль, но в душе мальчика кипела едва сдерживаемая ярость.

— Мы должны остановить их, — продолжал, приободрившись, Йоханнес, который обрел некоторую решимость после того, как с души у него свалилась тяжесть. — Нужно сделать все, чтобы ребята не взошли на палубу кораблей.

— Да ждут ли еще эти корабли? Не могут же они столько времени стоять на рейде? — с надеждой спросил Долф.

— Не знаю. Ансельм пошел в город, там у него встреча с Больо. Я молю всевышнего, чтобы было поздно, но не могу знать наверняка.

Внезапная мысль пронзила Долфа.

— А как же Николас? — воскликнул он. — Николас-то знает, почему ребят привели в Геную?

— В том-то и дело, что нет. Он думает, что мы и впрямь собрались освобождать Иерусалим.

— Как вам удалось вбить ему в голову эти глупости насчет того, что он святой?

— Вот уж это было нетрудно. На исходе зимы Ансельм и я перевалили через горы и отправились на север. Мы смотрели в оба и отыскали подходящего пастушонка крепкого телосложения; ему мы и показали чудо. Выждав до наступления темноты, запалили деревянный крест и выставили его из-за вершины холма, сами спрятались в укрытии. Парень видел только пылающий крест, а мы наблюдали за ним… Он упал на колени, воздел руки к небесам. Мы быстренько убрали крест, потушили пламя. И Ансельм, прижав руки ко рту, крикнул сдавленным голосом: «Господь призывает тебя, сын мой!» Тогда мы еще не знали его имени. В запасе у нас было множество других фокусов. Поздно ночью, когда подпасок улегся, а спал он прямо в поле, ибо крова у него не было, мы подкрались к мальчишке, и Ансельм принялся нашептывать ему на ухо весь наш план, при этом он внушал парню, что тот слышит ангельские голоса, призывающие его собрать детское воинство и прямиком отправиться в Святую землю, ну и все такое. Пастух проснулся, но слушал как завороженный, цепенея от ужаса и изумления, — хочешь верь, хочешь нет, — у него не было и тени сомнения в том, что именно он избран свыше для свершения святого дела. Перед тем мы дважды испробовали эту шутку. В первый раз пастушонок с криком бросился наутек, завяз в болоте и утонул. Второй мальчишка тоже пустился со всех ног — да прямо к приходскому священнику и выложил тому все как есть о чуде, что явилось ему во сне. Так что оба раза мы остались ни с чем, зато Николас в одну секунду поверил, что он и есть избранник Господа. Видно, нрав у парня заносчивый.

— Это уж точно, — подтвердил Долф. — Что же было дальше?

— Три ночи кряду мы разыгрывали перед Николасом комедию с горящим крестом и ангельскими голосами, пока не увидели, что он и думать позабыл про своих овец, он уже вошел в роль избранника. Тут мы среди бела дня приблизились к нему в своем монашеском облачении, пали ниц перед мальчишкой, воздавая ему почести, и рассказали, что нам было откровение: якобы всевышний избрал Николаса своим орудием, дабы привести в Святую землю невинное детское воинство, а нас призвал помочь ему.

— И он поверил вам?

— Конечно. Теперь мы втроем держали путь в Кельн. По дороге мы только и делали, что проповедовали, и вскоре собрали изрядное число детей, которые пошли за нами, так что в Кельн вступило шествие, насчитывавшее множество сотен детей. Николас старался изо всех сил. Он молился целые дни напролет на большой Соборной площади перед новым храмом, и дети отовсюду стекались к нам. До Троицы оставалось две недели, когда мы вышли из Кельна, а дети из ближних и дальних краев все собирались под наши знамена. Сам архиепископ Кельнский принял Николаса вместе с Ансельмом — я-то не удостоился чести, — уж и не знаю, что они наговорили архиепископу. Впрочем, Ансельм хитер… После этой аудиенции мы разжились упряжью белых волов, повозкой и шатром, в придачу его преподобие отправил с нами собственную племянницу Хильду и верного оруженосца Каролюса. Тут уж к нам потянулись наследники знатных баронов, хоть Ансельм и побаивался этого. Оно и понятно: сгинут нищие бродяги, никто о них и не вспомнит, а если станет известно, что дети благородного сословия проданы в рабство, нам несдобровать.

— Боитесь родительского гнева?

— А то как же. По счастью, отпрысков знатных семейств среди нас немного, и окружены они почетом, подобающим их сословию.

— Это я успел заметить, — ядовито отозвался Долф.

— Я так обрадовался, когда Фредо покинул нас и увел с собой ребят — мы только вступили в предгорья Альп. Воинство крестоносцев разрослось, мы и не рассчитывали на такое. Как накормить такую прорву детей, как уследить за ними? Да они бы все не поместились на тех шести судах, что ожидали нас в Генуе, но Aнсельм твердил свое: «Чем больше, тем лучше. Кто знает, сколько погибнет в пути, до конца дойдут самые крепкие, нам за них и заплатят больше».

Долф содрогнулся от этого неприкрытого цинизма.

— Вот дьявол! — скрипнув зубами, выдавил он.

— Но тут явился ты, — продолжал свое повествование Йоханнес, — то есть вы с Леонардо, и сразу все переменилось. Вначале мы приняли тебя за знатного юного рыцаря, ты держался с таким гордым, независимым видом. Ты упрекнул нас в том, что мы плохо заботимся о детях, и это была сущая правда. Тогда меня начал мучить стыд, и вся наша затея стала мне не по нутру. А ты будто с неба к нам свалился, чтобы научить нас, как все устроить, чтобы сберечь побольше детей. И все же я не доверял тебе до конца…

— Это еще почему?

— Ты не покладая рук трудился во имя благополучия детей, словно догадывался о наших тайных планах, словно и твоей единственной заботой было привести в Геную побольше здоровых и сильных детей. Я и подумал: Ансельм и Рудолф — одного поля ягоды.

— Ты меня считал работорговцем? — не сдержал негодования Долф.

— Не знаю, иной раз мне так казалось… Сомнения терзали меня. Я спросил Ансельма об этом, он ушел от ответа, зато я понял, что он ненавидит тебя и хочет использовать в своих целях, как раньше использовал Николаса.

Долф напрягся, пытаясь вникнуть в хитросплетение мыслей Йоханнеса.

— И еще я думал, — тихо признался лжемонах, — что ты подослан к нам самим дьяволом, ибо адский план продать детей на невольничьих рынках Африки был задуман не иначе как в преисподней, а ведь ты помогал Ансельму, ты спасал детей от смерти… Я стал радоваться каждой остановке в пути: чем позднее придем в Геную, тем больше возможностей избежать страшной участи. И тут только до меня дошло, что и ты тоже не торопишься. Сомнения вспыхнули в моей душе с новой силой. Наконец Багряная Смерть обрушилась на нас, и я понял: это воля Господня. Небесам не угодно, чтобы мы достигли Генуи. А что в это время делал ты? Ты сражался с Багряной Смертью и победил ее. Это было выше моего разумения.

— Вы должны были раньше открыться мне, Йоханнес.

— Понимаю, но я не смел. Я боялся Ансельма. Дознайся он, что я передумал и не желаю продавать детей в рабство, да он бы при первом же удобном случае своими руками толкнул меня в пропасть. А тебе я еще не доверял… И все время нашего пути я горячо надеялся на спасительное чудо, на то, что какое-нибудь непредвиденное событие заставит нас повернуть назад, и потому с радостным сердцем встречал каждую новую беду, постигавшую нас. Но дети и не помышляли о возвращении, ничто не могло поколебать их решимости. Они жили мечтой о море. Ох, Рудолф, что нам теперь делать?

— Надо остановить ребят и помешать Ансельму снестись с пиратами.

— Я же просил его…

— Не тот он человек, чтобы его упрашивать. Остановить такого негодяя можно, только прикончив его, — мрачно заметил Долф.

— Твоя правда, Рудолф. Ансельму не ведома жалость.

— Вот и нам пора забыть о ней, — зло продолжил Долф.

— Что ты собираешься предпринять, Рудолф? Если рассказать детям, что их ждет, они все равно не поверят, зато Ансельм разнюхает, что тебе известны его планы. Он убьет тебя.

— И вас заодно, — подтвердил Долф.

Йоханнес задрожал.

— Слишком поздно, — пробормотал Долф, — Ансельм уже на пути в город…

— Знаешь, — признался Йоханнес, — как он предвкушал ту минуту, когда увидит тебя на палубе пиратского корабля? Какая-то дьявольская радость переполняла его при мысли, что ты, такой сильный, умный, через какие-нибудь несколько недель будешь продан на невольничьем рынке.

Долф открыл рот, но тут же закрыл его. Ярость захлестнула его. И все же Йоханнес прав: нужно прикинуться, что он ни о чем не подозревает. Мысль о Марике и тысячах других ребят, которым угрожала опасность, поддерживала его решимость.

— Черт возьми! — выругался он. — Я заставлю этого негодяя Ансельма расплатиться за все сполна.