Черный Август - Тимоти Уилльямз

– Вы убили Марию-Кристину?

Отвечать на вопрос Боатти не счел нужным.

– Вы ее убили?

– Зачем мне было убивать эту жалкую дуру? Ее любовником я никогда не был. Никогда не ложился к ней в постель, не забирался на нее и не пытался влезть туда, где перебывали сотни других. – Он дернул плечами. – И ничего плохого Мария-Кристина мне никогда не делала.

– Кроме того, что постоянно отравляла жизнь Розанне.

Боатти кивнул.

– А вы, как только что сами признались, старались защищать Розанну.

– Задумай я убить Марию-Кристину, наверное, я не стал бы этого делать как раз тогда, когда Розанна решила отдохнуть с женихом.

Пизанелли оторвался от батареи и присел на край стола:

– Вы признаетесь, что были в доме на Сан-Теодоро в субботу ночью?

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Потом Боатти откинулся в кресле, скрестил ноги и принялся покусывать губы.

Тротти предложил ему английский леденец из жестянки.

– Так как?

Боатти пожал плечами.

Тротти посмотрел на зажатую в руке банку, но леденца не взял:

– Вы были там с девицей Роберти, не так ли? И к своим родственникам в Верчелли вы с женой не ездили.

– Моя жена… – Боатти вздохнул и принялся нервно теребить обручальное кольцо. – Моя жена ничего не знает.

– Но она была в ту ночь в своей квартире?

– Да.

– И выдумка про Верчелли – она согласилась на нее, чтобы оградить вас?

– Мы с ней счастливы. У нас две замечательные дочурки. – Он помолчал. – Может, вам покажется странным, Тротти, но моя жена все понимает.

– Что понимает? – спросил Пизанелли.

– Понимает мужчину… понимает, что у мужчины могут возникать желания… ничего не значащие желания, у которых нет завтрашнего дня, нет будущего. Моя жена это понимает. Я не хочу сказать, что она рада…

– И не говорите.

Тротти вышел из себя:

– Пизанелли, заткнись ты ради Бога.

– Он дерьмо, комиссар.

– Не твое дело, Пизанелли.

– У него жена и две дочери, какого же хрена он трахается со студенткой, которая ему в дочери годится?

Тротти улыбнулся:

– Пизанелли, попробуй понять одну вещь. – Он достал из жестянки леденец и положил его в рот.

– Мы сейчас не на суде и не занимаемся вынесением приговоров. Наша работа – выполнять приказы, выполнять распоряжения. Мы должностные лица и…

– Он ведь все это время смеялся над нами, комиссар! Дерьмо.

– И выбирай выражения.

– Сочинил сказку про какую-то книжку.

Боатти вытянул руку в сторону Пизанелли и затряс указательным пальцем:

– Не беспокойтесь о моей книге, лейтенант Пизанелли. Я ее напишу. И обещаю вам, что там я скажу правду – всю правду о вашем в высшей степени непрофессиональном поведении.

– Вы мне угрожаете?

– Как и вы мне, лейтенант Пизанелли.

Тротти поднял руку:

– Довольно!

– Да что тут говорить, комиссар, он ее и убил. Как еще убийца мог проникнуть в дом и в квартиру Розанны Беллони? – Пизанелли смотрел на Тротти, большим пальцем указывая на Боатти. – Ключи у него были, он и убил Марию-Кристину. Он маньяк и…

– Маньяк?

Пизанелли повернулся к Боатти:

– Конечно, вы маньяк, неудовлетворенный сексуальный маньяк. Пока вы не удовлетворите свою похоть, вы готовы на все – делать больно, ранить, убивать.

– Стало быть, я вошел в квартиру и ударил Марию-Кристину Беллони по голове?

– Она собиралась обо всем рассказать вашей жене. Она вас шантажировала. Мария-Кристина вас шантажировала. – Пизанелли взглянул на Тротти, потом на Майокки. Он соскочил со стола и встал перед Боатти. – Она собиралась все рассказать вашей жене и…

Боатти приподнялся в кресле:

– Вы скотина, лейтенант Пизанелли.

– Маньяк.

– Я раскроил этой корове череп? – Боатти шлепнулся обратно в кресло. – Я – маньяк? – Гнев его постепенно улетучивался.

В кабинете Тротти надолго воцарилась гнетущая тишина.

– Я раскроил ей череп? Вы действительно так думаете, комиссар?

Тротти покачал головой:

– Череп Марии-Кристине никто не раскраивал, Боатти. Она утонула. У нее в легких была вода.

Налитые кровью глаза Боатти уставились на Тротти.

– А кровоподтеки? – Его губы дрожали.

– По мнению доктора Боттоне, причиной ее смерти были не травмы на голове. Марию-Кристину утопили, – утопили в речной воде.

– Здесь? В городе?

Тротти вновь покачал головой:

– В лаборатории говорят, что вода не здешняя – она недостаточно загрязнена. По мнению Мазерати, если Марию-Кристину убили в По, то произошло это от города где-то выше по течению.

– Например, в Гарласко.

– Промахнулись, Боатти. – Изобразив на своем лице притворное сочувствие, Пизанелли завертел головой. – Гарласко не на реке.

Судорожная улыбка:

– Может, вы и правы. А «Каза Патрициа» на реке.

– Что?

– По территории «Каза Патрициа» протекает По. За платановой рощей.

– Женишься на ней, Пиза?

Близился вечер, но было по-прежнему жарко. Тротти сидел на заднем сиденье и поеживался. К разговору Пизанелли и Майокки он не прислушивался. Ему было не по себе. Наверное, переел леденцов.

Майокки сидел спереди. В зубах он держал трубку; врывавшийся в окно ветер теребил его густые волосы. Пизанелли не мог скрыть возбуждения. Непрестанным смехом и слишком громким разговором он напоминал подростка.

– Женишься на ней, Пиза? Она вдвое моложе тебя.

Пизанелли дернул плечами:

– Нужно разделить свой возраст пополам и прибавить семь лет. Вот таких мужчина и должен брать замуж.

Здание стояло на вершине небольшого холма. Оно было построено в начале XIX века, и в его сдержанном архитектурном облике угадывались признаки австрийского и итальянского стилей. Широкий фасад красного кирпича возвышался над раскинувшейся вокруг долиной, которая полого сбегала к длинному ряду платанов, выстроившихся, словно стражники, по берегу По.

Еще один засушливый день, на небе ни облачка.

– Она в меня влюблена, говорит, что хочет от меня детей. – Пизанелли свернул налево и выехал на длинную подъездную дорогу. Негоревшие неоновые буквы извещали о близости «Каза Патрициа». Дорога была обсажена каштанами. В их тени стояли и сидели старики, не обратившие на проезжающий автомобиль никакого внимания. Минуло пять, и зной, казалось, начал спадать.

Тротти вновь поежился, он сильно потел.

Пизанелли остановился перед зданием. Трое полицейских вышли из машины. Тротти поднялся по ступенькам на крыльцо и вошел в дверь, которую распахнул перед ним Майокки.

На душе у Тротти было неспокойно, под ложечкой сосало.

Знакомый запах лака для пола, лекарств и молчаливого страдания.

За секретарским столиком – все то же хорошенькое простоватое личико с чересчур обильной косметикой под глазами.

Девушка встала. На ней была белая блузка и голубая хлопковая юбка. Лифчика под блузкой не было. Она улыбнулась, обнажив неровные зубы и темные десны:

– Комиссар Тротти?

– Я бы хотел поговорить с доктором Сильви.

Она перевела взгляд своих темных глаз с Тротти на Пизанелли и на Майокки:

– Не могли бы вы… – Она потянулась к телефонной трубке.

Тротти перехватил руку.

– Где доктор Сильви? Я желаю с ним говорить. Немедленно.

Девушка побледнела:

– Тот, кого вы ищете… где его искать, должен знать директор. – Она опустила глаза на руку Тротти, сжимавшую ее запястье, и насупилась.

– Где Сильви?

Девушка подняла глаза.

– Доктор Сильви – где он?

Она судорожно вздохнула, плоская грудь поднялась и упала.

– На юге.

– Где?

– Кажется, доктор Сильви в отпуске. Кажется, он вернулся в Калабрию. – Она горестно кивнула, не спуская глаз с руки Тротти. – Он сюда вернется недели через две, не раньше.

Тротти обернулся и посмотрел на Майокки и Пизанелли.

Пизанелли широко улыбнулся и пригладил рукой свои длинные редкие волосы:

– Из Боатти вышел бы замечательный сыщик. Ублюдок развратный.

Сначала Тротти не узнал Карнечине.

Директор «Каза Патрициа» подкрасил волосы, и седина с головы исчезла. Он был подтянут и выглядел моложе. Карнечине сидел в мягком кожаном кресле.

– А, добро пожаловать. – Он встал и, неестественно улыбнувшись, протянул руку.

Не обращая внимания на протянутую руку, Тротти спросил:

– Вам Сильви рассказал?

– Прошу прощения?

– Вы не знали, где Беллони, и повсюду ее разыскивали. Вы забеспокоились.

– Забеспокоился? – Улыбка на лице Карнечине сменилась хмурой гримасой. – Прошу садиться, господа. Может быть, выпьете чего-нибудь? – Его рука указывала на лежавшую на столе деревянную доску, где было вырезано его имя. – Проходите, пожалуйста, и присаживайтесь. Вермута?

– Карнечине, я говорю о Марии-Кристине Беллони.

– Но чем я могу вам помочь? Я, кажется, даже не понимаю, о чем речь.

– О Марии-Кристине Беллони – о той самой Марии-Кристине Беллони, которую вы убили ночью в прошлую субботу на Сан-Теодоро.