Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Окрик атамана заставил Герку подобраться, приободриться, напустить на лицо улыбку. Но кого обмануть захотел?
А вообще-то, какого дьявола надо было брать с собою этого мозгляка?! Но так уж вышло. Позвал его Щегол, не спросясь ни Хорька, ни Козобродова. Царь же согласился взять с собой Гимназиста в угоду вроде бы князю Разумовскому. Когда он как-то без умысла в разговоре упомянул о новом сотоварище, завербованном Левкой Щеглом, князь очень одобрил, даже обрадовался. «Именно таких, — воскликнул он, — грамотных, интеллигентных, молодых, и надо тянуть к себе! Ты пойми меня, Федор, если по большому счету, то не бандитов из них я хотел бы делать. А врагов! Врагов этой власти Советской! — Князь будто бы захлебнулся от ярости, голубые его глаза засверкали льдинками. Поуспокоившись, усмехнулся: — Не знаю, как в дальнейшем сложится его судьба, только ты, Федя, навсегда развел их пути-дорожки, сорок грехов тебе за это отпускается!» В тот вечер князь был добр и ласков, любил его Козобродов таким. А еще ему очень нравилось, как умел этот князь подводить политику под их паскудную бандитскую жизнь. Когда же Федор поведал князю, как он, исполняя княжеский завет, закрепил Гимназиста, повязав его кровью, Николай Павлович даже поцеловал Козобродова в губы, как делал в очень редких случаях, благодаря за особо выдающиеся дела. Вот потому-то он и согласился молчаливо с тем, что Щегол привлек к этому «максимальному варианту» чистоплюя Галанского.
…Но только ли для того, чтобы потрафить Николаю Павловичу, потянул Федор за собою Герку? Нет, если по совести, было и еще одно, что как-то вязало Козобродова с Галанским… Вот она, хитромудрая жизнь! Не сегодня бы об этом вспоминать, но так уж вышло-получилось, что мать Герки побывала в постели с Царем ночи… Пустилась бабочка во все тяжкие, красивая в свои сорок, а главное, состоящая при исполкоме по части выправления разных справок и документов. И в этом деле тоже князь — умная его голова! — направил Федора. Целую пригоршню колец и серег сыпанул к ногам Галанской Козобродов за их порочную любовь и не жалеет, что много! Не будь у него старой присухи Зинаиды, как в омут, ринулся бы за этой кралей интеллигентской, и пахнет от которой не как от других, привычных баб. Навсегда, что ли, впитались в кожу духи и помады?
— Плесните ему первача, да и мне тоже! — приказал Козобродов. — Ну-ка, Герман, держи хвост веселее! На милое ж дело идем! Не кровя пущать, а деньгу грести, которая тебе и не снилась. А? Братаны-разбойнички, пьяницы вы все и обормоты, за это и выпьем!
— А что ты, Зинаида, совсем скисла? — обратился он потом к Меньшовой. — Подумаешь, пулька царапнула!.. Хошь, братва, всем вам покажу, — оглянулся, — как мне в германскую осколком пузо разворотило. Дохтора-подлюги и шить отказывались, под пистолетом их князь-полковник штопать меня заставил… А тут, Зинуля, коханая ж ты моя, ведь пустяки! Чо приуныла-то?
Вымученной улыбкой ответила на бодрые слова Царя ночи Зинаида, трясло ее всю ознобом, и Федор понял, нельзя дальше тянуть ее с собою. Вот тогда-то и отступился он от намеченного князем маршрута, решил пересечь Волгу на лодке, чтобы оставить подругу в заволжском селе, что почти напротив Лаптя, у верного своего человека. Вместе с ним они были у Вакулина, но, когда разметали их банду по степи и почти всех изничтожили, тот, уйдя от возмездия, сумел зацепиться своим хозяйством за иную жизнь. «У него и оставлю пока Зинку, — решил Козобродов, — ежели полечить, так за неделю оклемается. А запускать рану нельзя, сгибнет ласточка», — подумал с непривычной нежностью к этой продажной когда-то и верной сегодня ему женщине.
* * * И рухнула с разбегу колесница, Хоть цель вдали, И распростерт заносчивый розница, Лежит в пыли… —князь Разумовский с неожиданным чувством продекламировал пришедшие на ум строки, сидя на уставшем после недельного перехода коне, то глядя невооруженным глазом с высокого волжского обрыва на утреннюю реку в одном из ее широких разливов, то поднося к глазам бинокль, наблюдая за показавшимся из верховья пароходом.
— Чьи это стихи, одессит? — спросил неожиданно князь у стоящего рядом с ним Чурбанова — Базилевского. Остальная их группа хоронилась внизу в ложбине.
— Я думаю, Пушкина, — неуверенно отвечал не ожидавший такого вопроса Чурбанов.
— Не-ет, милый друг, — возразил ему князь, вкладывая особый смысл в свое возражение. — Эти строки написал Блок, есть такой гений у русского народа. А Александр Сергеевич, вон он идет, смотри! — и князь сунул Чурбанову бинокль, указав на пароход.
— «Александр Пушкин», — Чурбанов прочитал в бинокль название.
— Да, да… Тебе это ни о чем не говорит? — спросил князь и сам же ответил: — Вряд ли… А этот пароход, милый друг, должен был быть нашим… вернее, моим максимальным вариантом. И вот он плывет себе белым лебедем, а мы стоим здесь с тобою два…
— А почему именно этот? Мало ли их? — живо отозвался Чурбанов. Он почуял неладное.
— А почему нет Козобродова с людьми? Спроси ты лучше меня об этом, — с еле сдерживаемым раздражением вопросом на вопрос ответил князь.
— Да, почему? Это твои люди, тебе и знать!
— А дьявол их знает!.. Вы спали, а я всю ночь глаз не сомкнул. Ровно в полночь Козобродов должен был быть на указанном месте, там, где мы остановились. Но что могло с ним случиться?.. А где-то через полчаса, — князь глянул на раскрытую им серебряную луковицу карманных часов, — видишь, этот «Пушкин» идет по расписанию, мы бы должны были грузиться на него с пристани села Золотое. Ну а часа бы через четыре заставили бы капитана причалить пароход к тому вон левому берегу, знаю место… А почему именно «Пушкин», спрашиваешь? Да потому, что груз на нем сегодня богатый. Понял? Вот когда ты со своими ребятами промбанк брал, проводил разведку, пусты или полны его
