Там, где мы служили - Олег Верещагин

Он зажмурился, искренне надеясь, что так его не заметят. Это было началом сумасшествия.

— Куда лезешь? — понизил голос второй. — Если он там… чего ему терять?

— Думаешь?

— Шарахнет в упор… Не лезь, лучше гранатой. Крыша плоская, как лысина грифа, куда он денется, если там, э?

— Умно… Сейчас я… хоп!

На крышу в нескольких метрах от Джека упал картонный цилиндрик самодельной гранаты. Над ним поднимался дымок горящего замедлителя.

Джек успел бы его сбросить. Но тогда… И он вжался в крышу так, словно хотел продавить глину, зарыться в нее.

Бесшумный бледный взрыв — это было то, чем все оборвалось.

5

Джек очнулся от боли. Режущей, беспощадной боли в ногах. Ниже колен штаны были пропитаны кровью, кровь впиталась в беленую глину бурыми пятнами. Джек, приподняв голову, тупо смотрел на свои ноги. Любая попытка пошевелиться отзывалась новым приступом боли, от которой Джек тихо скрипел зубами. И не кричал только из страха, что его услышат.

«Семь ранений. Два в правую, пять в левую», — неожиданно холодно подумал Джек. Он перевернулся на живот и, не обращая внимания на боль, подполз к краю.

Без сознания он, судя по всему, был недолго. Махди, кажется, только собрались на площадь.

— Нет? — Капитан улыбнулся. — Плохо искали… Ладно, чтоб его… Пусть живет… — Он покрутил головой и громко, насмешливо крикнул: — Живи, слышишь?! Так и быть, трусливый щенок! Я разрешаю — пока живи!

Слова ударили. Больно ударили. Наверное, даже больнее осколков, посекших ему ноги. Джек вздрогнул от этой боли.

— Этим — связать ноги, — командовал капитан. — Этого дурака — вон к тому столбу, пусть смотрит! А этому, — он указал на Альбрехта, — в знак того, что мы ему благодарны, просто отпилите голову. Не очень быстро. Так, средне…

Альбрехт побледнел. Махди набросились на пленных: Джек видел, как О'Салливана бросили спиной к одному из опорных столбов храма и прикрутили веревками, Тиму и Хуаните связали ноги и оставили среди трупов товарищей.

Джек видел, как Альбрехта растянули между четырьмя кольями, вбитыми в утоптанную землю площади. Германец даже не мог дернуться и лишь бешено мотал головой.

— Тебе и в самом деле повезло, — серьезно сказал капитан. — Это довольно быстрая смерть. И не очень болезненная.

Из толпы вышли двое махди. Один нес самое обычное полотно пилы — ржавое, старое, — и настолько невероятно было то, что им собирались сделать, что Джек не поверил. Он не верил до тех пор, пока один из махди не схватил голову Альбрехта прочным безжалостным хватом, а второй не начал пилить.

Пилить как деревяшку. От затылка. Было тихо, и Джек слышал, как пилка жикает по кости. Альбрехт не кричал…

Вскоре из перерезанных артерий фонтанами брызнула кровь. Толпа приветствовала это воплями, а державший голову Альбрехта бандит, подставив рот под струю крови, начал ловить ее с явным удовольствием.

Джек смотрел. Он мог закрыть глаза, но смотрел, чувствуя, как пустеет все внутри…

Отпиленную голову воткнули на шест и всадили его другим концом в живот Альбрехта. Капитан покачал шест и, повернувшись к О'Салливану, спросил:

— Глядишь? О, да он жмурится… Откройте ему глазоньки. На всю оставшуюся жизнь. — С этими словами он подошел к пленным, лежащим на земле. — Я, кстати, не шутил, когда говорил, что этот ваш соня умер легко. А вот что такое умирать тяжело, это вы сейчас поймете…

Он еще что-то говорил. Но Джек смотрел на О'Салливана, лицо которого заливала кровь, потому что один из махди ножом срезал ему веки. Ирландцец смотрел сквозь заливающую ставшими странно большими глазные яблоки кровь.

Он больше не был огненно-рыжим. В лучах выглянувшего солнца его голова блестела не медью, а чистым серебром…

Мальчишка, который хотел воевать, потому что хотел воевать, погиб. Его убил взрыв гранаты. С его увлеченностью… и с его страхами. Война — это не страшно. Страшно то, что делают на войне. И подготовить к этому человека нельзя. Нельзя просто взять его и обучить тому, что должен уметь и знать солдат, и думать, что он будет готов принять всю войну. Не только бои. Бои — это еще не самое страшное.

— Ну что, начинаем основное веселье! — Капитан подошел к лежащим на земле пленным, по его знаку их подняли на ноги. — Ох, не повезло вам! У меня тут помощники такие, — он кивнул на махди, — что мне самому иной раз неприятно бывает. А вы сейчас позавидуете этим. — Он указал на лежащие в ряд трупы.

«Все. Хватит. — Джек протянул руку и подтащил к себе автомат. — Кончаем с этим к хренам». Со стороны могло показаться, что капитан просто хохмит, издевается над пленными. Но Джек почему-то чувствовал, что это не хохма — это ненависть, ненависть высшей пробы. Ненависть была смыслом жизни этого существа. А страха Джек уже не ощущал. Он еще подумал о Стелле… но зачем ей трус? И успел подумать, что осталось всего полтора магазина. Ничего. На этого гада хватит. Нельзя же, в самом деле, на это смотреть. А промахнуться тут невозможно.

Автомат молчал. Не отнимая приклад от плеча, Джек дернул затвор — выбросить осекшийся патрон… но затвор прошел всего на палец. Еще ничего не понимая, англичанин повернул оружие к себе и увидел, что крышка затворной коробки смята. Смята вместе с боевой пружиной… Джек отпихнул автомат. Цепляясь за крышу, пополз к краю… но понял, что, упав вниз, просто не сможет встать и выползти наружу, чтобы умереть со своими. И Джек вернулся обратно. Чтобы хоть видеть все до конца. Что бы там ни случилось… От тоскливой безнадежности мутилось в глазах, от резких движений усилилась боль. Джек заметил, что по крыше, там, где он полз, тянутся сохнущие кровавые следы. Он никогда не видел столько своей крови. И его это почему-то не пугало.

С Тима и Хуаниты сорвали одежду, они стояли в плотном кольце махди, по-прежнему связанные заново. Махди хохотали и отпускали мерзкие шутки, слушать их было все равно, что с размаху наступить в гниющий труп и голыми руками счищать червей…

Хуанита была красива типичной испанской красотой: смуглая, стройная, гибкая, как стальной клинок, с высокой крупной грудью и неширокими бедрами. Из глаз испанки выбрызгивали слезы — не от страха, от стыда и злости.

Тим — одного роста с испанкой, младше ее на два года, как и большинство мальчишек-северян, светлокожий. Крепкий, но еще подросток. И тем не менее канадский парнишка поступил как настоящий мужчина. Упрямо подняв голову, он встал перед Хуанитой, закрыв ее и глядя прямо в глаза капитану. Конечно, он понимал, что не сможет защитить девушку, но движение его было исключительно инстинктивным движением: «девушек надо защищать» — и с этим «надо» ничего не мог поделать весь тот страх, который Тим, конечно, испытывал…

Движение мальчишки, от которого у Джека перехватило горло, вызвало лишь отвратительный глумливый смех. Но вдруг… один из офицеров, кажется лейтенант, шагнул вперед и сказал громко:

— Визен! — Капитан повернулся. — Не надо. Хватит, — уже тише закончил он.

Лицо капитана потемнело. Но спросил он с веселой издевкой:

— Белячков жалеешь?

— Жалею, — упрямо ответил лейтенант. — Детей жалею. У меня и свои есть. У тебя нет, а у меня есть. И я про это помню. Сколько им прятаться? Зачем им такое?

— Детей? — Капитан повел вокруг рукой. — Дети это сделали?

— Все равно, — спокойно сказал офицер.

— Струсил?

— Устал, — усмехнулся лейтенант. — Устал я, и…

Визен выстрелил ему в грудь из молниеносно выхваченного длинноствольного пистолета. И еще раз — в уже рушащееся тело.

Трое других «синих беретов» чуть отступили, равнодушно, механически. Капитан, вскинув пистолет, бешено заорал:

— Смотрите! Все смотрите! Так подохнут все! Все предатели! Все, кто усомнится в нас, все, кто отступит от Великой Свободы! Смотрите все!

С побелевших губ капитана летела пена. Он был страшен, похож на одержимого — махди подались к краям площади. Очевидно, приступ бешенства Визена не был наигранным и рассчитанным на зрителей… но успокоился капитан быстро. Убрав пистолет, он подошел к Тиму.

— Ага, — к нему вновь вернулась насмешливость, и по этой резкой и естественной смене настроений и тона Джек понял, догадался, что Визен не просто фанатик ненависти — он сумасшедший. — Мальчик играет в рыцарей. Благородная древняя игра в благороднокровных подонков. И приятная. До определенного предела. Ну-ка, мальчик, — он схватил Тима за волосы и повернул его лицо вбок, — а согласен ли ты, рыцарь, погибнуть за свою даму? О-о, какой взгляд! — Капитан наткнулся на ненавидящий взгляд Вогана. — Принять за нее смерть — так, кажется, по тем дурацким традициям?

— Ты ее отпустишь? — спросил Тим, оскалив зубы. — И не тронешь?

— Конечно! Даю слово!

— Твое слово я видал… — И Тим обозначил примерный маршрут данного капитаном слова и адрес, где, по мнению Тима, это слово должно пребывать.