Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта. - Лев Друскин

Когда мы пытались объяснить ей, что в нашей стране это грубое оскорбление, у нас ничего не вышло.

"Неправда. Это очень красивое слово".

Она выговаривала его мягко, по-особенному, и звучало оно действительно красиво.

Я ТОЖЕ ЖИДОВКА –

Наша прелестная знакомая — датская художница Дея Триер Мерк, стажировавшаяся в Академии художеств, а до этого прожившая полгода в Польше, подбегала к понравившимся ей студенткам и радостно спрашивала:

268

— Ты жидовка? Я тоже жидовка.

Мы с Лилей, узнав об этом, повалились от хохота:

— Дэечка, так нельзя!

Она долго не понимала почему, а когда поняла, ужаснулась и кинулась ко всем извиняться.

СВОЯ КОНТОРА –

В Советском Союзе стоматологам разрешено иметь частные кабинеты. Но налог такой, что, как говорится, грабеж среди бела дня. Аренда помещения, инструменты, материалы стоят безумно дорого. Работа налево — тюрьма. Золото — тем более. И хотя государству частная практика выгодна, оно не спускает со своих кормильцев кошачьих глаз.

Натан Букринский рассказывает:

— Открыл я кабинет в Луге. Месяца не прошло, является жирная баба, продавщица из соседнего магазина, высыпает на стол золотые монеты.

— Сделайте, пожалуйста.

— С золотом не работаю.

— Да никто не узнает.

— Нет. Забирайте свои монеты и уходите.

Несколько дней она ко мне таскалась. Потом пропала. И вдруг знакомый говорит:

Стоит за прилавком, рот в золоте, хвастается, что это ты сделал.

Бегу в магазин.

— Зубы — я вам вставлял?

— Нет.

— А кто?

— Не ваше дело?

— Что же вы на меня клевещете?

— Подумаешь, клевещете! И пошутить нельзя.

Разговор громкий. Покупатели слушают с интересом. Поворачиваюсь.

269

— Сейчас пойду в прокуратуру и подам заявление, что вы меня оклеветали.

— Иди-иди, жид пархатый!

За углом вижу — догоняет.

— Ведь не пойдешь.

— Почему не пойду? Пойду. Года два получишь. Вот и прокуратура. Берусь за ручку двери. Умоляющий голос (уже на вы):

— Пожалейте. У меня дочка маленькая.

— Тогда иди сама (уже на ты).

— Да я боюсь.

— Правильно боишься. Тут, кстати, выяснят, откуда у тебя золотые монеты и кто вставил. Пожалуй, двумя годами не отделаешься.

— Натан Григорьевич, пощадите! Смотрите-ка, имя-отчество вспомнила.

— Ладно, — говорю, — мне не тебя, мне врача подводить не хочется.

И в магазине — по моему требованию — комедия:

— Товарищи покупатели! Оболгала я его. Не он зубы вставлял.

В помещении хохот. Противно. Ухожу. Свидетелей более, чем достаточно.

Как-то под конец рабочего дня вваливается красавец-цыган. Под черными усами белая кипень улыбки.

— Дорогой, сделай мне золотые зубы. Я обалдеваю.

— Да вы что! Они же у вас один к одному.

— Обычай у нас такой. Уважать больше будут.

— Нет-нет, уходите. С золотом не работаю.

— Отплачу по-царски, на всю жизнь запомнишь.

Это я и без него понимаю.

— Сейчас же уходите!

Он лезет за пазуху и достает огромный золотой крест. В церкви украл или просто на время дали?

— Вот. Зубы сделаешь, остальное тебе.

270

Зубы — грамм тридцать пять, в кресте — грамм триста не меньше. Даже обидно, каким дураком меня считают.

— Убирайтесь немедленно! — говорю я.

— Не хочешь — как хочешь.

И он прячет крест обратно за пазуху. Город маленький. Знакомлюсь случайно (или не совсем случайно) с начальником ОБХСС. Едем на рыбалку. Уха, водочка. Полуобняв меня за плечо, он грозит пальцем:

— А ты хитрый еврей — я тебя сколько раз подлавливал…

Отстраняюсь с почти непритворной обидой:

— За что же вы хотели меня погубить?

Добродушно смеется. Симпатяга. Рубаха-парень.

— У тебя своя контора, у меня своя. Преступлений давно нет. Скажут, что плохо работаю.

ПАМЯТНИК –

Недавно Евтушенко опубликовал в «Литературке» статью. Автор сокрушается, почему в Москве еще не поставили памятник поэту Ярославу Смелякову.

А года за три до этого видел я Смелякова на экране телевизра. Он сел к столу, сердито посмотрел в нашу сторону и начал:

— В силу своего таланта, смею думать немалого…

После этой фразы слушать его всерьез мы уже не могли. Незадолго до смерти Смеляков в узком кругу прочитал стихотворение о том, как бедная русская женщина ходит стирать белье к богатой еврейке. Заканчивается оно четверостишьем:

"И не знает эта дура,

Моя грязное белье,

Что в России диктатура

Не евреев, а ее".

271

А правда, и чего это до сих пор не поставлен ему в Москве памятник?

ЭКСПЕРИМЕНТ –

Врач-психиатр говорит приятелю:

— Хочешь, я покажу тебе, как живуч антисемитизм?

Они входят в палату, где на постели сидит человек — ко всему безучастный, уставившийся в одну точку.

— Здравствуйте, — говорит врач.

Больной не отвечает.

— Как вас зовут? — спрашивает врач.

Больной молчит.

— В каком году вы родились?

Молчание.

— Где вы сейчас находитесь?

Никакой реакции.

— Кто я?

И мгновенный ответ:

— Жид.

ВАШ СЫН ПРИНЯТ –

Набирают детей в школу с математическим уклоном. (Математической она становится с девятого класса.)

Директор:

— Какой национальности ваш сын?

Отец:

— Как это какой? Я еврей, мать русская. В метрике национальность не указьшается. Исполнится шестнадцать — выберет.

Директор:

— Ну а все-таки?

Отец:

272

— Да что «все-таки»? Я же объяснил! (раздраженно): Ну пусть будет русский, какая разница!

Директор (с облегчением):

— Ваш сын принят.

НЕ ПОВЕЗЛО –

А вот отдел кадров научно-исследовательского института. Требуются специалисты. На столе обреченно лежит заявление. Идет беседа — интеллигентная, чуть ироничная:

— С папой у вас всё в порядке — русский, член партии, преподавал марксизм… А вот с мамой не повезло — еврейка.

Объяснили добродушно и на работу, разумеется, не взяли.

ВИЗА-

Лиля ехала в такси по Москве. На коленях у нее была сумка, битком набитая материалами для "Евреев в СССР".

Шофер — огромный мужчина в страшном, негнущемся от времени и грязи пальто довоенного покроя, с волосатыми ушами, с широким корявым лицом (не лицо, а будка) — безшибочным профессиональным чутьем распознал иногороднюю.

Когда они свернули с Охотного ряда на Калининский проспект, он вдруг сказал:

— А вот приемная Верховного совета. Здесь евреи забастовку устраивали.