Золотой человек - Мор Йокаи

— Если мы окажемся в раю, — продолжала она, — я попрошу господина Леветинци предоставить хоть маленький уголок для моего бедного отца, чтобы нам быть всем вместе на том свете. Он не откажет мне в этом, не правда ли?

Его преподобие в замешательстве почесал затылок и пробурчал, что столь сложный вопрос подлежит рассмотрению собора епископов.

На третий день пастор обратился к Тимару: пора, мол, окрестить барышню и совершить венчание, а в остальные догматы пусть посвятит ее супруг.

В ближайшее воскресенье состоялся обряд крещения, и Тимея впервые очутилась в протестантском храме.

Кирка — скромное здание, с чисто выбеленными стенами, с простой деревянной кафедрой, без всякой позолоты — произвела на Тимею совсем иное впечатление, чем храм, откуда ее с улюлюканьем прогнали уличные мальчишки, когда она однажды заглянула туда. Там блистал золотом алтарь, горели большущие свечи в серебряных подсвечниках, все стены были расписаны и увешаны образами, в воздухе был разлит аромат ладана, откуда-то сверху доносились таинственные звуки хорала, молящиеся по звону колокольчика падали на колени — все это распаляло воображение. А здесь все смиренно сидят на скамьях, женщины отдельно от мужчин, каждый держит перед собой псалтырь, и когда певчие запевают, все прихожане подхватывают и хором поют псалом.

Как только смолкнет пение псалма, пастор поднимается на высокий помост и начинает проповедь. Он не совершает никаких священнодействий. Не поет, не пьет из золотой чаши, ничего не выносит из алтаря верующим, только говорит и говорит. Тимея не понимала его слов. Одно ее удивляло: в кирке множество женщин, а между тем за два часа они не раскрыли рта и не проронили ни словечка. Какой ужасный обряд! Разве это не пытка? Заставить всех этих женщин столько времени молчать! Хоть бы им позволили сказать «аминь» в конце проповеди.

Тимея сидела в первом ряду у самой кафедры, рядом с женой главного попечителя прихода, которая должна была стать ее восприемницей; это она подведет новообращенную к купели, где совершится обряд крещения. В роли крестного отца выступал главный попечитель.

И снова ничуть не волнующий воображение ритуал: пастор торжественно читает молитвы, стоя перед купелью. Потом Тимея склоняет голову над купелью, и пастор крестит ее во имя святой троицы, нарекая Сузанной, — такое имя выбрали ей крестные. Затем он дает наставления крестным, подробно перечисляя их обязанности, после чего восприемница отводит новообращенную девицу на ее место, а все присутствующие на обряде встают и молятся. Один пастор произносит молитву вслух, все остальные молятся про себя. А Тимея между тем недоумевает: почему ее нарекли Сузанной, когда она была вполне довольна прежним своим именем?

После молитвы все снова усаживаются и запевают псалом, начинающийся словами: «О боже Израиля!» — и у Тимеи вдруг возникает подозрение: уж не в иудейскую ли веру ее обратили?

Но ее опасения быстро рассеиваются. Другой пастор, помоложе, поднимается на кафедру, произносит искусно составленную проповедь, а в заключение достает из молитвенника листок и зачитывает следующий текст: «Его высокородие Михай Тимар Леветинци, христианин кальвинистского вероисповедания, помолвлен и берет себе в супруги девицу, дочь его высокородия покойного господина Али Чорбаджи Сузанну, христианку кальвинистского вероисповедания».

Собравшиеся в храме женщины и эту весть встречают гробовым молчанием.

Тимея покорно принимала все происходившее.

От помолвки до дня свадьбы должно было пройти не менее двух недель. Все это время Михай ежедневно навещал Тимею. Девушка принимала его очень приветливо, и Михай предвкушал грядущее блаженство.

Всякий раз он заставал ее в обществе Аталии. Но та под каким-нибудь предлогом быстро удалялась. Зато появлялась ее мамаша. Тетушка Зофия занимала Михая своей болтовней, пела ему дифирамбы, превозносила добродетели его невесты; уж такая она славная девушка, и Михаем своим не нахвалится, — он так оберегал ее, когда они плыли на «Святой Борбале»! Ведь Михай вынес ее из каюты тонущего судна и спас ей жизнь, благодаря ему она не попала в лапы туркам; он отважно нырял на дно, достал забытые в трюме сокровища; он развлекал ее волшебными сказками и легендами, когда судно проходило мимо опасных рифов, а потом нашел для нее приют на пустынном острове. Говорила она и о том, как Михай на судне выхаживал больную Тимею. Без его заботливого ухода она наверняка бы померла…

Оказывается, тетушка Зофия знала такие подробности, о которых никому, кроме Тимеи, не было известно, и Михая трогало, что Тимея так хорошо помнит их злоключения. Он тешил себя надеждой, что, если девушка хранит в памяти все пережитое вместе с ним, значит, она все-таки его любит.

— Ах, если бы вы знали, милейший Леветинци, как привязана к вам эта девушка! — изливалась тетушка Зофия.

Тимею не смущала ее болтовня. Ей было чуждо жеманство, и она не напускала на себя застенчивость. Она держалась с Михаем скромно, была серьезной и послушной. Позволяла брать себя за руку и подолгу глядеть ей в глаза, встречаясь или прощаясь с ним, дружелюбно пожимала ему руку и приветливо улыбалась.

Тетушка Зофия каждый раз припоминала еще что-нибудь из рассказов Тимеи и, захлебываясь, передавала Михаю.

Тимар же окончательно уверовал, что эта чудесная девушка полюбила его всем сердцем.

И вот наступил долгожданный день свадьбы.

Со всей округи, из самых отдаленных уголков страны съехались званые гости, длинная вереница карет выстроилась вдоль улицы, совсем как в злополучный день свадьбы Аталии, однако на сей раз никаких бедствий не произошло.

Жених явился за невестой в бывший дом Бразовичей, принадлежавший теперь Тимее, и повез ее в кирку. Роскошный свадебный пир был устроен в доме жениха. Тетушка Зофия взяла на себя все хлопоты по его устройству. Аталия же осталась дома в полном одиночестве, стоя у того же окна, где в тот роковой день поджидала своего жениха; притаившись за гардиной, она с жадностью наблюдала за свадебной процессией. Вот одна за другой тронулись кареты с посажеными отцом и матерью, с шаферами, с дружками, с невестой, с женихом и зваными гостями, потом кареты снова промчались мимо бывшего дома Бразовичей, возвращаясь из кирки в дом жениха. Новобрачные сидели уже в одном экипаже, и Аталия долго смотрела им вслед. И если весь приход молился в это время за благополучие и счастье новобрачных, то она, несомненно, тоже молилась, но только на свой лад.

Обряд венчания показался Тимее далеко не таким великолепным, каким изображала его в свое время тетушка Зофия. На пасторе не было ни золотой ризы, ни золотой митры; и он не поднес новобрачным серебряные венцы, дабы увенчать их и назвать мужем и женой; никто в кирке не пел в честь новобрачных. Жених был в дворянском бархатном костюме с аграфами и с отделкой из лебяжьего пуха и выглядел статным молодцем. Но почему-то он все время стоял с поникшей головой, и не было у него горделивой осанки, подобающей дворянину.

Не был совершен и полный очарования обряд, когда жениха и невесту накрывают шелковым покрывалом, впервые оставляя их наедине под этой священной сенью, и священник, взяв их за руки, трижды обводит вокруг аналоя. Не было вкушения вина из одной чаши и первого заветного поцелуя перед алтарем, да и самого алтаря не было. Только пастор в черном одеянии изрекал мудрые слова. У протестантов даже не принято жениху и невесте опускаться рядом на колени в момент принесения клятвы в супружеской верности. В общем, лишенный всякой пышности протестантский обряд венчания ничуть не взволновал Тимею, не воспламенил ее восточное воображение. Ведь она едва ли что поняла в этом обряде.

Кто знает, может, со временем она поймет все это.

Блестящий свадебный пир закончился, гости разъехались по домам, и новобрачная осталась в доме мужа.

Когда Михай очутился наконец наедине с Тимеей, он подсел к ней, ласково взял ее руку. Сердце его учащенно билось, и весь он трепетал. Бесценное сокровище, которым он так страстно мечтал обладать, наконец принадлежало ему. Но почему-то он не смел прижать любимую к груди. Он был словно заворожен.

А она, его супруга, словно не замечала его близости. Она не испытывала трепетного ожидания и оставалась холодной, безучастной.

Если б она встрепенулась и смущенно потупила взор, когда он нежно коснулся ее плеча, если б зарделись ее беломраморные щеки, то Михай, испытывавший к ней неодолимое влечение, сразу бы осмелел. Но лицо Тимеи выражало полное равнодушие.

Это было то самое существо, которое он вернул к жизни в ту роковую ночь на «Святой Борбале». Тогда перед ним на койке лежало живое изваяние, от которого веяло холодом. Она не покраснела, когда с ее плеча соскользнула ночная сорочка, не изменилась в лице, услыхав, что скоропостижно скончался ее отец.