Трудный путь к Победе - Сергей Третьяк

Поныне японские и прояпонские авторы всех направлений, споря до хрипоты между собой по другим вопросам, вслед за генералами-квантунцами дружно утверждают, что к 15 августа 1945 г. главные силы Кванту некой армии «оставались ещё вполне боеспособными и капитулировали, только подчиняясь рескрипту императора». Советскую сторону подобные тонкости японской и японофильской души не интересовали. «Первые же дни Маньчжурской стратегической операции показали и японскому правительству, и высшему генералитету, и всей армии, что опасения подвергнуться быстрому разгрому не были преувеличенными. Даже наоборот. Ни один пессимист в Японии не мог предположить, что уже на второй-третий день советского наступления японские фронтовые и армейские штабы потеряют управление подчинёнными войсками, а к исходу первой недели войны катастрофа и полный разгром станут фактом и вся Квантунская армия превратится в разобщённые, разбросанные на огромных пространствах толпы людей, которые, теряя последнюю артиллерию и обозы, будут сдаваться в плен или уходить в таёжные дебри, в горы, в болота с призрачной надеждой отсидеться там до лучших времён. И можно только представить, что творилось в то время в Токио, в военном министерстве и других военных учреждениях, где не могли не понимать, что скоротечный разгром Квантунской армии – пятой части всех японских сухопутных сил! – и выход советских танков в Южную Маньчжурию и далее, в район Пекина, поставят в критическое положение другие японские фронты в Северном и Центральном Китае; что все прежние и привычные представления о ведении боевых действий, вся долголетняя практика, приобретённая японской армией в Китае, Бирме, на Тихом океане и в других районах, оказались совершенно непригодными в первом же столкновении с Советской Армией; что, наконец, ни времени, ни пространства, ни крупных сил, достаточных для того, чтобы хоть как-то локализовать или замедлить советское наступление, уже не осталось. И что выход, следовательно, один – признать, что Япония потерпела полное поражение и пришёл час капитуляции». Так писал советский генерал – командующий 1-й Краснознамённой армией А. П. Белобородов.

Безвозвратные потери японских войск превысили 300 тыс. человек, в том числе 70 тыс. убитыми и 44 199 пленными. Боевые части Квантунской армии были раздавлены не только физически (громадными потерями в людях, технике, вооружении), но и морально. Квантунская армия на глазах теряла остатки боеспособности, и продлись боевые действия ещё неделю, некому было бы капитулировать – «остались бы только штабы да тыловые части». По состоянию на утро 19 августа подвижные соединения трёх советских фронтов продвинулись в глубь Маньчжурии с запада на 400–800 км, с востока и севера на 200–300 км, вышли на Маньчжурскую равнину, полностью расчленили группировку Квантунской армии на Центральной Маньчжурской равнине на большое количество изолированных друг от друга блуждающих «котлов». Неминуемая гибель всей Квантунской армии стала вопросом ближайших недель. Компактное расположение главных сил японских войск в узлах дорог в создавшейся обстановке лишь облегчало их ликвидацию. Советская авиация разрушала связь, не допускала маневрирования японских войск по железным дорогам. Вместе с тем даже месяц спустя после капитуляции Японии по маньчжурской горной тайге продолжали бродить разрозненные японские «партизанские» отряды. Они нападали на китайские деревни и советские комендатуры в небольших городках, на поезда и одиночные автомашины, несли в боях жестокие потери, вновь отходили в горы, но в плен добровольно не сдавались. Известия о вылазках «непримиримых» в Маньчжурии, доходившие в Токио, тешили самолюбие японских шовинистов («значит, не всё Советам по зубам!»). Однако судорожные, бессмысленные и безнадёжные действия этих оборванных, вшивых и истощённых толп солдат и офицеров, иногда значительных по численности, но без тяжёлого вооружения, боеприпасов и продовольствия, лишённых к тому же связи и единого руководства, гонимых и побиваемых местным населением, ничего не решали и решить не могли.

Японских полководцев в эти дни беспокоило не существо дела, а внешняя, чисто формальная сторона. Для господ японских генералов с моральной точки зрения было проще полностью угробить свои войска, намеренно истребить в безнадёжных, бессмысленных боях своих солдат и только таким образом «прекратить боевые действия», чем признать очевидные факты, и в первую очередь свою полнейшую профессиональную несостоятельность. В Маньчжурии, Корее, на Южном Сахалине и Курильских островах боевые действия продолжались. Большинство генералов и высших офицеров Квантунской армии на утреннем совещании 16 августа 1945 г. в полевой ставке в Тунхуа высказались за продолжение сопротивления «до конца, до последнего солдата». В тот же день в районах Калгана, Таоаня и Муданьцзяна японские войска в последний раз перешли в контрнаступление. Чувствуя свою обречённость, «японцы контратаковали отчаянно и безнадёжно. Их танки давно сгорели, артиллерийские позиции были подавлены. Поднимая пехоту без прикрытия, командование обрекало её на истребление. Весь склон Хинганского хребта был усеян трупами вражеских солдат и офицеров… Ещё одна волна атакующих выплеснулась из окопов противника и полегла под пулемётами. Наступило затишье. Потом вдруг склоны забелели флажками. Затем японцы поднимались, бросали в кучу оружие и начинали строиться в колонны. Радио объявило о прекращении сопротивления. Девять горячих дней и бессонных ночей прошли», – занёс в свой дневник участник боёв за Калган миномётчик-горновьючник 36-й армии А. Кривель. В те дни, когда в Вашингтоне и Лондоне уже разрабатывалась процедура торжественного принятия капитуляции Японии, советским фронтам приходилось предпринимать недюжинные усилия, чтобы овладеть теми территориями, которые по решениям Тегеранской, Ялтинской и Потсдамской конференций должны были перейти под советский контроль.

Подобно генералам на местах, власти в Токио были больше озабочены не существом дела (военным поражением Японии и неизбежным пребыванием японских военнослужащих и гражданских лиц в плену), а формалистическим крючкотворством и «сохранением лица» перед собственным народом. Японское военное министерство трактовало подданных Японской Империи – военнослужащих и гражданских лиц, «оказывающихся под контролем противника на основании рескрипта Императора о прекращении военных действий на условиях Потсдамской декларации», не как военнопленных, а как интернированных, при этом сдача оружия и подчинение противнику с точки зрения японских властей капитуляцией не являлись. Вот что, к примеру, с самым серьёзным видом заявил 20 августа 1945 г. на допросе в штабе 1-й Краснознамённой армии 1-го Дальневосточного фронта сдавшийся в плен бывший командующий разгромленной под Муданьцзяном 5-й японской полевой армии генерал-лейтенант Норицунэ Симидзу: «Мы не считаем себя пленными. Мы прекратили военные действия по высочайшему рескрипту Императора, по Его воле. Мы никогда не терпели поражений. И если бы продолжалась война с Советским Союзом, то наши солдаты погибли бы на поле битвы. В этой связи прошу вас обратить серьёзное внимание на применение вами слов «пленные»…»

Для «сохранения лица» Японской Империи нужна была хоть какая-нибудь «победка» над «русскими большевиками», чтобы прошуметь о ней на весь мир, чтобы создать впечатление, будто «непобедимые и непобеждённые» японцы прекратили войну с Советским Союзом лишь по доброй воле божественного монарха. Но самураи подвели своего императора и на этот раз. Убедившись за десять дней войны на горьком опыте, что советские танки не боятся японских пушек и смертников, солдаты Квантунской армии массово удирали и сдавались в плен. Полки и целые дивизии уходили в горы, бросая на дорогах танки, пушки, автомашины, большое количество снаряжения – вплоть до солдатских ранцев. К концу дня 16 августа в столице Северной Маньчжурии – Харбине в войсках гарнизона началась паника. Сюда дошли слухи о сокрушительном разгроме войск 1-го фронта под Муданьцзяном. Признав крушение всех надежд, Токио направил специальные директивы командованиям Квантунской армии (16 августа) и 5-го фронта (19 августа), в которых говорилось: «В период окончания войны разрешаем на местах вести соответствующие переговоры о прекращении военных действий и о порядке передачи оружия». Однако, и это тоже симптоматично, директивы были направлены не по радио, а через личных представителей императора (принцев крови), и получены были соответствующими адресатами с суточным запозданием. А далее происходило вообразимое только в японской армии: двое суток командиров соединений Квантунской армии знакомили с директивами и посланиями императора и уговаривали согласиться на прекращение войны.

В 17 часов 17 августа радиостанцией советского Главного командования на Дальнем Востоке, в течение двух часов передававшей разрешение на посадку самолёта с японскими представителями, было принято сообщение штаба Квантунской армии, под которым стояла подпись её главкома. Квантунское командование извещало, что отдало войскам приказ немедленно прекратить военные действия и сдаваться в плен. О том же известил советского генерального консула в Харбине начальник штаба Квантунской армии генерал X. Хата. На деле, однако, приказа войскам Квантунской армии о прекращении боевых действий против Красной Армии отдано не было. В 2 часа 18 августа генерал Ямада обратился к советскому командованию по радио со следующей просьбой: «Я буду посылать самолёты с 6.00 до 18.00 18 августа в районы Муданьцзяна, Янцзы, Мулина, Хайлара, Ялу, а также в Северную Корею в районы Расина и Юки. Цель полётов – выбросить листовки с приказом о капитуляции. Прошу не стрелять по этим самолётам». Почти каждый из названных в этом перечне районов к 18 августа находился в руках советских войск, и посылать туда приказы о капитуляции было бессмысленно. Наоборот, в районы Хутоу, Дуннина, Мишани и других блокированных укрепрайонов, продолжавших сражаться до последнего солдата, самолеты с приказом о капитуляции не летали. Маршал Василевский уличил генерала Ямада в лицемерии и потребовал от него и всех подчинённых ему войск до 12 часов 20 августа прекратить вооружённое сопротивление и сложить оружие.