Квартал. Прохождение - Дмитрий Быков

Не можете?

Теперь поняли, зачем это упражнение?

Продумывайте запасной вариант! Деньги, счастье, независимость — хотя это далеко не синонимы — есть только у тех, кому есть куда уйти. Подстраховывайтесь на каждом шагу. Правильно вести себя с женщиной способен только тот, кто может в любую секунду хлопнуть дверью. С мужчиной тоже.

Правильно жить, кстати, тоже может только тот, кто готов хлопнуть дверью.

Сегодня делайте именно то, что делали бы после такого хлопка: можете поехать к другу — поезжайте и прорабатывайте план, предупреждайте его, что можете переехать. Поедете на дачу — отправьтесь сегодня туда, приведите в порядок крыльцо и крышу. Вообще готовьте отходные пути на случай, когда выгонят отовсюду. А лучше сами уходите, важно только почувствовать когда.

Ну ничего, я вам скажу.

13 сентября

Сегодня у нас занятие непростое, но и день, прямо скажем, непростой. Этот день для меня когда-то много значил. Это был день знакомства с исключительно глупой и пошлой девочкой, с которой, однако, были кое-как связаны …дцать лет моей жизни. Я даже не скажу вам сколько, потому что самому стыдно.

Мы учились на одном курсе. Курс был, как я теперь понимаю, тоже глупый, я себя никак из этой категории не выделяю. В моде был дешевый демонизм — дорогому откуда было взяться? — и почти ни с кем из тех, с кем я тогда дружил, сегодня мне и слова бы сказать не захотелось. Я до сих пор не понимаю, чем эта девочка меня тогда купила, и думаю, что решительно ничем, кроме некоторой сексуальной притягательности, но штука в том, что и притягательности этой я теперь не понимаю. То ли это было так давно, что с тех пор в организме поменялись все атомы, то ли в самом деле в 17 лет неважно, с кем. Но мне было важно, и я мог выбирать, и она значила для меня так много, что и после армии — из которой она не дождалась меня, естественно, — и после всех ее приходов-уходов, и после трех окончательных разрывов (между которыми мы два раза успели подать заявление) я что-то в ней находил, какая-то капля лилитской крови в ней была. И главное — она всё про себя понимала. Нет, это было невыносимо. До сих пор стыдно. Я предпочитаю про этот бред вообще не вспоминать. У меня с тех пор несколько раз начиналась совершенно другая жизнь. Сегодня действительно уже ни в чем не разберешься, но от этого, товарищи, мне особенно страшно. Незаметно меня поменяли на совершенно другого человека. Она, кстати, мало поменялась внешне, как и положено этому племени — они с годами делаются только свежее. Наслаждение в жизни у них одно — стравливать. С чувством жгучего стыда я вспоминаю, как она меня знакомила с мужем и потом со мной уединялась на балконе, якобы курить, — и муж всё понимал, и я в этом свинстве участвовал! Все-таки молодость непростительна. Потом она со мной точно так же знакомила преемников, и я чаще всего не догадывался, что все уже произошло; поначалу что-то мешало ей нас совмещать, и я на короткое время отставлялся — потом все с новой силой возобновлялось, потом мне это надоело, и ей, кажется, стало здорово скучнее жить. Зато какие воспоминания! Я даже думал, что эти воспоминания и есть главный прок от всего происходящего, но теперь понимаю, сколь они были тривиальны. Все эти стояния под балконом (второго этажа, каков и был ее истинный уровень), метания, прибегания обратно по первому свистку и клятвы больше никогда ничего подобного — такая пошлятина, что и вспоминать не могу, потому что стыдно. Все это мне казалось тогда жизнью, а жизнь заключалась совершенно в другом. Но ведь было что-то? Разумеется, было. Вместе проснуться ночью, выйти вдруг на балкон (второго, подчеркиваю, этажа), услышать дождь. Я увлекался тогда одним совершенно забытым киевским поэтом, который в 1929-м умер от туберкулеза, не прожив и 27 лет, — выкапывал из тогдашней периодики его стихи (архив нашел много лет спустя у другого такого же его фаната), и вот стоим мы, значит, на балконе, и я вспоминаю наизусть: когда, клубясь, от нас уходят сны, и зыбкий дождь то шепчет, то бормочет, мы просыпаемся, изнурены китайскими тенями ночи. Они солгали нам. Весна, опять весна. От мокрых фонарей, от зыбких пятен света коснеет страшная такая вышина, что вскрикнешь, хватишься — и вспомнишь это, это. Какое «это», что? Вероятно, обреченность свою — он был уже тяжело болен и знал, что мало ему оставалось. Но вспоминать это, это, стоя рядом с ней на балконе, было неплохо; я отчетливо помню все запахи в этой квартире, в давно снесенном доме, мимо которого я стараюсь не ездить, и запах ее волос, почему-то одуванчиковый, и запах этой мокрой земли под балконом. А бронхолитин! До сих пор, когда случается пить бронхолитин, я вспоминаю, как добывал его и поил, когда был бронхит, и еще липовым чаем, конечно. Это могло быть с какой угодно другой, но было почему-то с ней; самое отвратительное — понимать, что через такие же примерно воспоминания и приключения проходили решительно все, что уникальность стремится к нулю и ценность ничтожна. То есть это все совсем не интересно. Однако почему-то это занимало меня …дцать лет, и, может быть, — подумать об этом всего страшнее, — есть и во мне та же мерзость, какая была в ней. Увидев ее впервые, близкий мой друг сказал: уверен, что, если захочу, завтра она будет моя. Это было сказано жестко, но точно. Но чем я, собственно, лучше? Разве не случалось мне с тех пор изменять совершенно по-свински, да более того — я и грехом это не считал? Да она агнец на моем фоне. И я знаю, сколь жестоко она обламывалась потом, как часто ее бросали — бросали, надо признаться, люди, которые ногтя ее не стоили, — и не то чтобы жалость, а какую-то, простите, профессиональную солидарность я чувствую иногда.

Разумеется, о том, чтобы ее увидеть или с ней заговорить, у меня и мысли нет. Я вспоминаю, какой законченно мерзкой она бывала при всяком новом увлечении и как отчаянно любовалась собственной мерзостью, сучье счастье в чистом виде; но зато она меня многому научила, сколь это ни ужасно. Во-первых, я никогда больше не велся на этот тип. Во-вторых, я никогда не позволял себе любоваться своей греховностью, хотя соблазн есть, есть, кто же его не знает! На вечеринке, ужасное слово, или просто на какой угодно встрече неуклюжий мальчик появляется с очень еще молодой, но очень уже распущенной девочкой, и эта девочка явно на тебя косится, и мальчик явно мучается — сколько раз были такие соблазны, и сколько раз мне казалось, что вот оно, счастье, цветение, полнота жизни — урвать такую девочку, сбежать с ней, и ты король, и пошла к черту вся нравственная рефлексия. Потому что именно в минуты торжествующей наглости ты сколько-то равен жизни, а если в это время еще и природа цветет и, как было сказано, весна, опять весна — кто посягнет на эту правоту? Живое всегда право, кто счастлив, тот и прав, сказал один тут моралист, и какие стихи пошли бы сразу! — но я никогда, никогда так не делал. Разве что потом, когда мальчик уже посылался без всякого моего участия. Такое пару раз было, да. Но никогда не было у меня этой гнусной, гнусной интонации — люблю другую, формально каюсь, но как же втайне собой любуюсь! А она это обожала. Это были, так сказать, высшие взлеты.

Но вот я думаю теперь, что ничего мы не поймем и никаких денег не получим, если не разберемся в главном или по крайней мере в очень существенном. Сегодня мы вычисляем еще одну дельту, которую я не знаю даже, как назвать, и назову ее дельта Я.

У вас была такая история. Наверняка была. У вас была сильная стыдная любовь, которую вы не можете вспоминать без раскаяния и презрения. У вас была любовница/любовник, относительно которого вам непонятно, как можно было все это терпеть. Прежде чем вычислять дельту, выписываем на отдельный лист бумаги — здраво, трезво, рассудительно, — что мы там любили. То есть что нас действительно удерживало вблизи.

По пунктам.

Переворачиваем лист и выписываем еще более важное: а за что разлюбили? Что такого наконец разглядели, что все-таки смогли оторваться?

Или не вы послали, а вас послали? Но вы же были готовы. Вы всё понимали. Вот это и выписываем.

Считаем пункты. Если их число одинаково, этот параметр не учитываем. Вы молодец.

Если на второй стороне пунктов больше, значит, вы этого своего несчастного (несчастную) любите до сих пор. Потому что это полюбить можно по многим причинам, а разлюбить — всегда только по одной, максимум по двум. А если вы так его/ее до сих пор ненавидите, что находите 20 причин для разрыва, то есть 20 тайных или явных пороков, — значит, объект вам до сих пор чрезвычайно дорог и никакой дельты в вашем случае нет. Не считаем сегодня больше ничего, идем гуляем по местам былой любви в надежде ее встретить и броситься в ноги. Фу, противно.

Но если пунктов больше на первой стороне, то всё в порядке, казус преодолен. Разницу в их количестве возводим в квадрат. 1 принимаем за 2, а то все умножение лишится смысла.