Ловцы человеков - Олег Геннадьевич Суслопаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Книга, которую не так чтобы сразу напечатали, по выходу своему имела-таки некоторый успех. Пресытившееся общество ищет удовольствия уже от мазохизма, – подумал Хам. – Я прав, сволочи!
Вышло несколько его подобных книг, и у него понемногу исчезли материальные проблемы. Какие-то газеты даже сдуру написали, что «наконец-то у русских появился писатель»… Но век интереса к нему был крайне недолог. Словно в прорубленную им дверь, за ним ломанулись другие. Бездарные сценарии дешевых фильмов авторы старались вытянуть максимально пошлыми натуралистическими шутками и положениями. Появилась целая плеяда писателей, которые создавали практически бессодержательные книги, насытив их сексуальными натуральностями и парой блаженных призывов, придающих книге вроде как и какую-то идею. Эти писатели создавали себе мировую известность, хотя не было у них ни таланта зацепить в человеке струну тоски по чему-то высокому, ни мастерства плетения сюжета, ни даже искренности озлобленного Хама.
И плюнуть бы в них своей злостью, да кто тебя сейчас услышит? – размышлял Хам. Он был первым что-то вякнувшим в нужную сторону, и толпа бросилась следом туда, и затоптала его, и теперь никто не захочет слушать, что там из-за спины стонет жалкий растоптанный молодыми и сильными. Напиши Хам свои книги всего десяток лет позже, от них отмахнулся бы любой, сказав, что это все старо и убого.
Но тут зашатался и вдруг рухнул Советский Союз. Хам успел издать на родине несколько книг, с которыми и там была примерно такая же история, лишь с запозданием по времени. Ну и пошли вы все, я все равно был прав! – снова подумал он. Хам вернулся в Москву – теперь это уже не было возвращением с поджатым хвостом… В Москве он, уже немолодой человек, устало играл роль героя своих книг на каких-то тупых тусовках, долго маялся от безделья, а потом нашел себе роль лидера небольшой будто бы и политической партии, в которую набились готовые всех поливать грязью юнцы-горлопаны, отвратительные самому Хаму.
Иногда он подходил к зеркалу и смотрел на отразившееся в нем лицо обычного худого склочного старика. Он всегда был худым и тонким, а тут черты его еще высохли, словно от постоянного напряжения, заострились. Скажет такой человечишка чего-то едкое – на него и посмотрят-то уже как на убогого… А сказать хотелось просто до боли. После того, что видел Хам в новой перелицованной российской действительности, самолюбование ранее знакомых ему деятелей советской эпохи теперь казались сейчас не более чем детской наивностью. А сейчас вокруг него, пока страна слушала про амбициозность благих намерений по ее возрождению, шло настоящее безумие от гонки за деньгами. Причем сумевшие закрепиться на каких-то маломальских высотах в этой гонке начисто пьянели: хлебнув из кажущегося бездонным источника благополучия, они поливали себя этой драгоценной влагой изо всех сил, словно сошедшие с ума от жажды в пустыне…
Хаму стал противен его родной город. Мало того, что было противно смотреть на дикую жировку тех, кто сумел сесть на денежные потоки от зарегистрированных тут сырьевых компаний и предприятий со всей страны. И считали это совершенно справедливым.
Однажды он оказался в дворцовом комплексе одного из таких деятелей. Глядя на чудовищную роскошь, он вдруг спросил хозяина: а зачем все это? Тот не смутился:
– Если нас обожествляют, мы и должны жить как боги!
Хам торопливо сказал, что куда-то торопится, и молча удалился.
Шли годы, жизнь бессемейного Хама текла как-то кисло. Наконец, какой-то противного вида доктор уныло зачитал ему его приговор: предстоящий год жизни – последний. Все, откукарекался, – со злостью сказал Хам своему отражению в зеркале, – А что хорошего-то ты прочирикал?
В предчувствии близкой смерти вдруг зашевелились два противоположных желания: первое – подобраться и плюнуть своей желчностью на что-нибудь прикидывающееся максимально святым, и второе – доказать себе, что ты можешь видеть и что-то другое, легкое и светлое, в окружающих людишках. Чтобы удовлетворить хоть какое-нибудь из этих двух желаний, он отправился по первому же найденному им в Интернете адресу какой-то секточки с собственным Учителем, где устроил скандал. Потом пошел по другому адресу – результат был тот же. Стало даже как-то неинтересно.
И тут вдруг кто-то из старых знакомых позвонил и сказал, что ему обязательно надо побывать на Светлой горе. И вот Хам добрался на катере до нужного места, поднялся серым сумрачным утром по тропинке меж сосен и увидел рядом с церквушкой домик, где на террасе сидели перед кирпичным очагом два молодых человека.
Хам даже рассмеялся, пока переводил дыхание после подъема и разглядывал этих местных жителей. Мельком взглянув на него, они продолжили заниматься своим делом: один отрезал хлеб, другой раскладывал в простенькие эмалированные чашки гречневую кашу с кусками мяса из чугунка. Вся обстановка предстоящей трапезы была довольно простая. Место чугунка на углях занял тоже эмалированный чайник.
– И это тут живет истинная мудрость, способная продлить жизнь? – наконец выпалил Хам с закипающим раздражением.
Тот, который раскладывал кашу, кивнул в ответ на вопрос и указал на второго. Потом заглянул в чугунок и сказал:
– Если мудрость будете в голову укладывать, а не в брюхо, то можно пока подкрепиться. Садитесь, я каши наложу. Хорошая каша, с порошком из грибов-галлюциногенов. Поедим и запляшем… – заговорщическим шепотом добавил он и хамски подмигнул.
Хам сел к столу.
***
«Полюбим жизнь с отчаянием обреченных»… – звучало в голове Хама, когда отвозивший его обратно катер слегка подбивало волнами на становившемся жестким с приближением осени ветру. Толчки волн отдавались тупой болью в подъеденном болезнью нутре, напоминая о скорой смерти. Он посмотрел на пробегающую мимо светлеющую от первых похолоданий воду и подумал: уйди катер вдруг под воду, как он тут будет жалко шлепаться, спасая свои последние дни? Да нет, он бы, наверное, стиснув стучащие от холода зубы, греб бы изо всех сил без всяких там задних мыслей и выполз на неблизкий берег, как средневековый вояка со сломанным мечом из кучи поверженных им назло всему врагов. И он бы любил в этот момент жизнь за то, что эта тетка устроила проверку на прочность его любви к ней.
Полюбим жизнь с отчаянием обреченных… Он уже не промчится в следующем году мимо вот этого старинного городка на берегу, где живет один его старый знакомый, кстати, тоже не очень-то и жилец.
Странно, подумал Хам, – всякого рода инвалиды, знающие, что явно долго не заживутся, смотрят на мир с какой-то детской влюбленностью, что ли. Словно готовые и одобрить любую шалость, лишь бы не злой была, и заплакать над раздавленной бабочкой. Словно глубокий
