Роман - Джеймс Миченер

— Нет, Хемингуэй был великим позером, а не писателем. Симулируя скромность и не желая, чтобы его узнавали в толпе, тем не менее носил бороду, по которой его легко узнавали. Представлялся несгибаемым, но, как только дела приняли неприятный оборот, покончил самоубийством. Он заслуживает такого места, которое он занимал, и молодые писатели должны услышать то, что я хочу сказать о нем.

Я видел ее нерешительность. Как преданная поклонница литературы, она хотела защитить Хемингуэя, а как редактор, которому необходимо, чтобы его книги продавались, она понимала, что попытка ниспровержения божества вызовет скандал, от которого книга только выиграет. Но, кроме этого, было еще что-то неуловимое, что раздражало ее, и, когда я спросил: «Вы что-то хотите сказать, миссис Мармелл?», — она снисходительно улыбнулась, словно я был ее внуком:

— Вам не приходило в голову, профессор Стрейберт, что вы ни разу не поинтересовались моим мнением на сей счет?

Получив щелчок по носу, я спросил:

— Каково ваше мнение?

— Направляясь сюда, я думала: «В негативной части опустить Хемингуэя и заменить его Фенимором Купером, который по-настоящему занудлив».

— Почему вы молчали?

— Потому что хотелось сохранить порох для настоящего сражения по поводу вашего списка современных писателей.

В таком напряженном состоянии мы добрались до восьмой главы, и я по заготовленной бумажке с многочисленными вычеркиваниями и исправлениями, сделанными в последнюю минуту, зачитал имена четверых ныне здравствующих писателей, которым был намерен воздать хвалу за их восприимчивость, внимание к животрепещущим темам и мастерство в отображении:

— Д. Д. Сэлинджер, Ралф Эллисон, Сол Беллоу, Бернард Маламуд.

Имена повисли в воздухе, затем Ивон произнесла задумчиво:

— Три еврея и негр. Ни одной женщины. Вы что, на самом деле вознамерились устроить скандал в благородном семействе?

— Вопрос о соотношении не приходил мне в голову.

— А мне приходит в первую очередь.

— Какую бы вы предложили замену?

— Если отвечать не задумываясь — а это, наверное, лучший способ ответа, ибо он получается менее надуманным, — я бы сказала: отбросьте Маламуда и замените его на Джойс Кэрол Оутс.

— Я тоже отвечу не задумываясь. Маламуд — один из величайших профессионалов. А Оутс только предстоит доказать это.

— Мне казалось, что мы ищем более редкие качества, чем просто профессионализм. Если это все, что вам нужно, возьмите Луиса Аучинклосса. Он пишет замечательные книги.

— Есть еще кандидатура Эдит Уортон, — сказал я, чтобы разрядить напряжение.

— Вы довольны своей четверкой?

— Да.

Стараясь скрыть свое очевидное неудовольствие, она проговорила чуть ли не елейным голоском:

— Теперь давайте своих «плохишей». — И она подалась вперед, слушая, как я зачитываю имена тех, кого был намерен подвергнуть обструкции:

— Герман Вук, Гор Видал, Леон Урис, Лукас Йодер.

Я еще не успел произнести до конца последнее имя, как она тихо, но твердо сказала:

— Вы не должны вносить в этот список Йодера.

— Но он самая пустая пустышка из всех. Он хороший мужик, но от него, как от писателя, у меня сводит зубы. Я знаю немецкую Пенсильванию, я сам выходец из нее. Но его книги…

— Его «Нечистая сила» — сенсация последнего десятилетия.

— Сенсация плохая. Я бы даже не стал помышлять о настоящей книге, если бы не мог воздать должное этой пустой помпезности.

— Если кто-то и есть в этом мире не помпезный, так это Лукас Йодер. Подберите другой эпитет, — решительно заявила она, словно не от нее исходило желание услышать список.

— Я убираю «помпезный», хотя под этим я имел в виду всего лишь его стиль, его высокопарную манеру повествования, характерную для начала девятнадцатого века.

— В этот период было написано немало хороших книг.

— Но только не для нашего времени.

Все больше раздражаясь от того, что представлялось ей моим высокомерием, она, очевидно, решила, что настала пора открыть мне глаза на реальности издательского мира и мое возможное место в нем:

— Лукас Йодер не просто один из писателей. Он не Леон Урис, или Гор Видал, или какой-нибудь молодой способный автор, который пишет хорошие книги. Он — мой подшефный. Я — его редактор. «Кинетик» — его издатель. После четырех неудач у него вышла книга, пользующаяся сенсационным успехом. И в следующем году финансовая стабильность нашей компании будет зависеть от него. Позволить вам очернить его в книге, которая пишется под моим началом, — это для меня равносильно самоубийству. Меня уволят и правильно сделают.

— Миссис Мармелл, я не испытываю никакой враждебности по отношению к Йодеру. Он даже симпатичен мне. Мы вместе выступали в одной передаче и остались весьма довольны друг другом. Но эта книга посвящена поискам истины, а истина в том, что…

— Истина? Какая чушь! — выкрикнула она. — Вы что, не понимаете человеческого языка? Да разве бы я могла издать вашу книгу, если бы не деньги Йодера, полученные с «Нечистой силы», которую вы называете никчемной? Разве могли бы мы нянчиться с такими зелеными любителями, как вы, если бы он не принес нам столько денег? Только потому, что я провела Йодера сквозь годы неудач и вывела в люди, компания дает мне возможность публиковать вас и другие молодые дарования, которые сами по себе никогда не напишут ничего подобного тому, что есть или будет у Йодера.

Я был настолько ошарашен ее напором и выражениями, что не нашел, что сказать. Она встала из-за стола и заключила с едва сдерживаемой злостью:

— Обед закончен, так же, как и наше собеседование, — а затем позвала: — Официант, официант! Счет, пожалуйста. — И, несмотря на мои возражения, расплатилась за обед.

Однако сидевший в ней профессионал не хотел отбрасывать книгу, которую еще можно было спасти, поэтому, когда я потащился к ее машине, она дала мне последний шанс:

— Если образумитесь, черкните мне записку. — И рванула автомобиль, раздражаясь, что потеряла контроль над своими чувствами, и злясь, что не сумела удержать под контролем нашу с ней беседу. Она позволила мне принять скоропалительное решение, не настояв на том, чтобы я серьезно отнесся к ее обоснованным доводам. В конце концов, потеряв со мной всякое терпение, она взорвалась. Это была одна из самых неприятных встреч для каждого из нас, и я остался отнюдь не в восторге от своего поведения.

Вернувшись в свою комнату в колледже, я продолжал ругать себя за неподобающее поведение. Это было единственное, что приходило мне на ум, ибо я злился на себя не потому, что упорствовал в споре — я был прав в том, что отстаивал, — а потому, что не смог доказать свою правоту. Сон не шел, и по сложившейся в те времена привычке я отправился бродить вдоль Ванси, пытаясь обдумать, что делать дальше. Мне было страшно, оттого что я собственными руками загубил шанс быть опубликованным в «Кинетик». На память приходили слова Девлана: «Венцом работы всякого писателя является завершенная и опубликованная рукопись. Только так создается репутация». Я был согласен с этим, но была еще одна причина, по которой мне хотелось иметь контракт с «Кинетик». Это издательство чаще других публиковало начинающих писателей, и если бы я установил с ним отношения, то мог бы рекомендовать ему тех из своих студентов, кого считал способными заинтересовать профессионалов. В глубине души у меня скрывалась и более личная причина. Поскольку я вынашивал мысль написать когда-нибудь свой собственный роман, то мне не стоит настраивать против себя миссис Мармелл и рвать то, что связывало меня с «Кинетик».

И вот, забирая назад свои смелые слова о неподкупности критика, которые произносил когда-то, я подошел на рассвете к пишущей машинке и напечатал короткую записку миссис Мармелл:

«Простите меня. Из классиков, подлежащих восхвалению, Крейн исключен, Хоторн включен. Из восхваляемых современников Маламуд исключен, Оутс включена. Что касается порицаемых классиков, то Хемингуэй должен остаться. Из порицаемых современников ваш мистер Йодер, безусловно, исключается, вместо него включается Чивер. Надеюсь, что мы продолжим нашу работу над тем, что может стать отличной книгой».

Другими словами, я уступил ей во всем, за исключением Хемингуэя, и вскоре получил в ответ короткую записку, вселившую в меня огромную надежду:

«Четыре ваших решения не только приемлемы, но и правильны. Контракт на предложенных условиях будет направлен в ближайшее время, но и это письмо имеет законную силу. Аванс при подписании контракта составит 1500 долларов. Вкладывайте в книгу всю свою проницательность».

Как всякий неоперившийся писатель, я провел этот день, упиваясь радостью от того, что у меня будет своя собственная книга в твердом переплете, опубликованная таким известным издательством, как «Кинетик», ведь я знал, что большинство университетских преподавателей готовы заложить душу ради достижения этой цели. Но ближе к вечеру, когда радость стала проходить, мне пришлось посмотреть правде в глаза и признать, что ради авторства я поступился своими принципами. Йодер — плохой писатель и должен быть назван таким в любом серьезном критическом труде, но мне пришлось наступить на горло собственной песне. И сделать это я был вынужден по самой что ни на есть тривиальной причине: для «Кинетик» Йодер означал деньги и уже поэтому попадал в разряд неприкасаемых. Я продался, чтобы защитить собственные интересы, и гордиться тут нечем.