Севастополист - Георгий Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они были как те птицы. Как мои мама и папа. Как мое чувство к Фе. Как живое небо – вопреки черноте и холоду. Да что там – они просто были. Они провожали гигантский шар, который летел все выше и выше, победив притяжение земли, и освещал весь черный город своим теплым светом.
– Мы тебя любим, небо! – кричали они. – Мы тебя любим!
И я смеялся, плакал, подставлял губы под эти белые хлопья, которые уже не казались такими острыми, которые были сладкими, которые успокаивали, которые шептали вместе со всеми:
– Мы тебя любим, любим!
Я в последний раз глянул вверх и вскрикнул.
Все маленькие люди посмотрели на меня и замерли, и волшебство разрушилось. Страх вновь напомнил о себе: теперь мимо серых глыб облаков плыл уже не шар, пущенный маленькими людьми. Там плыла моя лампа, и она разрасталась, она заслоняла собой небо. И внутри нее пылал настоящий пожар. Мой рот скривился в ужасе: еще немного, и огонь прольется на город, еще немного, и нам всем конец!
Я резко обнял себя, но видение не исчезало; и тогда, пересиливая ужас, – только бы успеть! успеть! – нагнулся и дотронулся обеими ладонями до земли.
Отдышался, обтер себя полотенцем. Дверь в комнату была открыта, и я не стал испытывать судьбу: схватив дрожащей рукой вотзефак, нырнул в проем.
Я не спешил встречаться с друзьями. Фе больше не отвечала, а после того, что пережил в прекрасном душе, я стеснялся писать ей. Что, если она тоже знала про мое видение, переживание? Но ведь не я сам придумал его, это все душ! Да, звучало, конечно, нелепо. А что, если я? Нет, я ведь всего лишь пустил воду, дальше само. А вдруг у нее было то же самое? То есть не то же, конечно, – вдруг у нее был я?
За этими мыслями я позабыл о Тори, Керчи, Инкермане. Мне все было ясно с ними, все они были просты, предсказуемы – в своих желаниях, намерениях. Хотя, вспоминая, как все было, я уверен, что это мне только казалось. Для каждого из них я был так же прост, если не проще. Для каждого из них было проще все, это я, намеренно ли, в силу ли обстоятельств, стремился все усложнить. Но пусть так! Ведь мне нужно было понять, что происходит вокруг, где мы все, чего ждать и зачем – этот проклятый вопрос «зачем», который никогда меня не мучал в Севастополе. Я познакомился с ним в Башне.
Несмотря на буйство эмоций, пережитых в Прекрасном душе и связанных с чем угодно, но только не с мытьем, я чувствовал себя свежим, чистым и воспрянувшим – как бывало после купания в городе. А значит, это все-таки был настоящий душ. Но то, что я пережил в нем, снова и снова всплывало в памяти, выдергивая меня из коридора, по которому я шагал, пытаясь найти выход из села, утягивая в укромный угол размышлений и фантазий, как паук утягивает муху, и я выпадал из реальности, останавливался. Перед моими глазами вновь был черный город, странные мертвые листья и острые белые иглы, маленькие люди и шар любви, пущенный с земли им навстречу, и, конечно же, мама и папа. И Фе. Все это складывалось в один ряд, переплеталось друг с другом, образуя одно целое, неделимое.
Мою жизнь.
Когда наконец справился с потоком воспоминаний, я стал чувствовать себя увереннее и веселее. Я представил, будто только что вышел из своего авто, закрыл дверь и гуляю теперь по городу. Пусть это был вовсе не город. Я странным образом чувствовал, как прикипал к уровню, к его удивительным приключениям, к тому же душу, вотзефаку. Я врастал в него против своей воли, а вернее так – воля бездействовала, и это, несомненно, было плохо.
Я вспоминал о еще одной прелести уровня. Мне очень понравились разноцветные коктейли из Супермассивного холла, и настроение было таким, как будто их действие еще не прекратилось целиком, оставив самую малость где-то на донышке души, словно стакана. Ровно такую, чтобы вспомнить наслаждение и захотеть еще. Я твердо решил отправиться на поиск чего-нибудь подобного – возможно, после всех переживаний стоило слегка прийти в себя и лишь затем продолжать параноить. А что, может, именно это случилось со мной? По версии той же Тори, все было именно так.
Я вышел из «спальника», как про себя обозначил село, и принялся искать коктейли. Окружающий шум почему-то воспринимался слишком болезненно, совсем не так, как было до моего сна. Он давил на уши, плющил голову, отзывался тупым сверлением в глубине мозга, и очень хотелось пить. Я не знал, как дойти до Супермассивного холла – возвращаясь на отключке, я совсем не запоминал дорогу, но в глубине души надеялся найти поблизости такое зазеркальное местечко, где угощают стаканами, но где нет всего этого шума. Нет веселья Супермассивного холла, нет суеты всего этого уровня… А что, если вся Башня такая же шумная, что, если чем выше, тем сильнее бурлит непонятная жизнь?
«Я только попробовал, – размышлял я. – Выпил всего чуть-чуть. И что, уже подсел? Но ведь такого не случилось с душем, с другими развлечениями Башни. Надо бы узнать у них, в чем секрет коктейлей. Точно, надо бы спросить».
Я заглядывал за шторы, просовывал голову в зазеркальные залы, но больше не дивился всему подряд – то, что я находил там, больше не вызывало такого любопытства. Тем более я был один. В основном за зеркалами оказывались вещи – бесконечные ряды бессмысленной и часто безобразной ерунды, которую можно было на себя напялить. Там крутились молодые девушки, дамы с легкой и запущенной жильцой, неподалеку скучали мужчины, уткнувшиеся в вотзефаки.
«Может, тоже хотят коктейлей?» – подумал я и заметил обращенные ко мне вопросительные взгляды. Видимо, мой нос дольше обычного торчал в проеме.
– Коктейли есть? – произнес я. Мужчины хмыкнули и снова уткнулись в вотзефаки, потеряв ко мне интерес. Женщины же посмотрели с недовольством.
Перемещаясь от проема к проему, я размышлял о том, как странно изменялось мое собственное мышление. Пришло бы мне в голову в Севастополе вломиться в чужую ограду и крикнуть хозяевам, не здороваясь, не представляясь: эй,
