Ярость - Юрий Никитин

Коган, с интересом прислушиваясь, прервал с испугом:

– Не подсказывайте идеи!

– Что, боитесь, что Степан Викторович перейдет в киноактеры?

– И это есть, – признался Коган, – все-таки у актеров доходы выше. Да и увильнуть от налогов проще... А если не отпустите своей железной рукой, то другого найдут с такой же... гм... начнутся съемки!

– А вон Аполлон Вячеславович не верит.

– Поймут как указание президента!

– Плевали они на мои цэу, – отмахнулся Кречет.

– Ну тогда украдут идею. Идея-то ценная!

Кленовичичевский растерянно поглядывал то на Кречета, то на Когана, не понимая, когда от серьезного разговора перешли к шуточкам, и перешли ли. А Краснохарев с другого конца стола бухнул веско:

– Я производственник, не мое это дело – права людей, общества. Но мне кажется, что с наступлением прав человека совсем забыты... я говорю о чести, достоинстве, верности слову – это понятия общества, а не человека.

Кленовичичевский сказал, уже защищаясь:

– Я разве за наступление на права общества? Я за разумный баланс...

– Вот и давайте его искать. А то о правах отдельного человека, даже самого отпетого негодяя, наркомана, садиста и убийцы пекутся все, а о правах общества не слыхали даже специалисты!

Марина внесла поднос с бутербродами и с чашками кофе. Яузов с неудовольствием покосился на крохотные чашечки:

– Милая, я же просил среди этой мелюзги ставить и стакан.

Марина сказала с раскаянием:

– Ой, опять забыла!.. Что ж, вы никак не запомните как меня зовут, а я все забываю про ваш половник... или ковшик?

Он буркнул:

– Тазик. А еще лучше, принеси-ка кофейник сюда. Тебе меньше работы, да и нашему футурологу будет чем заняться.

Я перехватил его насмешливый взгляд. По-прежнему считает блажью, что президент пригласил меня в совет. Понятно, он бы взял пару прапорщиков.

– Позвольте мне, – сказал я, вклиниваясь в паузу. – По нашему министру обороны видно, что о правах общества не слыхал даже он. Остальные и подавно. Так что если сейчас хотя бы вчерне определим для себя, что это такое, то сможем двигаться дальше успешнее.

Никто не хотел лезть вперед, политики, осторожничают, страшатся все же неосторожных слов, первые минуты слышно было только чавканье да сербанье, звякали чашки. Яузов, бросив на меня странный взгляд, только что вроде бы похвалил, но неизвестно за что, осушил кофе одним глотком, луженая глотка выдержала:

– Защита общества от человека?..

Прощаясь, Кречет хлопнул себя по лбу, вернулся, пошарил в столе. Я с непониманием смотрел на листок бумаги в его руке. Он с довольным видом помахал им в воздухе:

– Это вам, Виктор Александрович.

– Что это?

– Допуски.

– Куда?

– А куда восхочется. Люди моей команды должны быть вхожи всюду, куда возжелают.

– Ого!

Он ухмыльнулся:

– Что-то вы захандрили было сегодня. Если наша рутинная работа нагоняет такую скорбь, то, может быть, воспользуетесь? Новые впечатления... Да и не может быть, чтобы не извлекли пользу.

– Я пока не представляю, – согласился я невесело, – зачем мне допуски... Разве что не мне, а кому-то? Чтобы, скажем, был повод не выпускать из России? Мол, проходил мимо ящика с секретными бумагами, мог прочесть... К слову сказать, это не ваше дело, такие бумажки выписывать.

На его скулах раздулись желваки, но руками развел с показным миролюбием:

– Хотелось вам сделать приятное. И поскорее. А то поручи это чиновникам, то сумеют затянуть на месяцы... И еще кучу бумаг потребуют, несмотря на ясный приказ поторопиться!

Он сжал кулак, я ясно увидел, как в нем верещат и гибнут чиновничьи души.

Допуск к тайнам мне ни к чему, умный человек умеет получать информацию отовсюду. Для работы футуролога достаточно раз в неделю включать телевизор, чтобы определить развитие цивилизации на десяток-другой лет. Конечно, для настоящего, а не из тех, кого готовят элитные вузы.

Помню, однажды получил допуск в архивы, в том числе Военно-Исторический, Архив Уникальных Фондов, побежал, роняя слюни... Первый изумленно сладостный шок испытал, когда пришел в Военно-Исторический, что в Немецкой слободе в Лефортовском замке. Служительница принесла толстенный том описи, изданный в... 1891-м! Я робко заметил, что это же самое архивное, а мне бы современное, на что женщина отмахнулась: а кто их перебирал. Все так и лежит.

Я заказал, помню, по Засядько, мне принесли его личное дело, попросив заполнить прилагающуюся карточку читателя. Из нее я узнал, что предыдущим читателем был тайный советник Его Императорского Величества такой-то, вот его подпись, я расписался чуть ниже, с трепетом чувствуя связь времен, ибо следующая запись будет еще лет так через сто...

Здание находилось за высокой чугунной оградой, с ворот неприкрыто рассматривали прохожих телекамеры. На звонок вышел неприметный военный, что-то молодое да раннее, гордое тем, что служит здесь, а не в Сибири, пренебрежительно смерило меня покровительственно оценивающим взором:

– Вы уверены, что попали правильно?

Я молча ткнул ему в лицо пропуск за подписью Кречета. Он вытаращил глаза:

– Что это?

– Сопляк, – сказал я веско, – это подпись президента. А ты – сопляк, понял? Или еще что-то непонятно?

Судя по его лицу, ему стало понятно, что Сибирь обеспечена, если ошибется хоть в слове или жесте. Уменьшившись до зайчика, метнулся назад, срочно звонил, верещал тонко и жалобно, буквально через минуту выскочил с извинениями, что дежурный офицер оказался не здесь, но сейчас придет, проводит, вот сейчас уже идет, идет...

Я молча позволил себя проводить новому дежурному через ухоженный двор к массивному зданию. Несмотря на все лепные украшения и кокетливый цвет, яснее ясного признавалось, что на самом деле оно и есть крепость с подземными казематами, складами оружия, запасами еды на сто лет в случае атомной войны...

Офицер, похоже, прапорщик или что-то вроде того, о прапорщиках я знал только по анекдотам, потому шел в надменном молчании. Есть люди, которые вежливость принимают за слабость, тут же садятся на голову, а согнать их труднее, чем не пускать сразу.

В дверях снова часовые, проверка документов, звонки, сличение подписи, снова звонки, я буквально видел, как бегут по проводам панические вопли, а навстречу такое же беспомощное: не знаем, решайте на месте, постарайтесь как-то вывернуться, отфутболить, затянуть...

Последним меня принял высокий подтянутый военный, перед ним почтительно тянулись, бросали руки к виску, притопывали, делали кру-у-у-гом и снова возвращались переспросить или уточнить.

У него было надменное лицо и погоны со звездами, значения которых я не понимаю. Серые глаза смотрели на меня с явным недоброжелательством: