Человек из очереди - Джозефина Тэй

— А вам не хотелось поехать вместе с Соррелом?

— Конечно, хотелось, но у меня не было денег. Одно время я даже надеялся, что он мне одолжит на дорогу. Но этого не случилось. Меня это даже немного обидело. Так или иначе, но в тот день я почувствовал, что сыт по горло. И сам Берт тоже был невесел. Он все жал и жал мне руку, и видно было, как ему тяжело прощаться. Он сунул мне сверток и взял с меня обещание, что я раскрою его через день, то есть после его отплытия. Я решил, это какой-нибудь прощальный подарок, и не придал этому особого значения. Оберточная бумага была тонкая — такой обычно пользуются в ювелирных магазинах, и я, честно говоря, подумал, что там часы. Мои всегда ходили плохо. Берт любил повторять, что если я не обзаведусь новыми часами, то могу опоздать ко Второму Пришествию. — На последней фразе Ламонт вдруг будто поперхнулся и замолк. Отвернувшись, он стал протирать оконное стекло. Потом снова заговорил: — Так вот, когда в Брикстоне я распаковывал вещи, то обнаружил, что мой револьвер пропал. Я никогда им не пользовался. Сохранил его как сувенир со времен войны. Может, вам это и неизвестно, но я прошел службу в армии. И сказать по правде, лучше сто раз перерезать проволоку и все такое, чем скрываться от преследования полиции в Лондоне. На открытых пространствах это все не так страшно, скорее напоминает игру. Но в Лондоне… В Лондоне — как в ловушке. А вам это не приходило в голову?

— Тоже приходило. Но я почему-то думал, что в городе вам лучше.

— Лучше в городе?! О Господи! — воскликнул Ламонт и замолчал, как видно заново вспоминая все пережитое.

— Итак, — напомнил Грант, — вы хватились револьвера.

— Ну да. Хотя я никогда им не пользовался, у миссис Эверет он хранился в ящике стола. Я прекрасно помнил, куда его положил, когда все укладывал в дорожный сундук. Я сразу хватился его при распаковке. Почему-то я тогда же сразу перепугался. Начал вспоминать о том, что в последнее время Берт стал особенно молчалив. Он и всегда был не очень-то разговорчив, но в последние дни — особенно. Потом я подумал, может, Берт взял револьвер, потому что отправлялся в чужую страну. Хотя, с другой стороны, мог бы и прямо попросить. Он знал, что я ему не отказал бы. Во всяком случае, я испугался, сам не знаю чего, пошел и разыскал его в этой очереди. Он стоял недалеко, где-то в первой трети, думаю, нанял мальчишку, чтобы тот занял ему очередь. Наверное, он уже заранее решил пойти на вечернее шоу. Чувствительный он был очень, мой Берт. Я спросил про револьвер, и он признался, что его взял. Тогда мне вдруг снова стало страшно. Казалось бы, чего тут пугаться — приятель взял револьвер, только и всего. Но я действительно перепугался и потребовал его назад. Он спросил почему, а я сказал: потому что он мой и самому нужен. «Низкая у тебя душонка, Джерри! Твой друг уезжает на край света, в то время как ты остаешься в тихом, мирном Лондоне, а тебе жалко такой пустячной вещи?» — сказал он. Но я продолжал настаивать, и тогда он проговорил: «Ладно, возись и ищи его в моем багаже. Вот тебе ключ от сундука и квитанция». Только тогда я удивился, с чего я взял, что револьвер у него при себе? Мне стало стыдно, что я так унизил себя в его глазах. Со мной так часто бывает: сначала сделаю, а уж потом начинаю думать; у Берта всегда было наоборот — сначала как следует обдумает и только потом выполнит все в точности, как решил заранее.

Пусть он оставит при себе ключ и квитанцию, сказал я и ушел.

В вещах Соррела квитанции не нашли.

— Вы сами видели эту квитанцию?

— Нет. Он лишь предложил отдать ее мне. На следующее утро я вышел из дома довольно поздно. Мне пришлось самому заниматься завтраком и мыть посуду, а я не привык — этим всегда занимался Берт; я никуда не спешил, потому что сидел без работы. Я надеялся ее найти с началом сезона скачек. Когда я вышел, было уже около двенадцати, и Берт все не выходил у меня из головы. Я настолько был недоволен собой, своим глупым поведением при прощании, что пошел на почту и направил Берту на «Королеву Аравии» телеграмму из двух слов: «Извини. Джерри».

— Из какого почтового отделения?

— Из того, которое на Хай-стрит в Брикстоне.

— Хорошо, продолжайте.

— Потом я купил газету, вернулся домой и тут прочитал про убийство в очереди. В сообщении не давалось подробного описания внешности убитого, лишь сообщили, что он молодой и светловолосый, и я никак не связал это с Бертом. Понимаете, я-то ведь к тому времени думал, что он уже на пароходе. Если бы сообщили, что человека застрелили, я бы, наверное, сразу перепутался. Но заколот ножом? Нет, мне и в голову не пришло, что это Берт.

Когда Ламонт дошел в своем рассказе до этого места, Грант с величайшим изумлением взглянул на него. Что если все-таки предположить, что этот человек говорит правду? Если он врет — то так убедительно и с таким хладнокровием, с каким Гранту еще не приходилось сталкиваться в течение всей его богатой на встречи с криминальными персонажами служебной карьеры. Но парень будто вовсе и не замечал, как пристально наблюдает за ним Грант. Казалось, он целиком был захвачен теми событиями, о которых рассказывал. Если он притворялся, то это было лучшее действо, при котором Гранту когда-либо доводилось присутствовать, — а в этом деле он считал себя знатоком…

— Утром в четверг, когда я стал прибираться, то наткнулся на пакет, который мне дал Берт, и развернул его. Внутри оказалась вся наличность Берта. Я чувствовал себя уничтоженным, и меня снова охватил страх. Я подумал, случись что с Бертом, я бы наверняка об этом узнал, то есть я так полагал тогда, — но все же мне было крайне неприятно. Никакой записки — только деньги. Мне вспомнились его слова, когда он передавал мне этот сверток, — что это, мол, для меня и чтобы я вскрыл его на следующий день после отплытия парохода. Я не знал, как поступить с этими деньгами, потому что по-прежнему думал, что Берт уже плывет по направлению к Нью-Йорку. Потом я вышел и купил вечерний выпуск. На этот раз сообщения об убийстве в очереди шли под крупными заголовками — уже со всеми подробностями, вплоть до описания одежды и того, что было в карманах убитого. Снимок был черно-белый, но я сразу узнал Берта. Я едва держался на ногах, но сел в автобус, решил поехать в Скотланд-Ярд и рассказать обо всем, что мне известно. Уже в автобусе я прочитал статью до конца. Там говорилось о том, что убийца был левшой, и еще о том, что ищут того, кто отошел от очереди. И тут я вспомнил, что мы разговаривали на повышенных тонах, а нас могли слышать, и о том, что у меня все деньги Берта — и никакого подтверждения, как они ко мне попали. Весь в холодном поту, я вышел из автобуса и стал думать, что делать. Чем больше я думал, тем больше крепло мое убеждение, что мне с моей историей нельзя появляться в Скотланд-Ярде. И я все время мучился: ведь Берт там лежит мертвый, а из-за меня убийца разгуливает где-то на свободе. В тот день я чуть с ума не сошел. Все думал, может, они там и без меня выйдут на след настоящего убийцы? Потом подумал: наверное, я просто ищу для себя предлог, чтобы не ходить в полицию. Все думал, думал, но так и не мог ни на что решиться.

В пятницу сообщили, что должно состояться предварительное слушание, а Берта по-прежнему никто не опознал. В какой-то момент я совсем было решился пойти в полицию — мысль о Берте придала мне смелости, но потом опять представил, насколько неправдоподобным вам покажется мой рассказ. Вместо того чтобы явиться самому, я послал деньги на похороны Берта. Мне хотелось сообщить его имя, но тогда полиция сразу вышла бы на меня, а на следующий день газеты уже опубликовали полное мое описание. Меня уже начали искать.

Но и тогда я, может, явился бы сам. Однако помимо всего прочего в газете сообщалось о шраме на большом пальце. Это меня доконало. Потому что я устроил себе этот вот шрам, — Ламонт вытянул руку, — когда вносил наверх сундук. Защемил палец, пока его опускал. Это положило конец моим колебаниям. Теперь уж точно мне никто не поверит, — решил я, подождал до вечера и отправился к миссис Эверет. Она осталась единственным моим другом; она меня хорошо знала, но даже она согласилась, что посторонний ни за что не поверит в мою историю. Она не церемонилась со мной, почти прямо назвала меня идиотом за то, что я сразу не явился в полицию. Такой уж у нее характер — она нас обоих держала в ежовых рукавицах. Берт недаром называл ее леди Макбет. Она ведь родом из Шотландии и, случись нам проявить малодушие, всегда наставляла нас на путь истинный. Она велела мне затаиться и переждать: всегда оставался шанс, что тем временем отыщут настоящего убийцу, а потом она одолжит мне деньги, чтобы я смог уехать из страны. Я вышел от нее и отправился пешком в центр. Сидеть в пустой квартире и прислушиваться к шагам на лестнице? Это казалось невыносимым. Я решил, что самое безопасное — зайти в кино, где-нибудь в районе Хеймаркета. И вдруг на Стренде я оглядываюсь и вижу позади себя вас! Остальное вам известно. Я вернулся к себе и не выходил из дома до понедельника, когда пришла миссис Эверет и сообщила, что вы были у нее. Она проводила меня на Кингз-Кросс и дала рекомендательное письмо к своим родным. Дальше вы все знаете. Пробыв день в Карниннише, я подумал, у меня еще есть шанс на спасение, но тут вы явились к чаю.