Человек из очереди - Джозефина Тэй

Сам не зная почему, Грант вдруг снова увидел лицо молодого человека, когда мисс Динмонт вышла из комнаты, делая вид, будто Ламонта в ней не было, и услышал его голос, когда Ламонт говорил о возможном романе Соррела, — и отбросил это предположение.

А если ссора имела материальную подоплеку? Ламонт, видимо, очень болезненно переживал свою — относительную, конечно, — бедность и сам признал, что его разозлила бесчувственность друга. За этим его выражением «сыт по горло», возможно, скрывалась острая зависть, внезапно перешедшая в ненависть? Хотя, имея двести двадцать три фунта… постой-ка, он же лишь потом узнал о содержании пакета! Вероятно, эта часть истории про пакет верна, и Ламонт действительно думал, что в нем часы. В обычной жизни вряд ли случается, что друг в качестве прощального подарка дает тебе двести двадцать три фунта — при том, что это все его деньги. Хорошо: значит, такой ход событий возможен. Ламонт прощается и потом… Но тогда, по какому же поводу они ссорились? Если Ламонт пришел, чтобы убить Соррела, он не стал бы привлекать всеобщее внимание громким спором.

А Соррел? Что он собирался сделать? Если поверить Ламонту, то единственное объяснение поведению Соррела — заранее обдуманное самоубийство. Все рассуждения на эту тему снова привели Гранта к мысли, что только выяснение прошлого Соррела может либо подтвердить, либо — как это ни невероятно — исключить виновность Ламонта. Первое, чем он займется по возвращении в Лондон и что он упустил в пылу погони за Ламонтом, — это розыск багажа Соррела. Если же и это ничего не даст, нужно будет навестить миссис Эверет. И это он сделает с превеликим удовольствием.

Грант еще раз взглянул на крепко спавшего Ламонта, отдал последние инструкции стоически бодрствовавшему констеблю и заснул — озабоченный, но исполненный решимости не ставить точку в этом деле, а разобраться до конца.

Глава пятнадцатая

БРОШЬ

После горячей ванны, где, разнеженно перебирая пальцами ног, Грант силился настроить себя на веселый лад — как и подобает полицейскому офицеру, изловившему преступника, — он направился в Ярд докладывать обо всем шефу. Прием, оказанный ему сим облеченным высокой властью господином, был крайне благожелательный.

— Прекрасно сработано! — произнес Баркер. — Хорошо, что это были вы, а не я. Никогда не любил носиться по болотам. Похоже, этот вид спорта для вас — в самый раз.

Пока Баркер знакомился с документами, Грант отошел к окну. Он глядел на зеленеющий газон, на освещенную солнцем реку и думал о том, что неужто и вправду валяет дурака, вместо того чтобы радоваться удачному завершению вполне ясного дела. Ладно, дурак он или умный — время покажет, а сейчас, после разговора с шефом, он немедленно отправится на вокзал Ватерлоо и посмотрит, что там есть. Он услышал, как Баркер кинул на стол бумаги, и быстро обернулся: ему не терпелось услышать мнение Баркера по поводу показаний.

— Что вам сказать? — медленно произнес сей достойный представитель власти. — Прочитав это, горю желанием увидеть этого вашего Ламонта.

— Зачем?

— Затем, что ужасно хочется взглянуть на человека, который своей слезной историей сумел пронять инспектора Гранта. Самого непрошибаемого Гранта!

— Только и всего? — хмуро спросил Грант. — Значит, вы не верите ни одному его слову?

— Ни одному! — жизнерадостно откликнулся Баркер. — Давно не читал более немыслимой истории. Хотя, конечно, при таких неопровержимых уликах мало что можно сделать. Но он постарался на славу — в этом я готов отдать ему должное.

— Ладно. Взгляните на это дело с другой стороны и скажите: вы лично можете найти объяснение, почему Ламонт убил Соррела?

— Ай-яй-яй, Грант, как не стыдно! После стольких лет работы в Ярде вы все еще пытаетесь отыскать логику в убийстве? Определенно, вам требуется отдых, старина. Возможно, Ламонт убил Соррела, потому что его раздражало, как тот ест. И потом: не наше это дело — заниматься психологией, искать мотивы и всякое такое. Так что не ломайте себе голову. Найти неопровержимые улики, засадить в камеру — вот и вся наша забота.

Опять наступило короткое молчание. Грант сложил бумаги и уже собирался уходить, когда снова раздался голос Баркера:

— Послушайте, ну а если без шуток: вы сами-то не верите, что Ламонт убийца?

— Все говорит именно за то, что убил он. Все улики налицо, — произнес Грант. — Я сам не понимаю, что именно меня не устраивает. Но ничего не могу с собой поделать.

— Опять ваш знаменитый нюх? — проговорил Баркер в прежней, полушутливой манере. Но Грант оставался серьезен.

— Нет, — сказал он. — Просто в отличие от вас я видел его и разговаривал с ним.

— Это то, о чем я говорил вам с самого начала, — напомнил Баркер. — Ламонт испробовал на вас свою жалостную историю, и у него получилось. Выкиньте все это из головы, Грант, пока вы не добудете хоть какого-то подтверждения своим сомнениям. Нюх — дело хорошее. Не буду отрицать: вам удавалось несколько раз прийти к совершенно феноменальным выводам, но в той или иной степени вы все-таки исходили из имеющихся улик, что в данном случае категорически невозможно.

— Именно это и беспокоит меня больше всего. Что мешает мне чувствовать удовлетворение? Чем я недоволен? Что-то тут определенно не так. Но что? Разрази меня гром — я не знаю! Где-то есть пробел. Мне необходимо знать, что это за пробел — для того, чтобы либо подкрепить доказательства вины Ламонта, либо их отбросить.

— Ладно, ладно, — добродушно проворчал Баркер. — Давайте, действуйте. Вы хорошо потрудились и можете позволить себе немного подурачиться. Доказательств и так более чем достаточно. Для любого суда.

И Грант двинулся через ясный, шумливый утренний Лондон по направлению к вокзалу Ватерлоо, а облако смутного недовольства собой следовало за ним по пятам. Когда с нагретой мостовой он вступил под прохладные своды этого самого лучшего, но и самого печального из лондонских вокзалов, от одного названия которого веет холодом утрат и расставаний, на лицо его, словно сажа, легла печать уныния. Отыскав чиновника, который помог бы ему обнаружить предполагаемый багаж, Грант вместе с ним проследовал в багажное отделение, где хранились невостребованные вещи.

— Я знаю, где их искать, сэр, — с живейшим любопытством поглядывая на Гранта, сказал служащий. — Их оставили недели две назад.

С этими словами он остановился возле двух сундуков. Грант заметил, что ни на одном из них не было ярлыков компании «Роттердам — Манхэттен», которые всегда наклеивают, если владелец багажа следует за океан. Вместо них на двух прилепленных клочках бумаги рукой Соррела было проставлено: «А. Соррел». И все. С забившимся сердцем Грант открыл крышки. В первом под верхним слоем одежды лежал паспорт Соррела и билеты на пароход. Почему он оставил их здесь? Почему не держал в бумажнике? Тут же находились и ярлычки для багажа, которые выдает пассажирам вместе с билетами пароходное агентство. Возможно, по какой-то причине Соррел собирался еще раз наведаться сюда перед тем, как сесть на паром, и тогда наклеить ярлыки на багаж. И билеты здесь оставил, чтобы их не стащили ненароком в очереди.

Грант продолжал осмотр. Он не нашел никаких указаний на то, что Соррел лишь сделал вид, что уезжает. Вещи были сложены аккуратно, с явной заботой; очевидно, ими собирались пользоваться в будущем. Об этом свидетельствовал и порядок, в котором они были уложены: сначала — то, что может понадобиться сразу, остальное — ближе ко дну сундука. Было очевидно, что Соррел намеревался вскоре собственноручно распаковать их. И никаких документов. Ни писем, ни фотографий — ничего. Это было единственное, что остановило внимание Гранта; человек отправлялся на другой конец света и не захватил ничего, что могло напомнить ему о жизни на родине? Странно. И тут Грант наткнулся на снимки: они были в пакете, запихнутом между парой туфель, — тоненькая пачка фотографий. Он торопливо развязал бечевку и стал их просматривать. По крайней мере половину их составляли фотографии Джеральда Ламонта — одного или с Соррелом; остальные были армейские групповые снимки. Женщины в этой маленькой коллекции были представлены снимками миссис Эверет и нескольких девушек в военной форме; это были те же самые, что фигурировали и на групповых снимках. Грант чуть не застонал от разочарования: развязывая бечевку, он возлагал на них такие большие, хоть и весьма неопределенные надежды! Он снова завязал сверток, однако все женские фотографии положил в свой карман: групповой или не групповой снимок, но это были женщины, значит, следовало ими заняться. И это было все. Все, что дал просмотр багажа, на который он так рассчитывал. Разочарованный, раздраженный, Грант принялся укладывать вещи в прежнем порядке. Он складывал пальто, когда что-то выпало из одного кармана и покатилось по полу. Маленький синий сафьяновый футляр для ювелирных изделий. Коробочка еще катилась, когда Грант бросился на нее с быстротой, сравнимой разве что с проворством бросающегося на крысу терьера; ни одно девичье сердце не билось так учащенно, когда девушка открывает коробочку с драгоценным подарком, как сердце Гранта. Он нажал на кнопочку, и крышка отлетела. На темно-синем бархате покоилась небольшая брошь, какие женщины обычно носят на шляпках. Она была выполнена из мелких жемчужин в виде монограммы «М. Р.». Маргарет Рэтклиф. Это имя пришло ему в голову само по себе, он даже не успел об этом подумать. Некоторое время он смотрел на украшение; потом вынул его из коробочки, повертел в руках и снова положил обратно. Может, это и есть искомый ключ? Может ли статься, что эти достаточно часто встречающиеся инициалы указывали именно на ту женщину, которая настойчиво попадает в его поле зрения? Это она стояла в очереди позади Соррела во время убийства; это она забронировала каюту на то же число, на тот же корабль, что и Соррел; а теперь единственная ценная вещь среди его багажа была с заглавными буквами ее имени. Грант снова взялся за брошь. Вещица была не из тех, что продаются дюжинами. Название фирмы на футляре свидетельствовало о том, что клиентура магазина, где ее покупали, не состоит из молодых букмекеров с пустым кошельком, — солидный ювелирный магазин на Бонд-стрит, где цены вполне соответствуют репутации. Грант решил, что в любом случае его следующим шагом будет беседа с господами, представляющими фирму «Галлио и Штейн». Он запер сундуки и с фотографиями и брошью в кармане покинул Ватерлоо. Поднимаясь по ступенькам автобуса, он вспомнил замечание Ламонта о том, что деньги были завернуты в тонкую бумагу, которой обычно пользуются в ювелирных магазинах. Еще одно очко в пользу Ламонта. Но если Соррел отправлялся в вояж в сопровождении или из-за Маргарет Рэтклиф, зачем было ему отдавать Ламонту такую крупную сумму? По сведениям Симпсона, у миссис Рэтклиф были собственные средства, но ни один мужчина не станет начинать жизнь с женщиной, которая сбежала от мужа, с того, что будет жить за ее счет, — при всем сочувствии к оставшемуся без средств приятелю.