Повести. Рассказы - Лу Синь

— Только не принимай это в свой адрес, — сказал Сы-мин, отмахиваясь от него, — ты, разумеется, не в счет и речь не о тебе. Дай мне досказать: этих нищенок окружила целая толпа — и все только отпускали шуточки, причем без всякого стеснения. А два каких-то лоботряса и вовсе распоясались — один другому говорит: «А что, А-фа, купить пару кусков мыла да всю ее как следует надраить и отмыть — и будет что надо». Подумай только, этакое…

— Ха-ха-ха! Пару кусков! — раздался вдруг громоподобный хохот Дао-туна. — Мыла купить, ха-ха-ха-ха!

— Дао-тун, Дао-тун, да не кричи же так, — испуганно забормотал Сы-мин.

— Надраить!.. Ха-ха-ха!

— Дао-тун! — Лицо Сы-мина потемнело. — Мы говорим о деле, а ты гогочешь так, что в голове звенит. Послушай: эти две темы мы сейчас же отошлем в редакцию, чтобы их завтра же напечатали. Очень прошу вас обоих взять это дело на себя.

— Конечно, конечно, разумеется, — с готовностью откликнулся Вэй-юань.

— Ха-ха-ха, отмыть, надраить… хи-хи-хи…

— Дао-тун!! — рявкнул Сы-мин в исступлении.

Дао-тун осекся и перестал смеяться. Они составили пояснение. Вэй-юань переписал его на почтовую бумагу и вместе с Дао-туном помчался в редакцию. Сы-мин проводил их со свечой до ворот. Возвращаясь в дом, он был слегка обеспокоен и, прежде чем войти, постоял в нерешительности у порога. А когда вошел, ему сразу бросился в глаза маленький зеленоватый прямоугольник мыла, лежавший посреди обеденного стола; золотая печать на обертке ярко блестела при свете лампы; вокруг печати вились тонкие узоры.

Сю-эр и Чжао-эр играли, забившись под стол; Сюэ-чэн рылся в словаре. Позади, в самом удаленном от лампы, полузатененном углу комнаты, на стуле с высокой спинкой, Сы-мин увидел жену: на ее безжизненном, одеревеневшем лице с невидящими глазами не было никакого выражения.

— Надраить… Бесстыдники…

Едва слышно прозвучал у него за спиной голос Сю-эр, однако, обернувшись, он не заметил ни малейшего движения — только Чжао-эр терла пальчиками лицо.

Не зная, куда деваться, Сы-мин потушил свечу и вышел во двор. Прохаживаясь взад-вперед, он опять, забывшись, разбудил курицу с цыплятами — пришлось ступать осторожнее и держаться подальше от курятника. Наконец из столовой лампу унесли в спальню. Он видел, как лег на землю лунный свет, укрыв ее белым покрывалом без единого шва, а среди облаков — как нефритовое блюдо без малейшей щербинки — показалась луна.

На душе было тоскливо: он чувствовал себя таким же горьким, бесприютным сиротой, как та почтительная девушка. В эту ночь он заснул поздно.

Однако наутро мыло пошло в дело. Поднявшись позже обычного, Сы-мин увидел, как жена, склонившись над умывальником, трет себе шею; за ушами вздымалась высокая, плотная пена — никакого сравнения с жиденькой, белесой пеной от мыльного корня, которым она до этого пользовалась. С той поры от жены Сы-мина постоянно исходил неуловимый запах, похожий на оливковый. Полгода спустя он сменился другим. Этот, по словам свидетелей, напоминал уже аромат сандалового дерева.

Март 1924 г.

СВЕТИЛЬНИК

Атмосфера в чайной, единственной на всю Цзигуантунь,[222] сгущалась; посетителям казалось, что в ушах у них все еще стоит слабый, приглушенный крик:

— Погасите же его, погасите!..

Разумеется, испуганы были далеко не все. Жители этой деревни вообще неохотно оставляли свои дома, и всякий раз, когда им нужно было куда-либо пойти, заглядывали в «желтый календарь»:[223] уж в нем-то, знали они, наверняка найдется точный ответ. Но даже если в календаре и не было сказано, как поступить в том или ином случае, сперва следовало умилостивить чудодейственные силы, убедиться в том, что благоприятное стечение обстоятельств налицо, и лишь тогда отправляться по своим делам. Собравшиеся в чайной в этот хмурый весенний полдень молодые гуляки, чуждые такого рода запретам, всегда вели себя независимо, поэтому жители деревни, в своей замкнутости словно погруженные в зимнюю спячку, имели достаточно оснований считать их бездельниками, проматывающими состояние родителей.

Но сегодня атмосфера в чайной была действительно накалена.

— Ты уверен, что не ослышался? — придвинув к себе чашку с чаем, спросил юнец с клинообразным, наподобие треугольника, лицом, из-за чего приятели прозвали его Сань Цзяо-лянем, Треугольнолицым.

— Еще раз повторить? — ответил Фан Toy. — Об одном лишь просил: погасите же, погасите! Глаза блестят, молнии мечут. Страх!.. Тебе плевать, а для деревни — беда. В конце концов надо придумать, как от него избавиться.

— Избавиться? Велика важность. Он ведь… Ну и тварь! Когда храм начали строить, его пращур деньги жертвовал, а у этого сейчас одно на уме — светильник погасить. Хорош отпрыск! Никакого почтения к предкам. Вот что, давайте пойдем в уезд и сдадим его родичам, — предложил Ко Тин, распаляясь, и так стукнул кулаком по столу, что фарфоровая крышечка на чашке звякнула и перевернулась.

— Еще чего! Выпроваживать из деревни за непочитание родителей могут только сами родители, на худой конец дядя со стороны матери, — заметил Фан Toy.

— Дядя-то у него есть, — уныло проговорил Ко Тин. — Жаль только, со стороны отца…

— Да, Ко Тин! — вдруг спохватился Фан Toy. — Чем закончилась вчера игра? Повезло тебе?

Ко Тин тупо уставился на него, но ответить не успел. Заговорил Чжуан Ци-гуан:

— Чего захотел, светильник погасить! Что тогда станется с нашей Цзигуантунь? Ведь от этого светильника идет ее название. Подумал он об этом? Цзи гуан — Свет счастья. Погасите светильник, и всему конец. Старики знают, что говорят: зажег светильник лянский У-ди,[224] с тех пор он и горит, не гаснет. Даже когда длинноволосые взбунтовались, он не погас… Драгоценным камнем сверкает. Верно я говорю? Кто ни пройдет мимо, непременно завернет в храм. — Чжуан Ци-гуан восхищенно прищелкнул языком. — А до чего красиво! Смотреть любо-дорого… С чего вдруг ему вздумалось всех взбаламутить?

— Не догадываешься? Спятил он, ума лишился, — презрительно бросил Фан Toy.

— Гм! Зато ты при уме! — осклабился Чжуан Ци-гуан. Его круглое лицо лоснилось от пота.

— А я вот думаю, хорошо бы его обмануть разок, как уже сделали однажды, — подала голос прислушивавшаяся к разговору хозяйка чайной Хуэй У-шэнь, она же и прислуга. Вовремя уловив, что спор может уклониться в сторону от предмета, который ее заинтриговал, она поспешила вернуть ему нужное направление.

— Как же это удалось? — с сомнением спросил Чжуан Ци-гуан.

— А с ним уже случалось раз такое, еще при жизни отца. Обманули его, вот он и поправился.

— Обманули? Почему я об этом не знаю? — спросил Чжуан Ци-гуан, еще больше удивляясь.

— Где вам было знать! Мальчиками вы были, молокососами, только и знали, что под себя ходить… И я была тогда совсем другой. Видели бы вы мои руки! Правду говорю, красавицей слыла…

— Да ты и сейчас красотка! — ухмыльнулся Фан Toy.

— Иди ты, знаешь куда! — прикидываясь рассерженной, взглянула на него хозяйка и засмеялась. — Не трепи языком, когда дело говорят. Он тогда был еще совсем зеленый. А старика его тоже считали малость тронутым. Помню, рассказывали, повел он его в храм. Надо же было выучить, как бить поклоны! Богу земли, Генералу Главному, что ведает моровыми болезнями, владыке Неба, много их там всяких. А он перепугался и бежать, ни за что не хотел кланяться. Вот с той поры он и с придурью. С первым встречным советуется, как бы ему погасить светильник у алтаря в главном зале. Стоит, уверяет, погасить, и всем бедам конец: саранче, мору… Видно, опять нечистая сила в него вселилась и боится, как бы он там, на праведном пути, взаправду не свиделся с духами. Кто теперь из нас боится бога земли?! Чай у вас не остыл? Я подбавлю кипятку… Ну, хорошо. Один раз он сам пробрался в храм, чтобы погасить светильник. А отец его — так он любил, так любил сыночка, ни за что не согласился, чтобы его посадили под замок. Что тогда было! Деревня ропщет, все переругались, ничего с ним поделать не могут. Счастье еще, мой смертный дух {14} жил тогда, он и придумал. Обернул светильник одеялом — темно в храме, хоть глаз выколи! — и привел его туда. Ну, говорит, гляди, видишь, погасили!..

— Да-а, теперь с ним хлопот не оберешься! — сказал Ко Тин. — Ну и тварь! Убить его, и дело с концом.

— Что ты, в своем ли уме? — замахала руками хозяйка, испуганно взглянув на него. — Куда это годится? Да его дед печать держал! {15} Он и сейчас следит за нами оттуда!..

Приятели Ко Тина понимающе переглянулись, — вряд ли они могли бы предложить какое-либо другое средство, кроме повторения хитрости «смертного духа» хозяйки.

— Ну, а потом он поправился, — весело заключила та свой рассказ, вытерев тыльной стороной ладони пену у рта. — Совсем было выздоровел. Ни разу даже не заглянул в храм с той поры, много лет и не вспоминал о нем. Не знаю, что это с ним теперь стряслось. Может, из-за храмового праздника? Увидел, как выносили идолов, и опять рехнулся. Нынче сюда наведался, не иначе, как надумал в храм идти. Вы бы посоветовались с господином Сы, что ни говорите, дядя он ему. Почему бы и сейчас не обмануть? Разве не пятый из братьев Лянов {16} зажег этот светильник? Все только и говорят: стоит ему погаснуть, и у нас тут море разольется, а мы рыбами станем. Вы, правда, сходите к господину Сы и посоветуйтесь с ним. Не ровен час…