Повести. Рассказы - Лу Синь

— Что? — равнодушно спросила жена.

— Почтительную дочь, — торжественно сказал Сы-мин и посмотрел на супругу. — Там, на улице, были две нищенки. Одна — девушка лет восемнадцати, — по правде сказать, в ее возрасте неудобно просить милостыню, но она просит. И с ней старуха лет шестидесяти или семидесяти, седая и слепая. Они сидели под навесом возле мануфактурной лавки и просили подаяния. Все говорили, что это почтительная дочь, а старуха — ее бабушка. Стоит девушке что-нибудь выпросить — тут же отдает бабушке, а сама сидит голодная. И много ли ей подают — этой почтительной дочери? — Он впился в жену глазами, как бы желая вытянуть из нее ответ.

Но она не отвечала и тоже не сводила с него глаз, будто ждала, пока он все разъяснит сам.

— Нет, — ответил он наконец самому себе. — Я долго наблюдал и видел только, как кто-то подал ей медный грош. Все остальные столпились вокруг — устроили себе развлечение. А два каких-то лоботряса, так те и вовсе распоясались. Один говорит другому: «Ты, А-фа, не смотри, что она такая замараха. Купить пару кусков мыла да всю ее как следует надраить и отмыть — будет девочка что надо!» Каково? Ты подумай только, что говорят!

Хмыкнув, она опустила голову, о чем-то задумалась, потом безучастно спросила:

— А ты-то ей подал что-нибудь?

— Я? Нет. Подать медяк-другой было бы не совсем удобно: она ведь не простая попрошайка, а…

— Ну-ну. — И, не дослушав, жена неторопливо поднялась и пошла на кухню. Уже сгущались сумерки, пора было ужинать.

Сы-мин тоже поднялся и вышел во двор. Там было светлее, чем в доме. В углу, у стены, Сюэ-чэн занимался гимнастикой: таков был отцовский наказ, и Сюэ-чэн уже более полугода исполнял повеление, используя для этого, в целях экономии времени, сумерки. Сы-мин одобрительно кивнул и, заложив руки за спину, стал не спеша прохаживаться по пустынному двору. Вскоре единственный во дворе горшок с вечнозеленым растением исчез в темноте, среди белых облаков, похожих на клочья ваты, засверкали звезды, и стало совсем темно. Сы-мин почувствовал внезапное возбуждение, как перед подвигом: сейчас он бросит вызов всему окружающему — и негодяям-школьникам, и этому порочному обществу. Воодушевившись, он зашагал решительней и тверже, все сильнее топая подошвами своих матерчатых туфель. Потревоженная наседка и ее цыплята всполошились в курятнике.

В столовой зажгли лампу: это был сигнал к ужину; вся семья собралась за столом, стоявшим посреди комнаты. Лампа стояла на столе; на почетном месте, в центре, занимая один целый край стола, восседал Сы-мин. Лицо у него было полное и круглое, точь-в-точь как у Сюэ-чэна, если не считать торчащих тонких усиков; в горячих парах капустного супа он походил на бога богатства в кумирне. Слева сидела жена, держа на руках Чжао-эр; справа — Сюэ-чэн и Сю-эр. Ужин проходил в молчании, только палочки стучали, как частые капли дождя.

Чжао-эр опрокинула чашку, суп разлился по столу. Сы-мин, выпучив узкие глазки, так на нее вытаращился, что она чуть не заплакала, — лишь тогда он отвел взгляд и потянулся палочками за кочерыжкой, которую перед этим успел себе присмотреть. Но кочерыжка исчезла. Он покосился по сторонам и увидел, что Сюэ-чэн запихивает ее себе в рот. Пришлось Сы-мину удовольствоваться пожелтелыми капустными листьями.

— Ну, что, Сюэ-чэн, — спросил он, глядя на сына, — нашел ты в словаре это слово?

— Какое? Ах, это… Нет еще.

— Эх ты! И невежда, и невежа — только и умеешь лопать! Поучился бы у той почтительной девушки: нищая, а как угождает бабушке! Ради нее и голодать готова. Да разве вам, теперешней молодежи, это понять? Распустились, обнаглели — такими же балбесами растете, как те двое…

— Я вроде бы вспомнил одно слово, да только не знаю — то ли. Я думаю — может, они сказали «артэфур»?

— Во-во, точно! Оно самое! Так и сказали: «одуфуле» {13}. А что это значит? Ведь ты из той же шайки — должен знать!

— Я… я не совсем понимаю, что это значит.

— Вздор! Обмануть меня хочешь. Все вы — одного поля ягода!

— Небо — и то за едой не карает, — вдруг вмешалась жена. — Чего ты так злишься сегодня — даже за столом скандалишь? Откуда ребенку знать?

— Что т-такое? — Сы-мин уже хотел взорваться, но, увидев, что ее ввалившиеся щеки напряглись и побагровели, а треугольные глазки зловеще блеснули, поспешил сменить тон:

— Я вовсе не злюсь, а только хочу, чтобы Сюэ-чэн стал посообразительнее.

— Да где же ему сообразить, что у тебя на уме! — распалилась жена. — Будь он сообразительнее — давно бы с фонарями побежал искать для тебя эту почтительную девицу. Ты уже купил для нее кусок мыла, осталось теперь купить другой…

— Что за чушь! Это же тот шалопай сказал.

— Не знаю! Осталось купить еще кусок, да всю ее надраить и отмыть, да тебе преподнести — тогда только и мир настанет на земле.

— Что ты мелешь! При чем здесь я? Я просто вспомнил, что у тебя нет мыла, и…

— Как это — при чем здесь ты? Ты же его для нее купил — можешь теперь мыть ее и драить. А мне его не надо, я его не стою и не желаю примазываться к чужой славе.

— Ну что ты мелешь! Уж вы, женщины… — Сы-мин запнулся, по взмокшему лицу текли ручьи, как у Сюэ-чэна после гимнастики, — впрочем, возможно, виноват был слишком горячий суп.

— Что — мы, женщины? Да уж гораздо лучше вас, мужчин. То вы поносите молоденьких студенток, то молодых побирушек расхваливаете — а на уме всегда одно. «Надраить»… Бесстыдники!

— Сколько можно повторять! Это тот шалопай…

— Сы-мин! — раздался вдруг громкий оклик со двора.

— Это ты, Дао-тун? Иду! — крикнул Сы-мин, узнав известного своим зычным голосом Хэ Дао-туна и обрадовавшись, как преступник, которому вдруг объявили помилование. — Сюэ-чэн, живей посвети дяде Хэ и проводи его в кабинет.

Сюэ-чэн зажег свечу и провел Дао-туна в западную пристройку. Следом шел Бу Вэй-юань.

— Прошу извинить, что не встретил сам. — Сы-мин, дожевывая пищу, вышел к гостям и сложил руки в приветствии: — Не угодно ли разделить нашу скромную трапезу?

— Спасибо, только что из-за стола, — сказал Вэй-юань, выступая вперед и тоже приветственно сложив руки. — Даже вечером не даем вам покоя: необходимо срочно представить темы конкурсных сочинений для восемнадцатого заседания литературного общества «Переменный ветер» — завтра уже семнадцатое число.

— Как! Значит, сегодня — шестнадцатое? — спросил Сы-мин, с трудом соображая.

— Ты посмотри — какой у него обалделый вид! — закричал Дао-тун.

— Так вот, их сегодня же надо доставить в редакцию, чтобы завтра они наверняка появились в газете.

— Тему для статьи я придумал. Вот, погляди: подойдет? — Дао-тун вынул из носового платка листок бумаги и протянул Сы-мину.

Сы-мин подошел поближе к свету, развернул лист и стал медленно читать:

— «Проект всенародной петиции на Высочайшее Имя Президента с мольбою об издании Особого Указа о сугубом почитании священных канонов[218] и о поклонении матери Мэн-цзы,[219] дабы пресечь упадок нравов и сохранить чистоту национального духа[220]». Превосходно. Только не длинновато ли?

— Это ничего! — закричал Дао-тун. — Я уже подсчитал: обойдется не дороже объявления. А вот как насчет темы для стихов?

— Для стихов? — Сы-мин принял торжественный вид. — У меня есть одна тема: почтительная дочь. Случай из жизни, который непременно следует отметить как пример для подражания. Сегодня на главной улице…

— Э, нет, не годится, — прервал его Вэй-юань, замахав руками. — Я ее видел. Она, вероятно, из пришлых: я с трудом ее понимал, да и она меня тоже, так я и не узнал, откуда она. Впрочем, все уверяют, что это почтительная дочь; но, когда я спросил, умеет ли она писать стихи, замотала головой.[221] Вот если бы умела — тогда другой разговор.

— Но почтительность и преданность — разве не великие женские добродетели! Так что можно на худой конец и без стихов…

— Ты сам отлично знаешь, что это уже не то! — энергично запротестовал Вэй-юань, подбегая к Сы-мину и тыча в него растопыренными пальцами, — надо, чтоб сочиняла, — тогда интереснее.

— Мы дадим в газете название этой темы вместе с пояснением, — сказал Сы-мин, отбиваясь. — Этим мы, во-первых, воздадим должное почтительной дочери и, во-вторых, пользуясь случаем, подпустим шпильку обществу. Ведь до чего дошло: я долго стоял и наблюдал со стороны — хоть бы один подал ей медяк, вот как все очерствели!..

— Эге, старина, — опять подбежал к нему Вэй-юань, — да это ты, никак, в мой огород? «Перед лысым монахом поносишь бандита за лысину»? У меня, как назло, не было ничего при себе — вот и не подал.

— Только не принимай это в свой адрес, — сказал Сы-мин, отмахиваясь от него, — ты, разумеется, не в счет и речь не о тебе. Дай мне досказать: этих нищенок окружила целая толпа — и все только отпускали шуточки, причем без всякого стеснения. А два каких-то лоботряса и вовсе распоясались — один другому говорит: «А что, А-фа, купить пару кусков мыла да всю ее как следует надраить и отмыть — и будет что надо». Подумай только, этакое…