Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

— О Господи! Покажи хоть копию рецензии. Лена достала свою папку из шкафа, извлекла из толстой стопки рецензий скрепленные два листочка. Заведующий стал читать.

Сначала он схватился за сердце. Потом за голову. Потом за живот. Смеялся он долго и хрипло. Наконец позвонил по внутреннему телефону в отдел писем. Но выяснилось, что рукопись с ответом секретарю правления уже отправлена.

— Жди теперь большой телеги, боец за высокую литературу, — вздохнул он, — Студенец этого дела так не оставит.

— Лев Владимирович, — осторожно спросила Лена, — но ведь у вас было для него местечко? Была ведь полоса? Вот давайте кого-нибудь, кто планируется в «Антологию», передвинем на эту полосу, а моего Васю напечатаем?

— Ну ты даешь, Полянская! Кто тебе этот Вася? Брат родной?

— Мне он никто. Он зек, к тому же опущенный…

— Совсем спятила?

— Это для него очень важно, Я за всю жизнь не видела низкого более несчастного и униженного, чем он… Это шанс для него… остаться человеком.

— Лен, журнал — не богадельня, — сказал заведующий вполне мирно и внимательней перечитал стихотворение, лежавшее на столе.

— Богадельня лучше блатной «малины», — еле слышно заметила Лена.

— Нет, с этим я не спорю. И стихотворение вполне приличное. — Лев Владимирович закурил и уставился в окно. — Опущенный, говоришь? Несчастный? Можно подумать, я счастливый. Мы все, между прочим, в какой-то степени опущены этой властью.

— Лев Владимирович, это общие слова, — разозлилась Лена, — вы ведь выступали в зонах, вы прекрасно знаете, что это такое — опущенный: Человек погибает, его почти нет. А у вас есть возможность соломинку ему протянуть. Вам это ничего не будет стоить. И главный поймет. Поворчит, но поймет. Вы его знаете.

— Ладно, если ты такая жалостливая, иди к главному и скажи, что ты хочешь, чтобы вместо стихов секретаря правления Союза, лауреата пяти премий, великого советского поэта Студенца в нашем журнале были опубликованы стихи уголовника Васи.

— И пойду, — выпалила Лена, — пойду и скажу именно так. — Иди, — кивнул заведующий, — иди! Схватив листочек со стихотворением, Лена направилась к двери.

— Подожди! — окликнул ее Лев Владимирович. — Не забудь сказать, что я категорически против!

Секретарша главного Рита сделала страшные глаза, когда Лена влетела в приемную, размахивая листочком со стихотворением.

— Ленка, стой! — зашептала она. — Там у него Студенец, только и слышна твоя фамилия.

— Ты дал меня рецензировать какой-то сопле! Что такое эта Полянская?! Что это такое? Ты посмотри, она просто издевается надо мной! Да я… Да ты… Да я ее!.. — неслось из-за приоткрытой двери кабинета.

В ответ раздавалось невнятное, вполне мирное бурчание главного редактора.

Лена уселась в кресло у стола секретарши и спокойно закурила.

— Ты что? — испугалась Рита. — Иди лучше к себе в отдел. Попадешься под горячую руку.

— Ничего, Ритуль, — улыбнулась Лена, — мне не привыкать. Все равно ведь сейчас вызовет на ковер.

— А может, рассосется как-нибудь, если мелькать не будешь?

Через минуту из кабинета пулей вылетел толстый лощеный дядька в кожаном пиджаке, с багровым лицом и, шарахнув дверью, помчался по коридору к лифтам.

А еще через минуту голос главного редактора произнес по селектору:

— Рита, Полянскую ко мне вызови.

— Ну вот, я же говорила. — Лена загасила сигарету и мужественно шагнула в кабинет.

Главный редактор сидел, откинувшись в кресле и барабаня пальцами по столу.

— Ты меня когда-нибудь в гроб вгонишь, — мрачно сообщил он, не поднимая глаз на Лену, — нельзя дураку говорить, что он дурак. Особенно если он не простой дурак, а заслуженный и агрессивный. Нельзя, понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Лена, — но не всегда могу сдержаться.

— Учись, иначе пропадешь. Что мне прикажешь с тобой делать? Ругать? В угол поставить? Слышала бы ты, как на меня сейчас этот Студенец орал! Вот возьму и наору на тебя так же.

— Я слышала, Глеб Сергеевич. Наорите, если вам легче станет.

— Слышала? Ты что, в приемной была?

— Да. Я к вам шла…

— Только не говори, что с повинной.

— Нет, — улыбнулась Лена, — я хотела попросить… — Она протянула главному редактору листок и рассказала о Васе. — Лев Владимирович категорически против, — добавила она. Вот тут он начал орать — от души. Лена услышала, что она и нахалка, и хулиганка, и пороть ее некому, и в Союз ее никогда не примут, ибо в правлении сидят сплошные Студенцы, с которыми она общаться не умеет, и так далее, и тому подобное.

Около недели Лена приставала к главному редактору и к заведующему отделом литературы, наслушалась тяжелых вздохов, восклицаний, нотаций и всяких слов про себя и свою настырность. Но в итоге стихотворение Васи Слепака все-таки публиковали в «Антологии»…

Все это было страшно давно, словно в другой жизни. Нет уже того молодежного журнала, заведующий отделом литературы сидит на пенсии, нянчит внуков. Главный редактор скакнув в политику, какое-то время продержался на высокое Волне девяносто первого года, тихо и плавно спустился в частное предпринимательство. Советский поэт Студенец заделался отцом-основателем одной из многочисленных организаций нацистско-коммунистической направленности.

Только про Васю Слепака Лена не знала ничего.

Глава 22

Веня влетел в комнату как ошпаренный.

— Ты и ребенка готова была убить?! Двухлетнего ребенка! Тебе все равно? Даже последний отморозок не догадается подложить взрывчатку в детскую коляску! — кричал он.

— В чем дело, радость моя? — спросила Регина, повернув к нему лицо, покрытое толстым слоем зеленой косметической маски.

— Я смотрел криминальные новости по московской программе. Ты так сильно хочешь прикончить Полянскую, что тебе все по фигу? Ты соображаешь, что творишь?

— Во-первых, успокойся. — Регина говорила сквозь зубы. Когда лицо покрыто маской, губами лучше не двигать. — С чего ты взял, что речь шла именно о Полянской? Там что, и фамилию назвали?

— Не придуривайся! — выкрикнул Веня. — Зачем ты вообще все это затеяла?

— Я затеяла?! Я?! Очень интересно! Ты хоть соображаешь, что говоришь? Ребеночка ему жалко стало! Тоже мне, Алеша Карамазов! Жалостливый нашелся! И не ори на меня! Сиди тихо и молчи в тряпочку. Ты понял? Все, что я делаю, — для тебя, любимого-драгоценного. Таскаюсь по Москве, общаюсь со всякой швалью, шкурой своей рискую, а ему ребеночка жалко.

— Для меня? Для меня можно было остановиться на Синицыне. Достаточно было только его.

— Ага, — кивнула Регина, — Синицын, Азаров, потом несчастная наркоманка Катя. И все, на этом — стоп. Нет, счастье мое, машина запущена. И следующей будет Полянская, с ребенком или нет — это уже детали. Сам знаешь, если хоть что-то, если хоть капля информации о твоих художествах с девочками просочится к друзьям-"браткам", Веня, это будет хуже суда, хуже смерти. Для меня тоже, конечно. Но я сумею выкрутиться. А ты… Я делаю все для тебя, ради тебя. Возьми себя в руки, не распускай сопли.

— Так говорила моя мать, — тихо произнес Веня. Регина несколько секунд молча смотрела ему в глаза.

— Хорошо, — вздохнула она, — сейчас я смою маску, и мы поработаем. — Нет, — он замотал головой, — нам надо поговорить. Просто поговорить, без гипноза.

— Ну валяй, говори. Я тебя внимательно слушаю.

— Регина, я не хочу, чтобы ты убивала Полянскую, — произнес Веня тихо и хрипло.

— Она будет последней. На ней все замыкается, именно на ней. Я ведь не трогаю Ольгу Синицыну — она не представляет опасности. А Полянская опасна, и ты не можешь не понимать этого.

— Оставь ее в покое.

— Почему?

— Потому, — он нервно сглотнул, — потому, что ты не сможешь это сделать грамотно и аккуратно. Ты уже и так слишком наследила. А Слепой не возьмется. Как ты не понимаешь, у нее муж — полковник милиции. Такие дела раскрывают из принципа, из ментовской солидарности.

— Только поэтому мне не трогать Полянскую? — быстро спросила Регина.

— Да. Только поэтому.

— Лена, деточка, проснись.

Лена с трудом открыла глаза и уставилась на Веру Федоровну, которая стояла над ней с телефоном в руках.

— Да… Доброе утро. Который час? — спросила она, садясь на кровати.

— Половина десятого. Тебе с работы звонят.

— Спасибо, — Лена взяла трубку из рук Веры Федоровны.

— Спишь еще? Вставай, — послышался в трубке голос секретарши главного редактора Кати, — планерку перенесли на сегодня. К одиннадцати подъезжай. Главный сказал, чтобы ты была обязательно.

— Хорошо, Катюш, я приеду. Спасибо, что разбудила пораньше.

В спальню вбежала Лиза в колготках и теплом свитере.

— Мамочка, доброе утро! Мы с бабой Верой уже позавтракали, а ты все спишь и спишь. А этот дядя не умеет разговаривать по-нашему, он такой смешной, смотри, что он мне привез!