Багровые реки - Жан-Кристоф Гранже

— Да, конечно. И что же?

— А то, что оба мертвы.

— Мертвы? Как — мертвы? Это невозможно! Это…

— Простите, но у меня мало времени и я не могу вам все объяснить. Я прошу вас в точности повторить мне ваш разговор. Вы могли, сами того не зная, сообщить ему какие-то крайне важные сведения.

— Да что же такого я мог…

Доктор вдруг замолчал и резким движением потер руки, словно вдруг озяб или испугался.

— Ну вот что… Первым делом мне нужно окончательно проснуться, верно?

— Думаю, да.

— Хотите кофе?

Ньеман согласился и зашагал следом за патриархом по коридору с высокими, под самый потолок, окнами. Темноту, пронизанную отсветами ливня, то и дело разрезали вспышки молний.

Комиссару чудилось, будто он идет по тропическому лесу, опутанному фосфоресцирующими лианами. На стенах коридора тоже были развешаны картины, на сей раз пейзажи. Хаотического вида горы. Реки, нарисованные пастелью. Гигантские чудовища с длинными чешуйчатыми телами — порождения доисторической эпохи, когда человек казался пигмеем в сравнении с другими обитателями земли.

— Я думал, ваш центр занимается только слепыми детьми, — сказал Ньеман.

Директор остановился.

— Не только. У нас лечат все виды глазных заболеваний.

— Например?

— Пигментарный ретинит. Невосприимчивость к цвету…

И он простер мощную руку к одному из рисунков.

— Странно, не правда ли? В отличие от нас с вами, эти дети не видят реального мира, не видят даже собственных рисунков. Истина — их истина — воплощается не в реальном пейзаже и не в том, что изображено на бумаге. Она — в их сознании. Только они сами представляют, что хотели выразить, а мы можем только угадывать их замысел по этим наброскам, с помощью нашего обычного зрения. Это впечатляет, не правда ли?

Ньеман ответил неопределенным жестом. Он не мог отвести глаз от этих странных изображений. Смутные, расплывчатые контуры. Преувеличенно яркие, агрессивные краски. Словно поле битвы между линиями и цветами, и, однако, от всего этого веяло какой-то мягкой печальной меланхолией старинных детских считалок.

Директор дружески хлопнул его по спине. — Пошли, пошли! Глотнете кофе и взбодритесь. А то вы явно не в своей тарелке.

Они вошли в просторную кухню, где все — и шкафы и посуда — было сделано из нержавейки. Блестящие стены чем-то напомнили Ньеману морг.

Директор уже наливал в две кружки кофе из сверкающей кофеварки, где постоянно грелась вода. Протянув одну из них полицейскому, он сел за металлический стол. И снова Ньеману вспомнился морг, вскрытые трупы, лица Кайлуа и Серти с пустыми черными глазницами, смотревшими в небытие.

В голосе Шампла сквозила сомнение.

— И все же никак не могу поверить в то, что вы сказали… Неужели они оба умерли? Но отчего?..

Ньеман ответил вопросом на вопрос:

— Так что же вы сказали Жуано?

Врач пожал плечами, взбалтывая кофе в кружке.

— Он расспрашивал о болезнях, которые мы здесь лечим. Я объяснил ему, что чаще всего мы имеем дело с наследственными заболеваниями и что большинство наших пациентов родом из Гернона.

— Он задавал более конкретные вопросы?

— Да. Он хотел знать происхождение таких болезней. И я вкратце изложил ему теорию рецессивных генов.

— Я вас слушаю.

Директор вздохнул и начал, впрочем, без всякого раздражения:

— Это очень просто. Некоторые гены являются носителями определенных болезней. Это так называемые дефективные гены, врожденные изъяны системы, которые есть у всех нас, но которых, к счастью, недостаточно, чтобы вызвать болезнь. Однако если оба родителя являются носителями одного и того же дефективного гена, болезнь может с большой вероятностью проявиться у их детей. Вот почему считается, что кровное родство супругов ухудшает состав крови их потомства…

Шернесе говорил то же самое. Ньеман спросил:

— Значит, наследственные болезни в Герноне связаны с браками между родственниками?

— Вне всякого сомнения. Из этого города к нам поступает множество детей, которые лечатся здесь в стационаре или амбулаторно. Особенно часто мы имеем дело с детьми из семей преподавателей или научных сотрудников тамошнего университета, которые составляют элиту Гернона и, следовательно, живут крайне обособленно от других.

— Пожалуйста, поподробнее, если можно.

Шампла скрестил руки на груди и вдохновенно продолжил свою речь:

— В Гернонском университете существует одна давняя традиция. Это учебное заведение основано, если не ошибаюсь, еще в восемнадцатом веке, совместно французами и швейцарцами. В старину университет размещался в зданиях госпиталя… Короче говоря, в течение вот уже трех столетий профессора, преподаватели и научные сотрудники кампуса живут обособленно и заключают браки только в своей среде. Их потомство отличается высочайшими интеллектуальными способностями, но к настоящему моменту значительно ослаблено, истощено генетически. Гернон, как и все города, затерянные среди гор, и без того отгорожен от внешнего мира. А университет вдобавок создал свой замкнутый мирок внутри изолированного города, вы понимаете? Настоящий микрокосм.

— И этой обособленности достаточно, чтобы спровоцировать такой взрыв генетических заболеваний?

— Думаю, да.

Ньеман пока не понимал, каким образом эта информация укладывается в его расследование.

— Что еще вы сообщили Жуано?

Шампла искоса взглянул на комиссара и произнес все тем же торжественным тоном:

— Я рассказал ему об одном интересном и очень странном факте. В последнем поколении этих семей с истощенной кровью начали рождаться совершенно другие дети. Дети, обладающие не только блестящим интеллектом, но и совершенно необъяснимой физической мощью. Большинство из них побеждают во всех спортивных соревнованиях и легко, словно играючи, достигают во всем самых выдающихся успехов.

Ньеману вспомнились фотографии в приемной ректора: юные улыбающиеся чемпионы, завоевавшие все кубки, все медали. А еще он припомнил снимки Олимпийских игр в Берлине и толстенную диссертацию Кайлуа, пронизанную ностальгией по духу Олимпии. Возможно ли, чтобы эти элементы отражали какую-то специфическую истину?!

И он задал намеренно наивный вопрос:

— Но ведь все эти дети скорее должны были бы рождаться больными, не так ли?

— Ну, это не столь уж обязательно, однако, логически рассуждая, они должны были отличаться ослабленной конституцией и наследственными изъянами здоровья. Мы же наблюдаем как раз обратное! Это выглядит так, словно наши юные гении неожиданно сосредоточили в себе все физические достоинства окружающего населения, оставив другим свои генетические пороки. — И Шампла озадаченно взглянул на Ньемана. — Что ж вы не пьете кофе?

Комиссар вспомнил о кружке, которую сжимал в руке. Он отпил глоток обжигающей жидкости и даже не почувствовал вкуса. Все его мысли, все ощущения были нацелены лишь на одно: увидеть хоть какой-то, пусть самый слабый, проблеск истины. Он спросил:

— Вы, наверное, подробно изучали этот феномен?

— Примерно два года назад я собрал кое-какие данные. Я проверил, все ли чемпионы родились в семьях этого так называемого братства. Навел справки в архивах мэрии… И все подтвердилось: это было потомство университетских семей.

Затем я тщательно изучил генеалогическое древо каждого из них, ознакомился с медицинскими картами родильного отделения. Более того, я просмотрел медицинские карты их родителей, бабушек и дедушек, но так и не обнаружил никаких существенных особенностей. Напротив, некоторые из их предков оказались носителями наследственных болезней, как и в других семьях, где у меня были пациенты… В общем, все это очень странно.

Ньеман жадно впитывал каждое слово доктора; какое-то смутное предчувствие нашептывало ему, что эти сведения помогут ему вплотную подойти к сути расследования.

Шампла встал и начал расхаживать по кухне; холодный металлический пол прогибался под его ногами. Он продолжал:

— Я также опросил врачей-акушеров из РУКЦ и тут-то узнал еще один крайне удивительный факт. В течение последних пятидесяти лет в деревенских семьях, живущих высоко в горах, наблюдается ненормально высокий уровень младенческой смертности. Причем смерть чаще всего наступает внезапно и сразу же после рождения. А ведь эти дети традиционно считались очень крепкими и жизнеспособными. Перед нами какая-то загадочная инверсия, вы понимаете? Слабенькие дети из университетских семей вдруг, как по волшебству, становятся здоровяками, тогда как потомство в крестьянских семьях истощается и вымирает…

Тогда я стал изучать медицинские карты внезапно скончавшихся детей пастухов и хрустальщиков. И снова не обнаружил ничего особенного. Я обсуждал этот вопрос с персоналом больницы, с научными работниками РУКЦ, но никто не смог внятно объяснить это явление. Так что я в конце концов отчаялся и забросил это дело, хотя у меня и осталось какое-то тягостное чувство. Как бы вам объяснить… Получается так, будто университетские дети высосали всю жизненную энергию из своих маленьких соседей по роддому.