Потому что (не) люблю (СИ) - Андриевская Стася

Вот такой я оказалась меркантильной сволочью, ищущей своей выгоды на обломках чужих чувств. И это мучило меня гораздо сильнее того, чем регулярно занимаются Густав и Наташа. Да плевать на них вообще! Только неожиданно жалко Наташу, ведь она, судя по всему, привязалась к нему пёсьей верностью, и возможно даже, именно из-за секса.

Открыла глаза. Ощущение недавнего поцелуя ещё висело на губах, но меня волновало сейчас другое — то мимолётное ощущение дежавю, которое промелькнуло в тот момент, когда Густав успокаивал меня, заглядывая в глаза, приближаясь лицом к лицу так близко, что становилось трудно дышать. Ощущение было… неприятным и даже шокирующим. Вспыхнуло — и погасло, оставив лишь мираж, но обычно я точно знала, что все мои негативные ощущения адресуются к прошлому, в котором остался муж садист и насильник, а в этот раз… Я готова была поклясться, что ощущения вызваны именно Густавом и всплывают откуда-то «из-за стены», оттуда, где я ничего не помню.

Я просидела в комнате с печкой почти до самой ночи, лишь пару раз выбравшись в сопровождении Густава в туалет. Там было холодно, но я всё равно задержалась подольше, упиваясь морозным воздухом и машинально сворачивая из бумажки какую-то конструкцию. Вернее, руки сворачивали её сами, и стоило мне только задуматься о том, что и как я делаю — они тут же «забывали» что дальше. Поэтому я отпускала интуицию на свободу и словно погружалась в какой-то транс…

Но сейчас этот ритм «Сложить, сложить… Пригладить, ещё сложить, хорошенько подвернуть…» неожиданно зазвучал в голове как «Шаг, шаг, поворот… Шаг, шаг, затяжно-о-о-ой…» Я аж зависла от неожиданности.

— Марина, — позвал из-за двери Густав, — почему так долго? Ты же застудишься!

И я очнулась. Довернула последний сгиб и сунула фигурку к остальным бумажкам. А уже снимая дверной крючок с петли, замерла.

«А что, если это просто птичка?»

Странно, раньше мне не приходило это в голову. Густав как-то сразу окрестил мои поделки «журавликами» и сказал, что я не должна их делать, потому что они сильно связаны с моим тяжёлым прошлым и, если я буду их делать — это прямой признак, что я снова иду на поводу у своих страхов.

«Ты зависима от страха и боли. Твой муж издевался над тобой, унижал и подавлял, а ты пресмыкалась перед ним, как собачонка. Ты даже думала, что любишь его, поэтому и не могла вырваться из его власти. Это называется Стокгольмский синдром, и с этим практически невозможно бороться. Но рядом с тобой был я, и ты победила. Теперь ты свободна и всё, что тебе сейчас действительно нужно — это избегать любых триггеров, которые смогут потянуть тебя обратно в зависимость» — он говорил это так убедительно и с таким знанием дела, что я верила и…

— Марина?! У тебя там проблемы?

И я поспешила выйти из туалета.

Спать этой ночью мы с Густавом не собирались, наоборот — напряжённо ждали часа, когда можно будет выскользнуть из дома. Однако при этом, он велел Наташе надеть ночную одежду и лечь. Сам тоже переоделся в нижнее бельё — трико и футболку с длинным рукавом, и небрежно разворошил нашу постель.

— Если они решат заявиться среди ночи, всё должно выглядеть так, словно я их не ждал, и просто как обычно лёг спать…

При этом моё место ожидаемо оказалось возле печки. Хорошо хоть не внутри.

И вот я лежала на узком скрипучем диванчике и пялилась в тёмный потолок, а рядом нервно прохаживался Густав. Единственная дорога, ведущая от внешнего мира к нашему домику, спускалась с высокого холма поодаль и отлично просматривалась из окна. Луна стояла высоко, снег словно светился в её сиянии, и на улице было очень светло. Но ближе к утру, когда луна зайдёт — спустятся густые сумерки, в которых, как сказал Густав, можно будет незамеченными выскользнуть через сарай на заднем дворе и затеряться в лесу.

Не знаю, с чего он взял, что за нашим домом следят, но я верила каждому его слову и с готовностью слушалась, хотя у самой от страха подкашивались ноги. Страшило всё — настоящее, будущее, и, особенно, прошлое. Оно вообще казалось мне сейчас гигантским человекообразным монстром без лица, лишь с провалами пышущих раскалённой лавой глаз. И этот монстр крался в полной темноте по дому — из комнаты в комнату, всё ближе, всё неизбежнее, а я лежала, боясь шелохнуться, чтобы не выдать себя и даже боясь позвать Густава. А потом и вовсе поняла, что он в какой-то момент вышел, и теперь я совсем одна.

Превозмогая оцепенение, спустила ноги на пол, прислушалась… Тишина. Но тишина злая, таящая в себе опасность. Грозящая паникой. Однако, совсем рядом печка, в печке спасительное убежище, и всё, что мне нужно — спрятаться там и дождаться рассвета.

Крадучись на четвереньках по проклятым скрипучим доскам, добралась до печки, заползла внутрь. Было жутко, душно и темно, а я держала в кулаке несчастный фонарик-закладку, но не решалась включить, потому что чувствовала — в комнате кто-то есть. Нет, даже не так. Я чувствовала, что в комнате ОН — монстр без лица, с глазами, в которых бурлит лава. «Железный человек» — всплыло вдруг в мозгу, и в этот миг в плечо мне вцепилась покрытая склизким, похожим на лишайник кладбищенских оградок, налётом ржавчины рука. Я заорала… и проснулась.

— Ти-и-ише, — продолжая больно трясти за плечо, прошипел мне в лицо Густав. — Прячься, быстро!

— Что, — похолодела я, — что случилось?

— Он здесь, я видел, как он прокрался через двор в сторону заднего двора. Но он один, и это наш шанс. Быстро в печку!

Я покорно кинулась в сторону укрытия, но у самого входа замерла:

— Густав, что ты задумал? Я тебя умоляю, пожалуйста, не делай глупостей! Давай дадим ему возможность ещё раз осмотреть дом? А я просто отсижусь в тайнике столько сколько надо, хоть сутки, хоть двое — сколько понадобится! — и он сам уйдёт, когда поймёт, что меня здесь нет!

— Разберусь, — сухо ответил Густав и подналёг плечом на комод, придвигая его обратно к печке.

Потом он вышел из комнаты, и я осталась совсем одна — в кромешной темноте, тишине и страхе. Особенной нервозности добавлял недавний сон, и мне так и казалось, что там, в комнате кто-то ходит, прислушивается. Казалось, что дыхание моё слишком громкое, а убежище на самом деле глупое и вообще — теперь всё бесполезно, потому что если ОН нашёл наш дом, то рано или поздно найдёт и меня. И больше не отпустит.

И так я сидела, боясь шелохнуться и, пытаясь успокоиться, утешала себя мыслями, что я не одна. Кроме Густава у меня ведь ещё есть родители, к которым я, наверное, тоже могла бы обратиться за помощью. А может, и нет. Я ведь ничего о них не помню.

— Ты должна написать им письмо, — усадив меня за стол, велел однажды Густав. — Боюсь даже представить, как они волнуются о тебе. Это жестоко, не подать им весточку.

— Но что, — оторопела я, — что именно я должна им написать, что потеряла память?!

— Напиши только часть правды, только то, что позволит им успокоиться на счёт твоей безопасности и объяснит причину побега.

Я написала всё так, как рассказывал мне до этого Густав, он перечитал и одобрил. Посоветовал приписать просьбу держать моё письмо в тайне и обещание, что скоро я напишу им ещё, а ещё чуть позже и в гости приеду. Потом я лично запечатала и подписала конверт, и Густав куда-то его увёз. И хотя я ничего не чувствовала к людям, которым адресовалось это послание — на душе тогда стало как-то тепло. И вот совсем скоро, если сумеем добраться до города, я напишу им ещё одно письмо. А потом ещё и ещё.

Интересно, какие они — мои родители? Сколько им лет? Чем занимаются? Какие у нас были отношения?

Андрей Иванов. Иванов… Андрей… Пустота. Совершенно никаких эмоций или ассоциаций. Просто белый лист. А ещё приветы для Оксаны, Лизы и Тёмки. Интересно — это кто? И почему ни одного привета маме?

А вдруг мы так и не сумеем отсюда выбраться? А вдруг ОН уже расправился с Густавом и Наташей, и я теперь совершенно одна, и время уже тикает обратный отсчёт?..

И словно в подтверждение этому скрипнула, открываясь, дверь. Я перестала дышать… Чьи-то осторожные шаги. Это может быть кто угодно, тот же Густав, но я почему-то знаю, что это ОН, и задыхаюсь…