Потому что (не) люблю (СИ) - Андриевская Стася

Закрываю глаза, жмурюсь, трясу головой, пытаясь снова вызвать видение грёбанного сортира. И оно послушно приходит, но детали плывут, и становится понятно, что никакой птички там могло и не быть — просто угол сложенной бумажки. Просто усталость. Просто паранойя.

Чёрт, с этим даже Тимуру стрёмно звонить — мало того, что второй час ночи, так ещё и дёргать его из семьи, где, между прочим, правит бал трёхмесячный первенец. Птичка, блин… Курам насмех!

Но ещё через полчаса я всё же выхожу из подъезда и решительно уезжаю в ночь. Обратно в Тьмутаракань.

*** *** ***

Ещё какое-то время после отъезда «гостей» я вынуждено провела возле печки, готовая в любой момент забраться внутрь. Тревога не отпускала, да и Густав был уверен, что это не конец.

— Нужно уходить, — то измеряя комнатушку размашистыми шагами, то настороженно замирая у окна, заявил он. — Сегодня ночью, после того как зайдёт луна.

— Луна? — машинально переспросила я, но тут же очнулась: — Как уходить? Куда?!

— В город. Вряд ли они будут искать там, скорее начнут прочёсывать глушь, пойдут по округе, по деревням. Будут вынюхивать… — каким-то недобрым взглядом окинул дверь, за которой гремела посудой Наташа. — А в городе можно будет затеряться на недельку-другую, чтобы потом вернуться туда, где они уже искали, но так и не нашли. Заодно напишешь ещё одно письмо родителям что у тебя всё хорошо, уже пора. Из города оно дойдёт быстрее.

— Может, попросить у них помощи?

— Ты хочешь, чтобы ОН добрался и до них?

— Н-нет… — Колени слабели, не хватало дыхания. Беспорядочными толчками пихался малыш. — Просто я боюсь, Густав. Ты даже не представляешь, как…

Но он словно не слышал, лишь продолжал мельтешить из угла в угол и бормотать резкими оборванными фразами:

— На машине нельзя, могут заметить… Лесом. Наташа знает, как выйти к реке… В деревню тоже нельзя, лучше сразу на дорогу и ловить попутку…

— Какой лес, Густав? — чувствуя, как страх перерастает в панику, почти взмолилась я. — Там же волки!

Он остановился, окинул меня невидящим взглядом:

— Волки… Нет там никаких волков, это бродячие псы воют. Но они разбегутся от одного только треска моего электрошокера… Да, лесом, к реке, а оттуда вдоль берега на дорогу…

— Я не смогу, Густав! Мне страшно!

Он подлетел ко мне, зажал лицо в ладонях:

— Посмотри на меня! Слышишь? Посмотри на меня! Ну?!

Я послушно встретилась с ним взглядом.

— Видишь, я спокоен. Я не боюсь… И ты не боишься! Ты спокойна, потому что у тебя есть я. Я рядом. Я — тот, кто тебя защитит.

Его светло-карие, почти жёлтые глаза заглядывали мне прямо в душу, и я действительно успокаивалась. Как я могу сомневаться в нём? Он же единственный, кто может меня защитить…

— Без меня ты не сможешь. Без меня тебя найдёт ОН. Он заберёт и уничтожит нашего ребёнка, уничтожит тебя. Ты знаешь, на что он способен! Ты помнишь, чувствуешь тот ужас и боль… Но этого не случится, пока ты со мной. Пока ты со мной — ты в безопасности, тебе не о чем беспокоиться, просто делай, что я говорю. Просто слушай меня и делай, что я говорю. Ты всегда делаешь то, что я говорю… Ты веришь мне… Ты спокойна… Ты хочешь делать то, что я говорю… Тебе нравится делать то, что я говорю…

Говоря, постепенно переводил горячую, возбуждённую речь в тягучий шёпот и поглаживал большим пальцем мою щёку. Но я, вместо того чтобы окончательно утонуть в нём и расслабиться, почувствовала вдруг скребущий где-то в глубине души протест — Густав смотрел на меня с желанием. Я явно видела в его глазах недвусмысленный блеск, который усиливался по мере того, как он приближал своё лицом к моему. И это было так… знако?мо!

По спине пополз холодок дежавю, и я сморгнула от неожиданности. Заставила себя улыбнуться:

— Да, ты прав. Конечно, ты прав. Главное, ведь, что со мной ты. Ты справишься, ты меня защитишь…

Он удовлетворённо кивнул и всё-таки прильнул к моим губам, одновременно прижимаясь к бедру напряжённым членом. Я ответила на поцелуй, но тут же громко охнула и, разрывая близость, схватилась за живот.

— Что?

— Так сильно пихается… — соврала я. — Наверное тоже волнуется. О-о-ох… Больно…

Густав раздражённо выдохнул и, ещё раз внимательно осмотрев из окна единственную ведущую к нашему двору дорогу, велел:

— Будь пока здесь. Никуда, слышишь, никуда из этой комнаты не выходи! Ты и так натворила уже сегодня глупостей. Хватит.

Он ушёл, плотно прикрыв за собой дверь, а я опустилась на диван и зажмурилась.

Знала, что следующие пару минут он будет занят суетливым перепихом с Наташей. Перед глазами чётко вставала картинка, когда я застукала их впервые: Густав просто прижал её лицом к стене и, задрав подол, грубо брал сзади. Его приспущенные штаны, белеющая в полумраке задница, частое дыхание и удовлетворённый рык, когда, схватив Наташу за волосы, загнал ей особенно глубоко и кончил… Тогда мне стало противно и обидно, но, как ни странно, и радостно.

С самого начала как я очнулась однажды в незнакомом месте, не помня ничего и никого, кроме Густава, у нас с ним началась и регулярная близость. Он был жадный и неутомимый, а я совершенно потерянная и жутко напуганная чем-то, чего даже не могла вспомнить. И всё, на чём сошёлся для меня белый свет, что не давало окончательно отчаяться и впасть в истерику — был Густав. Потому что его-то я помнила. Не события, но ощущения, связанные с ним: он рядом, он надёжный, он был и будет со мной всегда, он меня любит, я люблю его… Не было сомнений, что эти ощущения самые настоящие, они даже вызывали какие-то невнятные визуальные образы, и Густав говорил, что это хорошо, это значит, что память скоро вернётся…

Вот только этого оказалось катастрофически мало для того, чтобы получать удовольствие от близости с ним. А может, я и в принципе всегда была фригидная — разве я помнила?

Но я активно притворялась, а его это удовлетворяло, и я сделала вывод, что всё у нас с ним раньше было нормально. И всё же, с каждым днём мне становилось всё неприятнее, а потом и вовсе — противнее. Я зажималась, искала отговорки. Тело тоже бунтовало — сначала сухостью в промежности и головными болями, а потом даже реальной тошнотой. Но я молчала. Не представляла, как признаться в своей холодности тому, кто меня спас, кто рисковал ради меня жизнью, пошёл на конфликт с законом и вынужден теперь скрываться в глуши, ради того, чтобы защитить меня. Чувствовала себя неблагодарной и виноватой.

Без него я кто? Просто пустота, которая даже имя своё знает лишь потому, что Густав сказал. А за пределами этого островка по имени Густав — меня поджидает бесконечная бездна ужаса и ожидания худшего.

А потом моя тошнота превратилась в нескончаемую эпопею с тазиками. Густав поначалу сказал, что это всё от сотрясения — шрам от рассечения у меня на затылке, чуть ближе к виску, и правда, был ещё довольно свеж и болезненнен, но скоро сам же сменил вердикт: беременность.

«Похоже, мы беременны!» — сказал он тогда. И он так ликовал, в то время как я проклинала эту беременность за то, что не разгибалась от ведра, не могла ни есть, ни пить, ни лежать, ни стоять… Ну какая ещё беременность, господи? Зачем она мне сейчас?! Но она случилась и дала мне главное — возможность отлынивать от близости с Густавом. Думаю, из-за этого, промучившись от моих отказов почти целый месяц, он, как здоровый молодой мужчина, и вынужден был искать близости с Наташей.

Густав до сих пор не знал, о том, что я в курсе его тайны, а мне была безразлична их связь — не терзала ни злость, ни ревность, только поначалу промелькнула какая-то смутная обида. Но и она совсем скоро уступила место облегчению: Густав перестал меня домогаться и без лишних вопросов верил в мои враки о тошноте, которая, на самом деле практически прекратилась к зиме, и о болях в животе, которых не было вообще.

И единственное, что меня до сих пор убивало — это понимание, что так не сможет продолжаться вечность. Однажды я рожу, и повода для отказа не останется. Не говоря уж о том, что по умолчанию предполагается, что у нас с Густавом, несмотря на явную разницу в возрасте не в мою пользу, любовь и семья. А мне, к огромному моему ужасу, чем дальше, тем безразличнее становится сам Густав и остаётся только потребность в нём, как в защитнике и в единственном «не слепом» пятне в моей жизни.