Ведьмино отродье - Сергей Булыга

Сэнтей вдруг замолчал, долго смотрел на Рыжего, потом сказал:

- Прости, я уклонился. Точнее, забежал вперед. Забыл, что ты, конечно, наш брат, но ты ведь пока что самый младший из нас. А для того чтобы ты как можно скорее возмужал, стал с нами равным, мы, старшие, должны тебе помочь найти себя. Ведь я же говорил: печалей - бесконечность, но каждый должен отыскать свою, сугубо индивидуальную печаль. А может, ты уже нашел ее? Ведь ты прочел здесь столько самых разных книг, мы их потом столько обсуждали... Хотя, конечно, то, что в этих книгах сказано да и к тому же что из них было почерпнуто... И все-таки... Скажи: ты нашел?

- Н-нет, - сказал Рыжий. - Я пока еще не знаю, - и попытался отвести взгляд...

Да не смог - глаза Сэнтея ему того не позволили. Тогда он заставил себя ни о чем не думать... Ну а потом, когда устал это делать, тогда стал просто повторять: "я не знаю, я не знаю, я не знаю..." Потом, немного успокоившись, он начал вспоминать прочтенное - из каждой книги по абзацу, вразнобой - лишь бы только не дать себе сосредоточиться на том, о чем Сэнтею знать совсем необязательно. Это, конечно, было очень тяжело...

Но вот наконец Сэнтей не выдержал и опустил глаза. Сказал:

- Да, может быть и так. Все может быть... Что ж, Башня велика. Значит, тогда иди, ищи! Ты, скажем, можешь обратиться к Дрэму, и он откроет тебе Всестроение. А можешь оставаться у меня, и я буду учить тебя уходу в прошлое - в свое или в чужое. Есть и другие братья. Нас ведь много... Ну, что ты выберешь?

Рыжий по-прежнему молчал.

- Так, так, - сказал Сэнтей. - Понятно. Ни прошлое, ни Всестроение тебя не привлекают... Но, повторяю, Башня велика и безгранична, и ты можешь бродить по ней, искать свою печаль всю жизнь, ибо спешить у нас не принято. Спешат только тогда, когда бегут за счастьем - вот, скажем, где-нибудь в Лесу в погоне за Убежищем. А здесь... Иди! Вверх два квартала, за костярню, под мост, через пустырь, и там будет стоять красный дом. На первом этаже вот так, - он показал, как именно, - так постучишь. А говорить: "Подхватного не ждали?" А этот дом забудь. Пока тебя не пригласят сюда. Понятно?!

Еще как! Только зачем теперь идти и что теперь искать, когда ты уже совершенно точно знаешь, что та печаль, которая тебя так привлекла, что... Ар-р! И что хоть Башня высока и безгранична, однако в ней...

Нет, ничего не говори! Иди. Жизнь - это суета и... Как он там еще сказал? А? Р-ра! И Рыжий резко встал и вышел.

Глава пятая

ПЕРВЫЙ ЭТАЖ

И вот тот дом. Второй подъезд. Первый этаж. Над дверью вывеска - часы. Рыжий негромко, осторожно постучал. В ответ глухо послышалось:

- Войдите.

Он вытер стопы о гребенку и вошел. Да, это часовая мастерская: все вроде как у всех. На стенах, полках, стеллажах - часы, часы, часы. Разобранные, собранные, идущие, стоящие. Старых, новых конструкций. Большие, малые, изящные, простые. И - полумрак. Только в углу, над рабочим столом горит лампа. Там сидит мастер; такой лобастый, серый, низкорослый, с толстым моноклем на глазу. В монокле замер отблеск лампы. Монокль - словно огромный глаз; сверкающий, сверлящий...

Рыжий, прищурившись, спросил:

- Подхватного не ждали?

- Н-нет. Вовсе нет, - сухо ответил мастер и, опустивши голову, снова взялся за ремонт.

Монокль поблек. Тик-так, тик-так. Лобастый часовщик. Пинцет. Зубчатые колеса. Отвертка. Винтики. Магнит... И - неприязнь! Она была разлита в воздухе, она выталкивала прочь. Рыжий стоял, переминаясь на стопах, и чувствовал, как зло в нем вскипает, вскипает... Но нет! Сжав челюсти и уравняв дыхание, а после не спеша, с достоинством, Рыжий прошел к столу и сел напротив мастера. Тот недовольно засопел, медленно отодвинул в сторону разобранный механизм, снял монокль, тщательно протер его и, глядя Рыжему прямо в глаза, негромко, но настойчиво сказал:

- Вакансий нет. Я занят.

Глаза у мастера были бесцветные, слезливые, сплошь в красных лопнувших прожилках. Ар-р! Р-ра! И этот тип - тоже из Башни? Ладно!

- А я, - и Рыжий фыркнул, - я к вам ненадолго. Только спросить, куда мне дальше идти, и все.

- Как это "все"? - и мастер удивленно заморгал.

- А так, - жестко ответил Рыжий. - Вы мне не нравитесь.

- Ого! - и мастер замолчал, долго жевал губами, щурился... а после рассмеялся и воскликнул: - А вы мне - так наоборот! Не обижайтесь. Я сейчас. Вот только докручу.

И вновь надел монокль, склонился над часами. Поставил анкер, запустил. Часы затикали. Мастер прислушался... и сдвинул рычажок настройки. Потом еще. Еще... Вот он опять прислушался. Р-ра! Поразительно! Да как это здесь можно, в этом безумном тиканье со всех сторон, что-то понять, что-то настроить?

А мастер усмехнулся и спросил:

- Ну, как теперь?

- К-как будто хорошо, - растерянно ответил Рыжий.

- Тогда... вот вам монокль, вот инструмент. Давайте, приступайте!

- Но я...

- Давайте. Или уходите.

И вновь на Рыжего уставились глаза - бесцветные, слезливые. В них... Нет, в них уже теперь была не неприязнь - просто насмешка. А, даже так! И Рыжий, сдвинув брови, взял монокль, приладил его поудобнее, потом взял в одну лапу часы, во вторую отвертку, потом...

Вот так оно все началось! Потом пятнадцать дней подряд он разбирал и собирал часы разных конструкций. А мастер Эн, так звали этого лобастого, говаривал:

- Конечно, с виду все это - просто забава. Но привыкай, мой друг, учись. Кропотливость и точность - великое дело. Ну, и терпение. И слух...

А сам сидел в углу на корточках, поглядывал на Рыжего, порой давал ему советы, а то и просто разглагольствовал о разных пустяках. Пятнадцать дней Рыжий безропотно выслушивал его, пытался вникнуть в тайный смысл его суждений - но ровным счетом ничего даже мало-мальски интересного в них не находил. И злился. По вечерам, придя к себе в гостиницу, он плотно ужинал Эн не кормил его, да, впрочем, он и сам тоже не ел, а только говорил и говорил, и говорил без умолку... Так вот, придя в гостиницу, поужинав, Рыжий запирался у себя в комнате, ложился на пуфарь, брал какую-нибудь книгу и читал... Но мысли его путались, он быстро засыпал. Точнее, это был даже не сон, а так: упал, как провалился, потом сразу вскочил - а уже утро. И он опять спускался вниз, поспешно завтракал, хватая все подряд - и рысью к мастеру! А там опять монокль, отвертка, винтики, колесики. Тик-так, тик-так...

Но где это он? С кем? И, главное... Да, это главнее всего! Ведь он не слеп и видит, и все понимает. Вот только как об этом спросить? Ведь то, что он предположил о мастере, это звучит настолько глупо, что говорить об этом - это значит сразу, заведомо выставить себя на беспощадное осмеяние! Но... Да! И все же в день шестнадцатый, должно быть, ближе к вечеру, он вдруг...

Да, вдруг зажмурился, долго сидел не шевелясь, потом открыл глаза и сам не зная почему, спросил. Правда, совсем не то: