Ларец соблазнов Хамиды - Шахразада

– Да, моя малышка, настоящие защитники и лекари. В старину несколько камней клали на ночь в сосуд с водой, а после поили получившимся настоем страдающих от лихорадки, простуды, жара. Амулеты из аметиста носили, чтобы защититься от эпидемий заразных заболеваний. Девушки и женщины франкских земель считают по сю пору его средством от морщин и веснушек – для избавления от этих недостатков надо просто каждый день по семь раз гладить «больные места» аметистовым кристаллом, выдержанным ночь в молоке.

«Чем больше я ей рассказываю, тем больше поражаюсь тому, сколь глупы люди. Сколь много бед причиняют они сами себе, сообразуясь с суевериями и ложными знаниями, упрямым нежеланием увидеть мир таким, каким он создан, и куда более упрямым желанием переиначить его на собственный лад…»

– Маги уверяют, что аметист незаменим для обретения равновесия и внутренней гармонии с самим собой. Это прекрасное «лекарство» от душевной боли, страхов, несчастной любви, неуверенности в себе – чтобы избавиться от этих недугов, его надо носить между ключиц в кулоне или подвеске. Верят, что если подарить этот самоцвет любимому человеку, то камень вызовет в нем ответное чувство. Верят, что в семейных отношениях аметист обеспечивает мир, согласие и верность. Аметист считается еще и камнем познания мира, дающим мудрость, обостряющим интуицию и развивающим ум. Купцам этот самоцвет помогает обрести покровительство в высших сферах. Часто его называют камнем, привлекающим милость царей. Подойдет он и воинам, ибо сделает их отважными и непобедимыми в бою, не даст совершить необдуманный поступок. А юным девам – тут Хамида ощутила теплое прикосновение к шее рядом с ожерельем – следует помнить, что этот камень любит тепло жизни, что украшения с аметистами не надо прятать в шкатулку: они защитят от призраков. Особенно тех, чьи помыслы далеки от благородных.

С мягкой улыбкой Хамида сняла изумительное ожерелье.

– Ты будешь первым из моих верных друзей, теплый аметист.

А невидимка с подлинным удовольствием услышал шум обширного застолья, пьяный смех женщин, невнятные выкрики мужчин, звон бьющихся сосудов, плеск наливаемого вина.

«Грехи… Соблазны… Искусы… Но где же тот самый камень? Где?»

Свиток двадцать шестой

Над горами встало солнце, осветив острые вершины королевским пурпуром. Муэдзин поднялся на минарет, и над просыпающимся городом зазвучали восхваления Аллаху. Чистый, звонкий голос раздавался в утренней тишине, парил над крышами спящего города, сквозь оконные и дверные щели проникая в дома бедных и богатых.

Руас стоял у окна своей опочивальни, вслушиваясь в звуки утра. Он вспомнил рассказ Салима и улыбался.

Когда слуга был еще маленьким мальчиком, голос муэдзина представлялся ему самостоятельным существом – джинном или демоном, летящим по воздуху и проникающим в дома через замочные скважины и щели в стенах. Страшась этого, однажды вечером он даже заткнул пропитанными воском тряпками все отверстия в стенах своей комнаты, чтобы воспрепятствовать появлению этого призрака. Но назавтра, конечно же, опять был разбужен пением муэдзина. И весь остаток дня оттирал следы воска с двери, окна и стен.

Руас рассмеялся. Да, малышом он тоже верил в привидения – мир джиннов и демонов был для него живым, настоящим. И хотя это время давно прошло, голос муэдзина ни для Салима, ни для него не лишился своего волшебства. Песнь звучала магически, особенно в ранние утренние часы. Как только смолк заключительный звук, Руас отвернулся от окна и спрятал записи в тяжелый футляр. Всегда, когда раздумья не давали ему спать, он погружался в волны мирового эфира и размышлял о том, что теперь доступно было лишь ему одному, – размышлял с тоской, чувствуя, что лишен какой-то необходимой, весьма важной части самого себя. Конечно, так оно и было до того самого мига, как султан в своей милости одарил его супругой. Супругой капризной и способной на все…

Весь двор, да и сам Руас прекрасно понял, что именно хотел сказать Тивиад Второй своим даром. Однако властитель, похоже, просчитался – и вместо бессрочной пытки он, звездочет и маг, получил бессрочное наслаждение.

Руас уже не пытался скрывать от самого себя, что полюбил Хамиду. Не так, как некогда любил ее подобие, Хафизу, коварную и расчетливую. Ту, что, пусть невольно и того не ведая, изменила всю его длинную жизнь. Хамида же оказалась прямодушной и честной – она открыто ненавидела, открыто любила и, не скрываясь, принимала любовь.

«Быть может, когда-нибудь у меня хватит духу рассказать ей о том, кто я таков на самом деле. Поведать историю своей подлинной жизни и поделиться болью от разлуки с братом. Разлуки, куда более тяжкой, ибо он здесь, рядом со мной, но недостижим ни для моей мести, ни для моей братской любви…»

Однако отчего он вдруг стал думать обо всем этом сейчас? На рассвете следовало вспоминать вещи приятные, ибо тогда и день сложится хорошо, спокойно, не принеся ударов и бед. А мысли тяжкие следовало спрятать до заката и вместе с уходящим солнцем отпустить их в свободное странствие.

«Еще лучше, глупец, вообще не думать о дурном. Запереть горькие воспоминания вместе с побрякушками, что собирал ты по всему миру… Запереть и забыть о них навсегда. Пусть застывшая кровь вулкана хранит их так же, как хранит она сейчас грехи и соблазны мира…»

Руас бросил последний взгляд на тихие еще луга, по которым скользили первые солнечные лучи. Новый день только просыпался. Первые торговцы еще только погружали на телеги свой товар, чтобы ехать на рыночную площадь. Женщины еще только наливали воду из тяжких глиняных кувшинов в узкогорлые джезвы…

Нечто подобное происходило сейчас и в стенах поместья. Руас слышал голоса и смех – слуги обменивались свежими сплетнями из жизни соседей. Потом раздались быстрые, тяжелые мужские шаги. Похоже, прибыл паланкин, который эмир высылал за ним каждое утро вот уже…

Тут придворный звездочет и колдун признался себе, что не хочет вспоминать, сколько лет он служит толстяку Тивиаду. Сколько лет прикован к этим стенам и скалам – более из чувства долга, чем из боязни за самого себя.

Снизу донеслись голоса. Похоже, Салим впустил посыльного. Руас услышал шаркающие шаги слуги, с трудом преодолевающего ступеньки лестницы, чтобы уведомить своего господина о прибытии паланкина.

Руас даже не обернулся, когда открылась дверь в его опочивальню.

– Простите, мой господин, вы…

– Я с ночи уже одет!

Салим молча поклонился и отошел в сторону. В глазах его читалось осуждение. Да, старик был с ним все эти годы. Он преотлично знал, кому служит. Как знал и то, кто такой он сам. Однако предпочитал играть роль обычного слуги, приверженца Аллаха всесильного и всемилостивого, чтящего все положенные заповеди и свято верящего, что под покровом ночи могут твориться лишь черные деяния.