Закон сохранения - Сергей Николаевич Стоян

– Все по-прежнему, – сказала она.

– Будь осторожнее. У этой дряни непредсказуемая логика.

Они вышли в коридор и поспешили к переходу на нижний уровень. Предстояло обследовать множество подсобных помещений, возвращаться с пустыми руками смысла не было.

В радиометрической лаборатории освещение вообще отсутствовало. Краснов включил припасенный фонарик. Теперь они уже могли никого не опасаться.

Циферблаты приборов поблескивали отраженным светом. В ячейках стеллажа торчали упаковки с индивидуальными дозиметрами. На нижнем ярусе стояли коробки с образцами: почва, вода, растения. По столу разбросаны мелко разлинованные журналы: дата, количество замеров, наблюдения на местности. Отдельно – графики снижения радиационной опасности и карты очагов поражения.

Да, лейтенант Грег знал и добросовестно выполнял свои обязанности. Он хотел жить. Он верил, что еще сможет пожить как человек. Нельзя сказать, что его подчиненные стремились к смерти. Но и представления о достойной жизни у них были несколько иные. В итоге – умерли все. Что ж, вполне закономерный финал.

Темно-синий рюкзак Хосимото был втиснут между ящиками с дезактивирующими химикатами. Зловещие черепа на их крышках скалили беззубые рты. Вадим резким нетерпеливым движением подхватил его за лямки и выдернул из объятий нарисованных мертвецов. Звякнули металлические застежки, полетели со стола никому не нужные отчеты лейтенанта Грега, содержимое рюкзака вывалилось наружу. Типичный набор командировочного в сложившихся обстоятельствах выглядел особенно дико. Белье, туалетные принадлежности, пакетики с сублимированной пищей, медикаменты.

Заветный кулечек был припрятан в боковом кармане. Черная коробочка, убивающая плоть, но продляющая жизнь, легла на ладонь.

Остальное тоже могло пригодиться. Кое-как запихав вещи обратно в рюкзак, они повернулись к выходу. Луч фонарика, скользнув по дверному проему, высветил силуэт человека. Черное приведение шагнуло в лабораторию. Им оказался сержант Бак. Он щурился от слепящего света фонаря и, как в прошлый раз, небрежно поигрывал своим здоровенным пистолетом. Похоже, Редж нарочно солгал. Гад! Глупо получилось.

– Вот так встреча! – неестественно хохотнул Бак. – Я скучал!

– Разойдемся по-хорошему, – брякнул Вадим первое, что пришло в голову.

– Иди, – Бак направил на него пушку. – Или тебе помочь? Считаю до трех. Раз…

Ситуация была хуже некуда. Вадим понимал, что уйти ему Бак конечно не даст, но, находясь под прицелом, сделать ничего не мог. И тут инициативу перехватила Глен. Одно неуловимое движение – и висевший на поясе пистолет скользнул ей в руку.

– Ох, шит! – дернулся Бак, но среагировать не успел. Прогремевший выстрел отбросил его обратно в коридор.

Вадим и Глен прыгнули в разные стороны, уходя с предполагаемой линии огня. Но ответного выстрела не последовало. Вадим осторожно выглянул за дверь. Сержант лишился половины черепа и опасности уже не представлял.

Глен прислонилась к стене. Даже в тусклом свете фонаря было видно, как она побледнела.

Вадим не знал, что сказать. Благодарить? Ругать? Успокаивать? Что? Что теперь делать-то?!

Глен убрала пистолет и дрожащими пальцами достала проклятую трубку. Долго смотрела на индикатор.

Краснов не выдержал – выхватил у нее аурометр, уставился на светящиеся цифры и тоже никак не мог понять, что к чему. Наконец до него дошло. Четыре минуты! До катастрофы осталось всего четыре минуты!

Очевидно, на его лице отразилось нечто ужасное.

– Все верно, – хрипло произнесла Глен. – Боже, страшно-то как…

Ее ноги подкосились. Вадим схватил ее за плечи, но она все равно сползла на пол.

– Не бойся, – встав на колени, сказал он. – Я умру вместе с тобой… Хватит, надоело выживать… Да и не к чему больше… Через миллиарды лет все повторится, и тогда Бог даст и нам повезет…

– За что? – всхлипнула Глен. – В чем я провинилась? Почему они так бессердечны?

Вадим достал пистолет, взвесил его на руке, представил, как прижмет дуло к виску. По спине пробежал холодок малодушия. Инстинкт самосохранения предъявил свои права на бренное тело. Вадим осознал, что не сможет сам нажать на спуск.

– Сделай одолжение… – сказал он.

– Уходи! – грубо оттолкнув его, крикнула Глен. – Убирайся отсюда! Я не хочу никаких повторений! Даже через миллиарды лет! Возвращайся назад, вытряси из Хосимото душу. Измени мир так, чтобы эта мерзость никогда не повторилась. Ты слышишь? Никогда!

Она решительно забрала свой аурометр, посмотрела на индикатор.

– Две минуты… Чего расселся?! Иди! И не смей заглядывать сюда после ЭТОГО! Ты понял? Обещай мне.

Вадим кивнул, неимоверным усилием воли запретил себе любые эмоции. Поднялся.

– Нет… – простонала Глен. По ее щекам потекли слезы. – Ну нельзя же… Уроды моральные. Пристрели меня. Что смотришь? Кишка тонка? Тогда убирайся! Пошел вон! Ну, пожалуйста…

Вадим отступил в коридор, перешагнул через труп сержанта. Глен зарыдала в голос. Вадим почувствовал, что задыхается. Глухой хлопок ударил по ушам, и все стихло. Краснову показалось, что это лопнуло его собственное сердце.

17

Несмотря на принятые стимуляторы, обратная дорога заняла в полтора раза больше времени. Поначалу Вадим рассчитывал гнать без остановок, но когда перед глазами начинали плясать цветные чертики, приходилось съезжать в кювет и отрубаться на пару часов.

Мыслей не было. Впервые в жизни у него получалось ни о чем не думать. Что-то постоянно болело в груди, зато ноги и руки повиновались беспрекословно. Вернее даже жили своей жизнью, став как бы частью транспортного средства.

В состоянии полной прострации Вадим проскочил нужный поворот. Спохватился, только когда заметил обгоревшие останки бронетранспортера. Едва различимая грунтовка привела его к заросшей просеке. Еще час тошнотворной скачки по ухабистой колее – и он выехал прямо к ангару.

На поляне ничего не изменилось. Тыльная глухая сторона дома пугала мрачной чернотой обожженных солнцем бревен.

Вадим поставил джип возле ворот и заглушил двигатель. Посидеть бы немного, тупо глядя на колышущиеся под ветром верхушки деревьев, и послушать тишину. Но тишина все никак не наступала. Леденящий душу вой тяжелыми густыми волнами растекался по округе.

Этот вой был страшен сам по себе и не предвещал хороших известий. Подавив острое желание развернуться и продолжить путь в сторону океана, Вадим спрыгнул на траву. Обойдя забытое Богом жилище, он увидел на крыльце ту самую овчарку. Она сидела под дверью, задрав свою огромную голову, и непрерывно выла.

Вадим осторожно приблизился. Собака глянула ему в глаза и затихла. Контраст получился еще более жуткий, чем старательно выводимая секунду назад песня. Вадим замер в нерешительности. На этот раз псина не выглядела дружелюбной. Смерив Краснова тяжелым печальным взглядом, она встала на лапы и медленно поплелась в сторону леса. Вадим неотрывно следил за ней, пока ее мохнатый хвост не исчез в высоком кустарнике.

После такого приветствия заходить в дом категорически не хотелось. Сделав над собой значительное усилие, он открыл дверь.

На первый взгляд внутри ничего не изменилось. Кругом было по-прежнему чисто и все также убого. Вадим прошел через столовую и заглянул в дальнюю комнату.

Старуха, прикрытая черным саваном, лежала на кровати. Судя по виду и запаху, она была мертва уже несколько дней.

Сомневаясь в успехе дальнейшего осмотра, Вадим все-таки сунулся в угловую пристройку, где должен был отлеживаться контуженый японец. К его великому удивлению, господин Хосимото покоился на полу в неестественной позе. Старшего наблюдателя было трудно узнать – лицо и руки разодраны в кровь. Запекшиеся под ногтями бурые сгустки явно указывали на то, что он сам подверг себя этой экзекуции. Вылезшие из орбит глаза добавляли ему сходства с представителями европейской расы, но не делали симпатичнее.

Вадим склонился над телом. Он не искал признаков жизни, с ней японец расстался уже давно. Лист белой бумаги, нарочито торчавший из нагрудного кармана, так и просился в руку.

Предсмертная записка принадлежала другому человеку:

Он собирался вас обмануть. Он думал, что только его будущая жизнь – настоящая, и он хозяин положения. Я заставила его почувствовать частичку той боли, которую пережили мы. Надеюсь, что, отведав моего зелья, он понял, что был не прав. Может быть, когда-нибудь, узрев