Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Сергеев

Возьмем, например, армию. Во второй половине XVIII в. русские офицеры задавались вопросом: «Зачем нам нужно так много иностранных офицеров?», отмечая, что последние затрудняют продвижение наверх способным «природным русским»: «Немцы нелюбимы в нашей армии… Они интриганы, эгоисты и держатся друг за друга, как звенья одной цепи». В 1812 г. в неудачах начала войны не только общество, но и войска – сверху донизу – винили «немца» М. Б. Барклая-де-Толли (у нас распространено представление, что он «шотландец», но шотландцем был его далекий предок, перебравшийся в Ригу и основавший вполне немецкий бюргерско-дворянский род). По 10—20-м гг. XIX в. мы имеем замечательный материал – переписку генералов А. А. Закревского, П. М. Волконского, А. П. Ермолова и П. Д. Киселева, членов «русской партии» в армейском руководстве (к ней были близки также Н. Н. Раевский и многие декабристы). Борьба между Волконским и бароном И. И. Дибичем за место начальника Генерального штаба (закончившаяся торжеством Дибича, поддержанного А. А. Аракчеевым) воспринималась русскими генералами именно как борьба «русских» и «немцев».

Пушкин в «Путешествии в Арзрум» вспоминает о своем разговоре с А. П. Ермоловым во время Русско-турецкой вой ны 1829 г.: «Немцам досталось. „Лет через пятьдесят, – сказал он [Ермолов], – подумают, что в нынешнем походе была вспомогательная прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то немецкими генералами“». П. А. Вяземский в записной книжке 1829 г. возмущается: Петр I «мог и должен был пользоваться чужестранцами, но не угощал их Россиею, как ныне делают. Можно решительно сказать, что России не нужны и победы, купленные ценою стыда, видеть какого-нибудь Дибича начальствующим русским войском на почве, прославленной русскими именами Румянцева, Суворова и других. При этой мысли вся русская кровь стынет на сердце, зная, что кипеть ей не к чему. Что сказали бы Державины, Петровы, если воинственной лире их пришлось звучать готическими именами: Дибича, Толя? На этих людей ни один Русский стих не встанет». В 1860-х гг., по данным официального «Военного сборника», количество генералов-лютеран превышало 70 %.

Даже в начале XX в. проблема стояла весьма остро, так, А. А. Брусилов вспоминает о своей службе в Варшавском военном округе в 1909–1910 гг.: «Не могу не отметить странного впечатления, которое производила на меня тогда вся варшавская высшая администрация. Везде стояли во главе немцы: генерал-губернатор Скалон, женатый на баронессе Корф, губернатор – ее родственник барон Корф, помощник генерал-губернатора Эссен, начальник жандармов Утгоф, управляющий конторой государственного банка барон Тизенгаузен, начальник дворцового управления Тиздель, оберполицмейстер Мейер, президент города Миллер, прокурор палаты Гессе, управляющий контрольной палатой фон Минцлов, вице-губернатор Грессер, прокурор суда Лейвин, штаб-офицеры при губернаторе Эгельстром и Фехтнер, начальник Привислинской железной дороги Гескет и т. д. Букет на подбор! Я был назначен по уходе Гершельмана и был каким-то резким диссонансом: „Брусилов“. Зато после меня получил это место барон Рауш фон Траубенберг».

Но если армия и гражданская администрация была местом русско-немецкого соперничества, то МИД со времен Анны Ивановны, являлся, по сути, немецкой вотчиной, где русские играли вторые-третьи роли. «Мы как сироты в Европе, – жаловался в 1818 г. Ф. В. Ростопчин. – Министры наши у чужих дворов быв не русскими совсем для нас чужие». Пика эта ситуация достигла в долгое министерство К. В. Нессельроде (1828–1856), когда 9 из 19 российских посланников исповедовали лютеранство. По свидетельству дочери Николая I великой княжны Ольги Николаевны: «При Нессельроде было много блестящих дипломатов, почти все немецкого происхождения, как, например, Мейендорф, Пален, Матусевич, Будберг, Бруннов. Единственных русских среди них, Татищева и Северина, министр недолюбливал, как и Горчакова». Отставка Нессельроде и замена его на Горчакова была воспринята в обществе как победа «русской партии» над «немецкой». С течением времени, однако, ситуация изменилась не слишком радикально. Российские дипломаты немецкого происхождения в XIX – начале XX в. служили практически во всех странах мира, кроме Касселя, Папской области, Святейшего престола, Тосканы, Сиама (Бангкока), Абиссинии, Марокко. Наибольшее количество немецких дипломатов находилось в Вюртемберге – 54,5 % (12 из 22 человек). В абсолютных значениях – в Саксен-Веймаре – 80 % (8 из 10 человек). В Австрии / Австро-Венгрии их было 27,8 % (5 из 18), в Великобритании – 50 % (8 из 16), в Дании – 75 % (6 из 8), в Италии – 60 % (3 из 5), в Пруссии / Германской империи – 62,5 (10 из 16), в США – 38,9 % (7 из 18), во Франции – 44,4 % (8 из 18), в Японии – 50 % (5 из 10) и т. д.

Даже в 1915 г. 16 из 53 высших мидовских чиновников носили немецкие фамилии. Иные из них продолжали оставаться практически «необруселыми». Например, посол в Лондоне граф А. К. Бенкендорф «с трудом владел русской речью и единственный из русских представителей с разрешения государя до конца жизни (1916 г.) доносил в МИД на французском языке… Писать по-русски он совсем не мог… Не случайно… что националистическая печать выбрала для своих нападок по поводу „иностранных фамилий“ в дипломатическом ведомстве именно Лондон, так как здесь почему-то годами в составе посольства не бывало ни одного чисто русского имени» (Г. Н. Михайловский).

Еще один немецкий «заповедник» – Министерство почт и коммерции, где немцы в конце XIX в. занимали 62 % высших постов (в Военном министерстве тогда же – 46 %). Министерство финансов возглавляли почти исключительно немцы: Е. Ф. Канкрин, П. Ф. Брок, М. Х. Рейтерн, С. А. Грейг, А. А. Абаза, Н. Х. Бунге, С. Ю. Витте, Э. Д. Плеске, П. Л. Барк. Естественно, что там заметно обилие германских фамилий.

Немецкая группа играла большую роль в Государственном совете. При Николае I 19 из 134 его членов были балтийскими немцами. В 1906–1917 гг. из 202 сановников, входивших в него, 54 носили немецкие фамилии, то есть более четверти, если же учитывать только неправославных немцев, то и тогда их получается немало – 12,1 %. Очевидное «немецкое засилье» обнаруживалось в самом ближайшем окружении последнего российского императора: накануне Первой мировой войны в свите насчитывалось более 20 % немцев по этническому происхождению (37 человек из 177), количество же немцев-лютеран в придворном штате колебалось от 17 % (для первых чинов) до 6,4 % камергеров. Т. е. почти за двести лет (во всяком случае, начиная со времен Елизаветы Петровны) количество немцев в «высших сферах» принципиально не уменьшилось.

Ну и, наконец, в царствование Николая I немецкое доминирование несомненно в руководстве политической полиции империи – Третьего отделения. Некоторые исследователи даже утверждают, что при А. Х. Бенкендорфе и Л. В. Дубельте «III Отделение выражало интересы по преимуществу привилегированной этнической группы внутри правящей элиты – „русских немцев“» и представляло своего рода «штаб… „немецкой партии“» (О. А. Проскурин).

Комментируя немецкий вопрос в одном из писем 1864 г., Ю. Ф. Самарин предложил такой мысленный эксперимент: «…вообразим группу ирландцев, представляющих Англию в Париже, Вене, Берлине и Петербурге, командующих, по меньшей мере, половиной английских полков, занимающих треть важнейших должностей во всех сферах общественного назначения, склоняющих короля внушать чистокровным англичанам, что напрасно они считают себя созидателями и хозяевами Британской империи и что, прежде всего, в Ирландии, Индии, Австралии англичанин – всего-навсего иностранец. Добавим, чтобы заставить себя слушать, те же самые ирландцы не забывают намекать властям, что чем меньше дорожишь страной, тем больше чувствуешь свою пригодность к служению династии вопреки всему на свете. Что на этот счет могут думать англичане?»

Раздражали русское дворянство и те привилегии, которые «наемники» имели в Прибалтике и о которых «хозяевам» приходилось лишь мечтать. Самарин остроумно сравнил два государственных документа о вербовке на службу русских и остзейцев в 1734 г. В первом случае это выглядит так: «Подтвердить новыми крепчайшими указами, чтоб все к службе годные недоросли и молодые дворяне сысканы и при армии, артиллерии и флоте определены были». Во втором: «Публиковать пристойными указами, чтоб в Лифляндии и Эстляндии из дворянства и купечества охочих в службу военную принимать». Почувствуйте разницу! По сути, власть в остзейских губерниях сосредоточивалась в органах местного дворянского самоуправления (ландтагах). В управлении, делопроизводстве, культуре и образовании безраздельно царил немецкий язык. Господствующей религией являлось лютеранство. Русские губернаторы обязаны были строить свою служебную деятельность на основе уважения привилегий и прав немецкого дворянства. Принятые ландтагами решения по сословным делам не подлежали утверждению со стороны губернских властей и сообщались им только для сведения. В губерниях внутренней России «рыцари» получали те же права, что и русские дворяне, зато последние правами немецких дворян пользоваться не могли (если только их фамилии по согласованию с ландтагами не были внесены в местные «матрикулы» – дворянские родословные книги). Де-факто (а отчасти и де-юре) в крае могли иметь силу лишь законы, специально для него изданные, а из российских только те, распространение которых на Прибалтику особо оговаривалось.