Ритуальные услуги - Василий Казаринов

— Ты видел? — преодолевая боль, тихо простонал он.

— Если ты имеешь в виду твою охоту за парочкой, предающейся любовным утехам на черной лестнице кабака, то мне трудно сказать. Возможно, и видел. Но главным образом я среагировал потому, что у меня заныло плечо. И ты промазал.

— Бывает, — выдавил он из себя. — Дрогнула рука. Я боялся попасть в нее.

— Нет, — покачал я головой. — Я тебя почуял. Я не могу этого объяснить. Просто наитие. Я чую снайпера. Как-то раз я наплевал на этот инстинкт, и снайпер сработал по мне.

— Почему ты тогда жив?

— Дуракам, говорят, везет.

— Ты не дурак.

— Спасибо на добром слове. Возможно, ты и прав. Во всяком случае, я все знаю. Про то, например, что я должен был лечь вместо Аркадия Евсеевича в дорогой американский гроб. Ну и — почему именно лечь.

Молоденький лейтенант наконец выстроил своих солдатиков. Те передернули затворы, начали поднимать стволы в небо. Я вскинул винтовку, заглянул в окуляр прицела, повел ствол вправо, туда, где на дороге выстраивался траурный кортеж, поймал в перекрестие переднее левое колесо синих «Жигулей». Лейтенант коротко махнул рукой, я выстрелил, сливая плотный звук выстрела с грохотом залпа. «Жигули» стояли достаточно далеко от полянки, и никто за грохотом салюта не заметил, как вдребезги разлетелось поймавшее пулю колесо, а «жигуль», вздрогнув и будто бы предсмертно выдохнув, уронил левое плечо и так, покосившись набок, замер.

Опуская ствол, я подумал о том, что было бы, окажись в этом перекрестии красивый лоб Люки. Да и мой не слишком красивый — тоже. Я бросил винтовку в траву и закурил — наконец-то. Все это время, что мы, бездыханные, провели на холме, мне до одури хотелось глотнуть сигаретного дыма.

— Ну вот. Завтра тебя здесь найдут. И все будет выглядеть так, как будто ты охотился за кем-то. Выстрелил, но дрогнула рука. Вместо человека попал в колесо. Какой досадный промах для такого специалиста, как ты. Ну, отдыхай тут. А мне пора.

— Куда ты? — едва шевельнув побелевшими губами, спросил он.

— Как куда? На работу. Надо немного поправить весло, потом подогнать свой челн к этому берегу. Лежи спокойно, я за тобой приеду. Ты сядешь в лодку, и мы поедем по реке. Тебе будет удобно ехать, там на носу лодки удобная скамейка. А я встану на корме и буду грести. — Я осмотрелся и вздохнул. — До вечера. По моим расчетам, ты до вчера дотянешь. Хотя… Я бы тебе не советовал. Потому что, возможно, часа через полтора сюда придет один очень на тебя злой человек.

— Всего-то один? — Он попытался улыбнуться.

— Тебе и его хватит. Когда-то уже сравнительно давно ты состоял в охране одного молодого человека, студента. И выполнил с коллегами одну его маленькую просьбу. Забрали девочку прямо в институтском дворе, отвезли куда-то за город. У нее было слабое сердце, и она просто не выдержала. — Я помолчал, наблюдая за тем, как медленно разрастаются кровавые пятна на его рубашке и правой штанине. — Тот, кто за тобой придет, был ее женихом.

Его глаза уже подернулись мутноватой поволокой, но он нашел в себе силы собраться и прохрипеть:

— Да. Помню. Сладкая была девочка. Когда мы ее оставили раком…

Не стоило ему этого говорить: рука моя ведь действует сама по себе, без присмотра и контроля — рука сработала, метнулась к черному поясу, закрепленному на талии, и коротко полыхнул на лезвии солнечный зайчик, я видел, как этот зайчик юркнул вместе со сталью ему прямо под левую лопатку, и он захрипел, рот его оросился розоватой пеной. Дернувшись, он затих. Я освободил «ласточек», отер с них кровь, рассовал по гнездам, сходил к мусорной куче, выбрал ржавый овальный остов, увитый выгоревшими на солнце бумажными цветами, бросил ему на спину.

— Аминь! Садись, приятель, в мою лодку. Путь у ас не близкий. И грести я буду не слишком сильно — Харон устал.

Глава пятая

1

Харон немного сдал — накопившаяся за века усталость наваливалась так тяжело, так свинцово, что рука его инстинктивно правила веслом, понуждая лодку скользить в направлении берега, беззвучного и сумрачного оттого, что дикий виноград застит в окне хижины белый свет. Он камнем свалился на жесткое ложе кровати, разрешив себе хотя бы полчаса сна. Убаюканный колыбельным тиканьем будильника, он, уже наполовину погрузившись в мутноватые воды своих сновидений, возможно, с запозданием припомнил, что думал было на время короткого отдыха выдернуть из розетки телефонный штепсель, да вот почему-то не сподобился. И напрасно — презрение такого рода мелочами оборачивается беспокойством: зуммер, волнистые переливы которого поначалу, воспринятые из глубин сна, казались просто шелестом накатывающих на песчаный берег низких волн, наконец подмыли каменное основание сна и подтолкнули слепую руку в направлении невыносимо унылого в его ритмичном однообразии звука.

— Алло, поверьте, мы искренне скорбим вместе с вами…

— Ой, ну не надо меня лечить! — оборвала Люка традиционный мой приветственный спич. — Ты как там, жив?

— Черт его знает. Подожди, дай я себя ощупаю. Да… Вроде жив. Во всяком случае, руки-ноги целы.

Разбавив паузу характерным придыханием, она с искренним беспокойством в голосе осведомилась:

— А между ног цело?

Спросонья я не понял, о чем это она, и глянул на часы, стоявшие на табуретке возле кровати: уже пять вечера. А впрочем, ничего удивительного: пока отвозил стрелка до места, пока выскребал из-под его онемевшего языка положенный мне обол, пока правил лодку к заводи, где меня сморил сон, — прошло время, так что прилег я, выходит, всего полчаса назад.

Я сел на кровати, тряхнул головой, и до меня дошло, чем именно она интересуется.

— Да вроде бы цело, — отрапортовал я.

— Ну, слава тебе господи! — Она испустила вздох облегчения и тут же соскочила на деловой тон. — Отдохнул маленько? Давай тогда немного потрудись. Ты мне нужен.

— В каком качестве? — зевнул я.

— В сугубо профессиональном.

Я попытался сообразить, зачем ей в такой час понадобился водитель траурного «кадиллака», но ничего вразумительного на ум мне не пришло.

— А ты где? — спросил я.

— Где-где! В… — Она обрисовала свое местоположение в тех же сугубо гинекологических выражениях, что и Мальвина в телефонном разговоре с Аркадием Евсеевичем. — Ты что, забыл?! Я весь день сегодня на ВВЦ торчу.

— Где?

— На ВВЦ, твою мать! Выставка достижений народного хозяйства.

— А-а-а, понимаю, — протянул я, припомнив, что перед моим бегством в Казантип Люка что-то говорила про ВВЦ…

Ах да: там должна была проходить традиционная ежегодная выставка достижений похоронного хозяйства под названием «Некрополь», и наше бюро, будучи конторой респектабельной, в таких занятных экспозициях участвовала просто по определению.

— Ну вот и хорошо, что припомнил, — заметила Люка. — Давай, греби быстрей сюда на нашем траулере.

— На кой черт нам там «кадиллак»?

— Да так, для пущего антуражу. Мы поставим его при входе, я уже договорилась с дирекцией.

Смутная догадка проплыла в моем еще вялом и не слишком поворотливом со сна воображении.

— Ты хочешь сказать, что мне предстоит торчать рядом с нашим челном в черном костюме с траурной повязкой на рукаве и зазывать посетителей каким-нибудь веселеньким кличем вроде: «Эй, ребята, садитесь, прокачу с ветерком до самой до могилы!»

Она хрипловато хохотнула на том конце провода.

— Черт, а это дельная мысль… Но нет. Это уже излишество. Просто повесим на ветровое стекло наш логотип и координаты — в порядке лишней рекламы, так сказать.

— Уже легче. Ладно, жди. Скоро подгребу.

2

Всякий раз, садясь за руль катафалка, я начинаю испытывать блаженное состояние абсолютно полного душевного покоя, и так, убаюкиваемый тяжелым и плавным, воистину минорным каким-то ходом громоздкого «кадиллака», уношусь в воображении к тем далеким временам, когда автомобильная промышленность еще находилась в состоянии зачаточном, и тем не менее в водах этой реки где-то в начале двадцатого века впервые появился диковинный, изукрашенный пышной резьбой и окаченный позолотой катафальный короб, усаженный на шасси с мотором.

— Имя отважного похоронных дел мастера, дерзнувшего идти в ногу с прогрессом, история, к сожалению не сохранила, — торжественно произнес я, выплывая в мутные воды Садового кольца. — Но память о его первопроходческом деянии будет вечно жить в сердцах коллег, моем во всяком случае.

Пообвыкнувшись в должности Харона, я начал потихоньку изучать историю вопроса, так что теперь вполне могу прочитать короткую лекцию по этому поводу.

На этот раз аудиторию мою составляла Галя, наш бухгалтер, которой позарез понадобилось подписать у Люки какие-то испещренные колонками цифр бумаги. Усевшись рядом со мной в обтянутую темным мягким велюром кабину, она терпеливо выслушала вводную часть лекции — рассеянно, как мне показалось, потому что по. ходу моего повествования она пролистывала кипу прихваченных с собой документов, однако впечатление мое оказалось обманчивым, потому что, стоило мне умолкнуть, она осторожно тронула меня за локоть.