Джойс - Алан Кубатиев

Когда же все было нормально, Станислаус томился, глядя на Джойса, Нору и Джорджо. Открытка, посланная им Кэтси Мюррей, описывала, как ему снова хочется услышать печальную сирену маяка Пиджн-хауз в туманную ночь. Больше всего его заботило то, что Джеймс почти перестал с ним говорить. Джеймс тоже писал тете Джозефине, что он, как и Ибсен, собирается уйти от жены, но скорее затем, чтобы многоопытная миссис Мюррей переубедила его — письмо отправлено 4 декабря через сутки после высылки «Дублинцев» Гранту Ричардсу для прочтения. Как это часто бывает, и не только с Джойсом, выписанное намерение стало блекнуть, успокаиваться и успокоилось совсем. Это был первый из двух серьезных кризисов его супружеской жизни.

Норе мог быть предъявлен очень длинный список обвинений — от равнодушия и приравнивания его к другим мужчинам до невежества и безвкусицы. С некоторым ошеломлением Джойс разглядел, что вместо этого рядом «совершенно здравомыслящая полностью аморальная оплодотворимая недоверяемая очаровательная трезвая ограниченная расчетливая равнодушная Weib[49]. Ich bin das Fleisch das stets bejaht» [50].

Вокруг этой квазицитаты не первое десятилетие толпятся джойсоведы и особенно джойсоведки. По крайней мере две объемистые монографии построены на ее толковании. Если бы сохранились мужские артикли, которые нетвердо еще знавший немецкий Джойс поставил сначала в рукописи, трудов было бы еще больше — открывается простор для толкований. Считается, что это один из ключей к женскому образу в творчестве Джойса. Но сейчас мы воспользуемся ею лишь как иллюстрацией.

Труднее всего было вынести равнодушие. Но Джойс явно не понимал пока и другого: любовь и свобода могут переходить в куда менее блистательные формы дома и семьи. Они находят проявление и там, где принять и понять их можно лишь при развитой душе и немалом интеллекте. Станислаус не понимал этого тоже, но принял удар на себя — на него жаловались и Джеймс, и Нора.

В январе 1906 года Франчини-Бруни предложил поселиться всем вместе и таким образом снизить расходы. На сбереженные деньги можно было обзавестись хоть какой-то мебелью, да и жить с семьей Франчини было веселее. 24 февраля Джойсы и Франчини перебираются на виа Джованни Боккаччо, 1, на окраину города, что, как ни странно, оказывается довольно удачным шагом. Правда, Джойсы по-прежнему ужинают не дома и иногда утаскивают с собой Франчини, которые сами не решались позволить себе такое мотовство. Джеймс все еще порой ускользал от Станислауса и напивался; Стэнни с омерзением разыскивал его и волок домой. Джойс во все горло распевал итальянские песни и особенно песенку болонских запивох: «Потерял ключи от дома, от парадной двери… Повтори-ка литр этого, получше!..» Кстати, и у Блума, и у Стивена тоже не будет ключей от домов, где они не хозяева — во многих смыслах сразу.

Временами Станислаус, разъярившись на Джеймса, упорно занимавшегося саморазрушением, втаскивал его во двор и начинал лупить, а Франчини кричал ему: «Не надо! Это бесполезно!» Однако со временем Станислаус научился сдерживаться: просто приволакивал брата домой и молча сгружал на супружеское ложе.

Чтобы как-то ослабить вдвойне мучительное чувство, которое не сравнить с классической ностальгией, Джойс устраивал совершенно цирковые забавы. Франчини, худенький и малорослый, с хохотом укладывался в коляску Джорджо и начинал вопить «уа! уа!», изображая младенца, а подвыпивший Джойс катал его по дворику и комично уговаривал не плакать. Их супруги и Станислаус терпеливо наблюдали, но иногда и смеялись. Или Джойс навещал таверну, которую держал сицилиец, у, которого была вытянута и искривлена шея, а одну ногу он подгибал к колену другой, отчего Джойс прозвал его II Cicogno, «Аист». Джойс его тоже очень забавлял, потому что рассказывал ему фантастические истории об Ирландии, особенно в подпитии. Он пил не так много, просто снимал запрет с веселья.

Сложности с Норой дополняли трудности, накапливавшиеся в работе над своими текстами. «Камерная музыка» переделывалась несколько раз. Затем Грант Ричардс умудрился потерять рукопись и запросил у Джойса вторую копию — только затем, чтобы вернуть в мае с предложением напечатать сборник за счет автора. Комментарии не нужны. Джон Лэйн из «Бодли Хед» вернул ее в июне, Хайнеманн в июле, Констэйбл в октябре. С «Дублинцами» все выходило иначе: рынок рассказов и новелл был чуть благоприятнее, и Джойс в декабре послал рукопись Гранту Ричардсу, надеясь на успех: с берегов Адриатики редко приходят сборники под названием «Дублинцы». Заинтригованный Ричардс просмотрел ее лично, с одобрительным отзывом передал ее редактору Филсону Янгу, и тот согласился, после чего 17 февраля 1906 года прислал Джойсу подписанный контракт на март. Около месяца Джойс блаженствовал. Ричардс поинтересовался его жизнью, и Джойс, едва скрывая нетерпение, ответил ему:

«Я преподаватель английского языка в школе Берлица в Триесте. Провел здесь шестнадцать месяцев, за каковое время изучил деликатную обязанность жить и поддерживать две других доверившихся мне души на годичное жалованье в 80 фунтов. Нанят обучить как можно быстрее английскому языку молодых людей этого города безо всяких задержек на элегантности и с получением взамен десятипенсовика на расходы за каждые шестьдесят минут работы. Не могу не упомянуть, что обучаю также баронессу. Перспективы — шанс получить за свою книгу или книги достаточно, чтобы побудить меня возобновить свою прерванную жизнь. Надеюсь, эти детали не утомили вас так, как они утомили меня. В любом случае я предоставил их вам только потому, что вы спросили о них».

В то же время 22 февраля он посылает Ричардсу еще один рассказ, «Два рыцаря», предназначенный усилить ощущение катастрофы. Ричардс, не удосужившись прочесть рассказ, отослал его в типографию, а типограф возразил да еще отметил сомнительные и непристойные, с его точки зрения, места в других рассказах. Ничего не подозревающий Джойс тем временем дописывал «Облачко», готовясь и его отослать Ричардсу, когда тот 23 апреля коротко известил, что в связи с возражениями типографа необходимо внести исправления в текст.

По английским законам того времени изготовитель предосудительной продукции подлежал тому же судебному преследованию, что и издатель. Джойс писал Ричардсу: «Ни в одной цивилизованной европейской стране типографу не позволяется открывать рот». Но Ричардс не мог позволить себе процесс. Он только что прошел банкротство, едва вернулся к издательской деятельности, фирма была зарегистрирована на имя жены. Любое разбирательство кончилось бы для него плохо. Книга могла быть отвергнута, и Джойс попытался избрать другую тактику. Против чего возражал типограф? «Его шокировала маленькая золотая монетка в предыдущем рассказе или тот „кодекс чести“, по которому живут два рыцаря? Ничего, что могло бы шокировать его в этих двух моментах, я не вижу. Его представление о рыцарстве, возможно, сложилось при чтении романов Дюма или на романтических пьесах, показывавших ему кавалеров и дам в полной экипировке».