Страх - Владимир Константинов

— А что так обреченно, Эдуард Васильевич? Может быть есть проблемы со здоровьем?

— Вам показалось. И со здоровьем у меня все в порядке.

— Да вы счастливый человек! — улыбнулся Говоров. — Все-то у вас в порядке. Вам можно лишь позавидовать.

Калюжный плохо понимал юмор, а потому слова следователя воспринял как несмешку. Еще более замкнулся.

Не дождавшись никакой реакции на свои слова, Говоров продолжал:

— Имел удовольствие познакомиться с материалами вашего дела. В связи с этим у меня возник ряд вопросов. Вы позволите мне их вам задать?

— Спрашивайте, — пожал плечами Эдуард Васильевич. Как он и предполагал, у Говорова какая-то иная задача, нежели у Дробышева. По всему, этот следователь более осведомлен об истинных причинах его задержания.

— Для начала, я никак не могу понять, как вы опытный работник прокуратуры умудрились оставить свои отпечатки пальцев на месте преступления? Объясните, пожалуйста?

— Так получилось, — вновь пожал плечами Калюжный.

— Ну да, это конечно. Как говорится, «и на старуху бывает проруха». Это конечно. Вы знаете, Эдуард Васильевич. однажды Цицерон сказал совершенно замечательные слова: «Невозможно себе представить, чтобы те, которые стараются внушить страх, сами не боялись тех, в которых они желают вселить страх». Как они вам нравяться?

Калюжный прекрасно осозновал, что следователь ведет с ним тонкую игру. Говоров хочет, чтобы он сам рассказал, что здесь произошло.

— Не понимаю, для чего вы мне все это? — в который уже раз пожал плечами Эдуард Васильевич. Это не прошло незамеченным следователем.

— Однажды Сократа спросили: «Почему он так часто пожимает плечами?» Он ответил: «Удивляюсь глупости человеческой». Ну с Сократом все ясно. А чему постоянно «удивляетесь» вы, Эдуард Васильевич?

И снова Калюжный не понял юмора, а очередные слова Говорова воспринял, как желание побольнее обидеть, унизить. Почувствовал, как внутри возбудилось глухое раздражение против этого следователя с красивым, благополучным лицом, любителя сравнений и аллегорий. Эдуарду Васильевичу было гораздо проще иметь дело с Дробышевым. Во всяком случае тот был предсказуем. А этот… Этот та ещё штучка.

— Я уже ничему не удивляюсь, Андрей Петрович.

— Вы случайно не занимаетесь аутотренингом по Леви?

— Нет, не занимаюсь. Даже не знаю, что это такое.

— Леви утверждает, что даже в самой дерьмовой ситуации человек способен себя убедить, что у него в жизни все замечательно и будет на седьмом небе от счастья. Вот я и подумал…

— Зря подумали, — сухо перебил следователя Калюжный. Тот все более его раздражал. Строит здесь какого-то шута горохового!

— Значит, у вас все замечательно?!

— Относительно.

— Вы правы, в мире все относительно, Каждая новая абсолютная истина, опровергает предыдущую, точно такую же. Значит и явку с повинной вы дали в полном здравии и ясном уме?

— А у вас есть основания сомневаться? — вопросом ответил Калюжный.

— И самые серьезные. Дело в том, что полтора года назад этой же симпатичной командой из меня тоже пытались сделать убийцу. К счастью, я вовремя от них сбежал.

Калюжный конечно же не поверил ни единому слову Говорова. Даже не ожидал, что тот будет настолько примитивен. Прием не нов, даже тривиален — встать на одну доску с обвиняемым, чтобы тот проникся к тебе доверием.

— Бывает, — холодно ответил.

— А вы не очень-то разговорчивы, Эдуард Васильевич?

Калюжный не выдержал:

— Андрей Петрович, мне непонятно зачем вы меня вызвали? Мы уже разговариваем битых полчаса, а вы не задали по существу ни одного вопроса, все ходите вокруг да около. Если вас что-то интересует, то спрашивайте. Я готов ответить.

— А вы знаете это существо?

— Я думал, что вы знаете.

— Скажите, Эдуард Васильевич, вы недавно ездили в Линево на Электродный завод?

«С этого и надо было начинать, — подумал Калюжный. — Сейчас он будет спрашивать меня о видеокассете и её содержимом. Вот что ему нужно. Теперь ясно, кто тебя послал. Очень даже ясно. Нет, дорогой, о кассете ты от меня не услышишь ни единого слова. Это я тебе обещаю».

— Проверять факты, изложенные в жалобе гражданки Устиновой, муж которой погиб на железной дороге в результате несчастного случая, — ответил Эдуард Васильевич.

— Вы говорите так, будто читаете протокол, — улыбнулся Говоров.

— Говорю, как умею.

— С кем вы встречались на заводе?

— Со многими. Прежде всего с работниками отдела, который в свое время возглавлял Устинов.

— А с Гладких Людмилой Сергеевной встречались?

— Да.

— Отчего её объяснения нет в материалах проверки жалобы?

— Я её объсянения не записал, посчитав не имеющим значения для сути вопроса, — соврал Калюжный.

— А вот мне кажется, что дело совсем в другом. Вы не приобщили её объяснения потому, что оно подтверждало доводы Устиновой, что её мужа убили. Уверен, что Гладких вам сказала и об истинных причинах убийства Устинова.

И тут Калужный совершенно растерялся. Если Говоров действует по заданию мафии, то не мог, не имел права так раскрываться. И, скорее, от этой растерянности, проговорил:

— Если вы сами все знаете, то зачем спрашиваете, — по существу признав правоту Говорова.

— О содержании вашего разговора с Гладких вы кому-то говорили?

— Татьяничевой, — покорно ответил Калюжный.

— А прокурору?

— Нет. Но ему докладывала Татьяничева.

— Что сказала вам Гладких о причине убийства Устинова?

— Сказала, что у него была какая-то видеокассета, компрометирующая высоких должностых лиц в Москве.

— Она видела эту кассету?

— Она мне об этом ничего не говорила.

— Вы опять говорите мне неправду, Почему? Вы считаете, что я представляю интересы олигархов, запечатленных на той кассете, так?

— Ничего я не думаю, — уклончиво ответил Калюжный. Он ничего не понимал в происходящем. Откуда следователю известно об олигархах? Кто ему об этом рассказал?

— Я полагаю, что вы не только знаете о содержании этой кассеты, но видели её сами и показывали её Татьяничевой. Вот почему убиты Устинов, Гладких, её старый школьный товарищ Огурцов и были бы убиты вы, если бы убийцы не ошиблись квартирой.

Калюжный был потрясен и не нашелся, что ответить.

— Зря вы мне не доверяете, Эдуард Васильевич, — с сожалением проговорил Говоров. — Зря. Это может для вас печально кончится.

— Вы мне угрожаете?

— Боже упаси! Просто пытаюсь предвосхитить дальнейшее развитие событий. Пока кассета у вас они вас в покое не оставят. Факт.

— Откуда вы знаете, что она у меня? — запальчиво спросил Калюжный.

— Так все-таки она у вас? — усмехнулся Говоров.

— Что вы меня путаете?! Никакой кассеты я в глаза не видел. Клянусь!

— Вы говорили о её содержании Друганову?

Теперь Калюжный испугался уже за Олега Дмитриевича. А что если этот Говоров специально пришел сюда, чтобы вызнать о Друганове?!

— При чем тут Друганов?! Я ведь уже сказал, что не видел кассеты и о её содержании мне ничего неизвестно. И вообще, я не желаю с вами больше разговаривать!

— Жаль. Очень жаль. Однако, если все же надумаете что мне рассказать, то позвоните. — Говоров записал свой номер телефона на клочке бумаги, передал его Калюжному. — Позвоните вот по этому телефону.

— Как это?! — не понял Олег Дмитриевич. — Что это значит?

— Это значит, что вы свободны. Постановление о вашем освобождении из-под стражи я уже передал начальнику ИВС. Всего вам хорошего, Эдуард Васильевич!

— Спасибо! А почему вы не стали записывать мои показания? — был ошеломлен и озадачен поворотом событий Калюжный.

— А потому, Эдуард Васильевич, чтобы потом вам за них не было стыдно. Только поэтому.

В противоречивых чувствах возвращался Калюжный домой. Его мучили сомнения — правильно ли он поступил, что не доверился Говорову? В конце-концов решил — правильно. На карту поставлена не только его жизнь, но и жизнь дяди Олега, чтобы он мог рисковать.

Квартира встретила его необычной тишиной. Обычно Ирина, возвращаяясь с работы, сразу включала телевизор и выключала его лишь когда ложилась спать.

— Ирина! — позвал Эдуард Васильевич. Как говориться, ни ответа, ни привета. Странно, где же она? По всему она уже давно должна вернуться с работы. На жену за её показания на следствии он не сердился. Да и как он мог предъявлять ей какие-то претензии, когда сам вел себя не лучшем образом. Об этом стыдно было даже вспоминать. Может быть жена спит? Слишком устала от всех этих треволнений последнего времени. Он и то чувствует себя полностью опустошенным, а каково ей, неискушенному в таких делах человеку?

Дверь в большую комнату была закрыта. И это тоже было необычно. Они её никогда не закрывали. Он открыл дверь и… Ему захотелось громко и протяжно закричать от увиденного. На полу, широко раскинув руки, лежала Ирина. Она была мертва. Это он понял сразу по уже появившемся на шее трупным пятнам. На журнальном столике лежал стандартный лист писчей бумаги, на котором было что-то написано. Калюжный с трудом добрел до столика, взял лист, сел на диван и стал читать.