Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

Эти трое подобрали себе тесно связанных между собою друзей, сбили клику, оплели и двор, и всю страну. Эти паразиты подточили власть Вашего Величества изнутри. За несколько лет они навлекли на Отчизну ужасные бедствия, подорвали основы жизни и нанесли ущерб населению. Они отягчили повинности и поборы. Народ разбегался, уходил в разбойники, варвары перестали покоряться, истощились богатства Поднебесной, и расшатались устои Империи. Злодеяний Цай Цзина и его клики не перечесть, как волос на голове. По своему долгу мы, верноподданные, обязаны предотвращать преступления, служить советами Вашему Величеству. Если бы мы, увидев собственными глазами, как предатели губят Империю, не докладывали о том Вашему Величеству, то не оправдали бы Высочайших милостей правителя-отца и изменили тому, чему нас учили всю жизнь. Пав ниц, умоляю Ваше Величество о вынесении приговора.

Дело Цай Цзина и всей клики злодеев необходимо либо передать в кассационную палату для смягчения наказания, либо приговорить преступников к высшей мере наказания – отсечению головы; либо, как принято, забить в колодки и выставить на позор; либо сослать в места отдаленные, пусть сражаются с демонами и оборотнями.[310]

Только в таком случае вернется к нам благоволение Неба, возрадуется народ, восторжествуют законы и прекратятся варварские набеги. Возликует вся Поднебесная, Ваши верные слуги и народ.

Удостоились получить Высочайшее повеление:

«Цай Цзина оставить пока на прежнем посту помощника государева. Ван Фу и Ян Цзяня направить в судебную коллегию трех управлений. Быть по сему».

С благоговением исполнили Высочайшее повеление.

«После дознания в коллегии участники клики – преступники Ван Фу и Ян Цзянь – за попустительство вторжению варваров и потерю земель, за гибель народа, воинов и полководцев подлежат казни – отсечению головы.

Выявленных соучастников из числа родственников и домашних, писцов и секретарей – Дун Шэна, Лу Ху, Ян Шэна, Пан Сюаня, Хань Цзунжэня, Чэнь Хуна, Хуан Юя, Цзя Ляня, Лю Шэна и Чжао Хундао – после допроса забить в колодки и выставить на позор, а по истечении месяца сослать в пограничные войска».

Не прочитай Симэнь такого сообщения, все бы шло своим чередом, а тут у него зашумело в ушах, затрепетали внутренности, замерло сердце, чуть душа с телом не рассталась. В лихорадочной спешке приказал он связать во вьюки золото, серебро и драгоценности, позвал в спальню Лайбао с Лайваном и шепотом наказал:

– Наймите носильщиков и сейчас же, ночью, спешите в Восточную столицу, разузнайте новости. А к свату Чэню в дом не показывайтесь. Случится что недоброе, постарайтесь умилостивить кого надо, а как все уладите, быстрее возвращайтесь домой.

Симэнь выдал им на дорогу двадцать лянов серебра, и ранним утром в пятую стражу, наняв носильщиков, они двинулись в путь, но не о них пойдет сейчас речь.

Всю ночь не смыкал глаз Симэнь, а утром отдал распоряжение Лайчжао и Бэнь Дичуаню прекратить разбивку сада, распустить мастеров, в дом никого не пускать и домашним на улице не показываться. Ворота по целым дням оставались на запоре. Самого Симэня все бросало в дрожь, он становился все мрачнее и мрачнее, метался по дому взад-вперед, как сороконожка под лучами палящего солнца. И даже саму мысль о женитьбе на Ли Пинъэр из головы выбросил.

– Стоит ли так расстраиваться? – обратилась к сидевшему целыми днями дома удрученному мужу Юэнян. – Ведь Чэни в беду попали, им и ответ держать. На каждый долг свой кредитор, на каждое лихо – свой горемыка.

– Что вы, женщины, разумеете? – возразил Симэнь. – Ведь Чэнь – мой свойственник. Тут не до шуток! Да еще и доченька с муженьком пожаловали. Да и соседи на нас давно зубы точат. Прялка-то на месте стоит, да челнок бегает. Затронь овечку, ослы в драку полезут. Найдется негодяй, донесет, и вырвут дерево, доищутся до корешков, тогда никому несдобровать. Говорят, ворота запрешь, так беда с неба свалится.

В унынии сидел дома Симэнь, но не о том пойдет речь.

Расскажем теперь о Ли Пинъэр. Пождала она день-другой, но Симэнь не появлялся, раза два тетушку Фэн посылала. Ворота у Симэня будто железом оковали – сам Фань Куай не проломит. Подолгу простаивала у дома старуха, но и тени людской не показывалось.

Никак не могла понять Пинъэр, что случилось. Подошло двадцать четвертое число, и опять отправила она тетушку Фэн к Симэню отнести головные украшения и пригласить к себе.

Ворота не открывали. Старуха встала под крышу дома напротив и стала ждать. Вскоре в воротах показался Дайань. Он торопился напоить лошадь.

– А, мамаша, – заметив тетушку Фэн, протянул слуга. – С чем пожаловала?

– Госпожа велела украшения отнести и хозяина пригласить, – отвечала старуха. – Чего это как все вымерли?

– У хозяина дела срочные, некогда ему сейчас, – объяснял Дайань и посоветовал: – Иди, мамаша, домой, а я лошадь напою и скажу хозяину.

– Я уж тут обожду, дорогой мой! На, захвати украшения и скажи хозяину. До того госпожа на меня сердится!

Дайань привязал коня и пошел домой. Долго пришлось ждать старухе.

– Говорил с хозяином, – сказал появившийся наконец слуга. – Украшения он взял и просил передать, чтобы госпожа подождала еще несколько дней. Как освободится, сам навестит госпожу.

Тетушка Фэн поспешила домой и передала разговор Пинъэр. Та опять стала ждать. Была на исходе пятая луна, пошло начало шестой, а она все ждала и ждала, но не было о Симэне ни слуху ни духу. Исстрадалась Пинъэр и совсем потеряла надежду, что настанет когда-нибудь счастливый день.

Да,

Охоты нет ей брови подводить,К нарядам дорогим остыла,В душе печально и уныло,Тоска и одиночество в груди.

Симэнь не появлялся, и Пинъэр с каждым днем теряла аппетит, смятение все сильнее овладевало всем ее существом. Она ложилась в одинокую постель и подолгу ворочалась с боку на бок. Однажды ей послышался стук в дверь, почудилось, будто идет Симэнь. Обрадованная, с сияющей улыбкой Пинъэр бросилась к двери и, взяв его за руку, ввела в спальню, где расспрашивала, почему он нарушил уговор. Между ними завязалась сердечная беседа. Они слились в любви и отдали ночь усладам, а когда запели петухи и забрезжил рассвет, Симэнь исчез. Пинъэр внезапно пробудилась и с испугу громко вскрикнула, но тут же впала в забытье. В спальню вбежала встревоженная тетушка Фэн.

– Только что ушел Симэнь Цин. Ты ворота заперла? – спросила ее хозяйка.

– Это вам, должно быть, представилось, сударыня, – уверяла старуха. – Никакого господина тут не было, даже тени не показалось.

С тех пор Пинъэр стали преследовать кошмары. Всякую ночь ее осаждали лисы. Они являлись в человеческом облике и высасывали из нее жизненные соки.[311] Она бледнела и худела, перестала есть и пить, а потом и совсем слегла в постель.

– Пригласить бы вам Цзян Чжушаня с Большой улицы, – посоветовала старая Фэн.

Цзян Чжушаню было не больше тридцати. И вот перед ним, стройным, бесшабашным, крайне легкомысленным и лукавым, когда его привели в спальню, предстала, укрытая одеялом и распустившая волосы-тучи, Ли Пинъэр. У нее, казалось, не хватало сил превозмочь терзающую ее тоску. После чая горничная подстелила тюфяк, и Цзян Чжушань, приблизившись к больной, стал прощупывать пульс.[312]

– Обследование позволяет установить исток вашего недуга, сударыня, – заговорил, наконец, Чжушань, не отрывая глаз от привлекательной пациентки. – У вас учащен пульс в печени. От сильного биения выше запястья образовалась опухоль. Вместе с тем парализованной оказалась артерия, характерная для женского организма, и пульс давно переместился во впадину ниже большого пальца. Охватившие вас шесть желаний и семь страстей[313] и вызывают борьбу двух противоположных начал, от коей вас, сударыня, то бросает в жар, то знобит. Похоже на то, что вас изводит тоска, несбывшееся желание. Ваш недуг схож с лихорадкой или простудой, но это ни то и ни другое. Днем вы ощущаете усталость и апатию, желание лечь в постель. Ваши жизненные силы иссякают. По ночам вам кажется, что душа не находит себе места, в бреду представляется, будто вы вступаете в связь с духами. Если не приступить к лечению немедленно, то, как это ни прискорбно, недуг перейдет в чахотку и исход, сударыня, будет весьма печален.

– Прошу вас, доктор, будьте так добры, дайте мне лучшее лекарство, – умоляла Пинъэр, – чтобы я могла поправиться. Щедро вас отблагодарю.

– Я постараюсь сделать все, что могу, сударыня, – заверил ее Чжушань. – Мое лекарство обязательно восстановит ваше драгоценное здоровье.

Чжушань стал прощаться. Тетушка Фэн с пятью цянями серебра пошла к нему за лекарством.

Вечером Пинъэр приняла лекарство и ночь провела спокойно. Постепенно у нее появился аппетит, она стала вставать, причесываться. Прошло немного дней, и она почувствовала себя как и раньше.