Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

Юйлоу вынула кости. Они составили «раздел меж небом и землей». У Цзинцзи кости не сошлись, а Юэнян составила «кумач густой четверок». Без «двойной тройки» не подходил «дупель единица». Кости не складывались. Как ни переставляли, сочетания цветов не получалось.

В это время в спальню вошла Цзиньлянь. Сетка из серебряных нитей стягивала ей прическу, которую украшал приколотый шпилькой «десница небожителя» живой цветок. Она казалась изваянной из яшмы.

– Кто, думаю, тут веселится, – лукаво улыбаясь, заговорила она. – А это, оказывается, зять Чэнь.

Цзинцзи тут же обернулся. Едва ему удалось лицезреть Цзиньлянь, как у него забилось сердце и забегали глаза. Он едва владел собой.

Да,

Словно встретил любимую после долгой разлуки,Будто разом испробовал все услады и муки.

– Это госпожа Пятая, – представила вошедшую Юэнян. – И вам, зятюшка, следует приветствовать ее должным образом.

Цзинцзи предстал перед Цзиньлянь и низко поклонился. Она, в свою очередь, ответила на приветствие.

– Поди сюда, сестрица, – позвала ее Юэнян. – Погляди, как птенец бьет старую ворону.

Цзиньлянь приблизилась к играющим. Обмахиваясь круглым веером из белого газа и опершись о кровать, она стала подсказывать Юэнян:

– Эту кость вы не туда ставите, сестра. Нужна «двойная тройка». Тогда и «небо» подойдет – обыграете зятя Чэня и сестрицу Третью.

Партия была в самом разгаре, когда Дайань внес свернутый ковер и объявил о прибытии хозяина.

Юэнян велела Сяоюй побыстрее проводить Цзинцзи через боковую дверь.

Симэнь спешился и, войдя в ворота, пошел первым делом поглядеть, как идет стройка, а потом направился к Цзиньлянь. Она поспешила ему навстречу и помогла раздеться.

– Как ты рано с проводов воротился, – заметила она.

– Судебного надзирателя тысяцкого Хэ назначили начальником крепости в Синьпине, – объяснил Симэнь. – И все официальные лица провожали его за городские ворота. Мне тоже приглашение прислали. Не пойти было неудобно.

– Тебе и выпить не пришлось. Я велю накрыть стол.

Вскоре появились закуски и вино. За столом речь зашла о завершении стройки, угощении друзей и приглашении ради такого случая поваров.

Когда наступили сумерки, Чуньмэй зажгла свет, и они легли, потому что Симэнь встал в тот день очень рано. Утомленный проводами, он скоро опьянел и сразу же громко захрапел.

Был двадцатый день седьмой луны. По ночам стояла сильная жара, и Цзиньлянь не спалось. Послышался комариный писк. Она поднялась и взяла под бирюзовый полог свечу. Один за другим сгорали в ее пламени комары. Симэнь крепко спал. Цзиньлянь попробовала его разбудить, но он не просыпался. Большой и солидный, с подпругой у чресел, он невольно рождал желание. Цзиньлянь отставила подсвечник и, нежно коснувшись его, стала играть, а потом, склонившись, прильнула устами и принялась посасывать.

– Ишь, напугала! – зажурил ее пробудившийся Симэнь. – Видишь, спит твой милый, а ты что делаешь, проказница?!

И, усевшись на постели, он попросил ее продолжить игру, а сам, склонившись, стал наблюдать за ней с немалым удовольствием.

Да,

Красавица любимому в постелиВсю ночь играть готова на свирели.

О том же поется и в романсе про комара-мошку с двояким смыслом на мотив «По осоке иду»:

Очарован тонким станом,Гибкой талией певуньи неустанной.Только полог приоткрой под вечерНе избегнешь встречи:Опьяненный ароматом, смелоУстремляется к нефритовому телу,Оставляют алые следы его уста.А потом над самым ухомШепчет звонко, шепчет глухо –Не спасает даже ночи темнота.

Поиграла так Цзиньлянь еще некоторое время, а Симэнь уж придумал новое. Он велел Чуньмэй принести вина и встать с кувшином у ложа. Поставив свечу на скамейку у кровати, он заставил Цзиньлянь встать перед собой на четвереньки, отправил тот самый предмет «добывать огонь за горными хребтами»,[319] подпирая, ввел в лоно, и приказал жене двигаться, чтобы самому пить вино и наслаждаться.

– Хорош насильник! – заругалась Цзиньлянь. – Давно ль у тебя, плут пронырливый, этакие замашки завелись, а? Ему, видите ли, еще горничную сюда подавай, чтобы любовалась.

– Это мы с Пинъэр так делали, – объяснил Симэнь. – Она горничную Инчунь звала. Та, бывало, станет с кувшином и вино наливает. Как интересно!

– Ох, уж эта мне Пинъэр! И не поминай ты мне эту распутницу! Я к тебе всем сердцем, да не жалуешь ты меня. А эта потаскуха и подождать-то не могла, уж и мужа в дом привела. Когда вот ты пьяный пришел, а мы втроем во дворе играли, так ты меня ногой пнул, на мне одной зло сорвал. И от других укоры опять на меня посыпались. Как подумаю, мне здесь больше всех достается.

– Кто ж тебя укорял? – спросил Симэнь.

– Ты в дом прошел, а Старшая так меня отчитывала. Ты, говорит, перед ним глотку дерешь, обругала, будто я места своего не знаю. Мне попало, на меня же и злятся. Выходит, на бедную Пань – и побои и брань.

– Да я б тогда не разозлился. Меня брат Ин к У Иньэр зазвал; а когда выехал от нее, навеселе был, встретилась мне старуха Фэн и про Ли Пинъэр поведала. До чего ж я рассвирепел! Ну, нашла бы кого другого, ладно, а то карлика Цзяна взяла, рогоносца проклятого. И как Хуа Старший ее плетью не проучил?! Что она нашла в этом уроде? Мало – в дом приняла, да еще денег дала, чтобы у меня под носом лавку открыл. Вздумала мне назло торговать.

– Тебе хорошо рассуждать, а могла ли я тогда тебе сказать?! – возразила Цзиньлянь. – Кто первый варит, тот первым и ест. Ты меня даже слушать не желаешь, все к Старшей обращаешься, ей во всем веришь, а кто только одного слушается, тот сам и запутается. Раз не прав сам, других нечего винить.

От такого упрека Симэнь весь вспыхнул и даже побагровел.

– Пусть себе болтает глупая потаскуха! – ругался он. – Теперь я и разговаривать с ней не стану.

Послушай, дорогой читатель! Издревле не удавалось избежать обид и клеветы между правителем и подданным, отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшими братьями, тем более между друзьями. У Юэнян же была женщина добродетельная, положение первой жены занимала, а Симэнь Цин слушал только то, что говорила ему в спальне Цзиньлянь. Так начался раздор. Разве не побудила эта распря как следует призадуматься и всех остальных?

С этих пор неприязнь отделила Симэня от Юэнян. Они не разговаривали даже когда оказывались рядом. Юэнян не интересовалась, у кого бывал Симэнь, в котором часу возвращался домой. Когда ему требовалось что-нибудь взять у нее из спальни, она посылала к нему горничную. Так они совсем охладели друг к другу.

Да,

Хоть колесниц передовыхперевернулась тьма,Последние в обрыв нырнутьторопятся им вслед.Уже давно указан путьпрямой, как ровный тракт,Но внемлют клевете, увы,а слову правды – нет.

После того как между хозяином и хозяйкой отношения испортились и Симэнь стал прислушиваться к каждому слову Цзиньлянь, она решила, что добилась своего, и ходила в приподнятом настроении. Цзиньлянь красилась, наряжалась и делала все, чтобы привлечь к себе внимание Симэня и снискать его привязанность и любовь. Встретившись с Чэнь Цзинцзи, она сразу поняла, какой он шустрый и сметливый малый, и у нее появилось желание увлечь зятя, но она побаивалась Симэнь Цина. Когда же он отлучался из дому, она просила горничную позвать зятя к себе в спальню. Они частенько пили вдвоем чай и играли в шашки.

Однажды по случаю завершения стройки с поздравлениями к Симэню пожаловали родные и друзья. Многие принесли подарки. Мастера получили вознаграждение за труды. Высоких гостей принимали в большой зале. После пира Симэнь распорядился убрать помещение, а сам пошел в задние покои отдохнуть.

Тем временем Цзинцзи проник в спальню Цзиньлянь и попросил чаю. Цзиньлянь сидела на кровати и перебирала струны пипа.

– Неужели тебе и на таком пиру ничего не перепало? – спросила она.

– По правде сказать, мне пришлось встать до рассвета, и вот до сих пор хлопотал. Какая там еда?!

– А хозяин где?

– В задних покоях отдохнуть прилег.

– Если ты проголодался, я велю Чуньмэй принести пирожков с фруктовой начинкой. Я сама готовила.

Цзинцзи сел на кровать. Перед ним появились четыре небольших блюда, и он принялся за сладости. Поглядев на игравшую на пипа Цзиньлянь, он спросил шутя:

– Что это вы играете? Может, для меня споете?

– Дорогой мой Чэнь! – Цзиньлянь улыбнулась. – Как же я буду петь для тебя, когда я не принадлежу тебе? Вот погоди, встанет батюшка, все ему скажу, тогда увидишь.

Цзинцзи умильно заулыбался и тут же опустился на колени.

– Умоляю вас, матушка, сына своего пожалейте, – просил он, – я больше не буду.

Цзиньлянь рассмеялась. С этих пор они все больше сближались: то пили чай, то обедали вместе, и из дома, и в дом друг за дружкой ходили, болтали и флиртовали, а то, не обращая ни на кого внимания, сидели, крепко прижавшись друг к другу. Юэнян смотрела на Цзинцзи, как на собственного сына, и не подозревала, как ведет себя приютившийся у нее в доме зятек.