Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Одного хочу, – продолжал он громко, – чтобы вы отплатили ему за меня. – Симэнь откинул полу халата и достал из мошны лянов пять серебра мелочью. – Это вам на вино, а обделаете все как следует, еще награжу.

– Мало ли вы нам добра делали! – отказывался от протянутого серебра Лу Хуа. – Я-то думал, вы заставите нас в Восточный океан погрузиться, рога сизого дракона достать или на Западную Гору взобраться, клыки бешеного тигра добыть, тогда бы мы еще померекали, а то, подумаешь, дело какое! Проще простого! И серебро я принять никак не могу, сударь.

– Не возьмешь, тогда я и просить тебя не буду.

Симэнь велел Дайаню забрать деньги и, пришпорив коня, поехал дальше, но его удержал Чжан Шэн.

– Не знаешь ты, Лу Хуа, нрава господского, – сказал он. – Раз деньги не берешь, от дела, выходит, отказываешься.

Они взяли серебро и упали на колени, отвешивая Симэню земные поклоны.

– Поезжайте-ка вы себе преспокойно домой. А мы обещаем вам, ваша милость, не пройдет и двух дней, как вы будете от удовольствия хлопать в ладоши и хохотать до упаду, – заверили они Симэня, а Чжан Шэн добавил:

– А не могли бы вы, ваша светлость, порекомендовать меня в уголовное управление? Устроиться бы мне в услужение к его превосходительству господину Ся. О большем я и мечтать не смею.

– Само собой, могу, – пообещал Симэнь. – Это проще простого сделать.

Послушай, дорогой читатель! Впоследствии Симэнь Цин и в самом деле рекомендовал Чжан Шэна на службу в уголовное управление, и тот стал приближенным начальника гарнизона, но это случилось потом, оттого рассказывать пока не будем.

Раздобыв серебра, вышибалы снова пошли играть на деньги, а Симэнь поскакал домой.

Когда он въезжал в ворота, день клонился к концу. Едва заслышав хозяина, Юэнян и остальные жены удалились в задние покои. Осталась только Цзиньлянь. Но Симэнь в задние покои не пошел, а направился прямо в сад.

– Что ты тут без меня делаешь, а? – спросил он Цзиньлянь, когда та прибирала беседку.

– Мы со Старшей госпожой в саду гуляли, – отвечала она, улыбаясь. – Не думала, что ты так рано вернешься.

– Господин Ся был так любезен, устроил пир в поместье. Было четыре певицы, четверо слуг и всего пять приглашенных. А дорога дальняя, вот я и поспешил пораньше.

– Тебе и выпить не пришлось, – заметила Цзиньлянь, раздевая Симэня, – я велю подать вина.

Симэнь приказал горничной убрать со стола закуски, подать фрукты и кувшин виноградного вина, а сам уселся в кресле. Тут он заметил на Цзиньлянь коричневую с зеленоватым отливом креповую кофту с пестрым гофрированным воротничком и отделанную тесьмою белую, тоже с отливом, юбку из тафты, из-под которой выглядывали расшитые золотыми облаками ярко-красные с бахромою атласные туфельки на белой шелковой подошве. Ее высокую прическу украшали нефритовые в золотой оправе подвески, напоминающие сложенные в небесном чертоге веточки коричного лавра, серебряная сетка и шпильки в виде парных цветков сливы-мэй и лазоревых облаков. Среди обилия бирюзы тем ярче алели уста и выделялся нежный румянец напудренных ланит. Охваченный желанием Симэнь заключил Цзиньлянь в свои объятия и осыпал поцелуями.

Через некоторое время Чуньмэй подала вино, и они, смакуя и громко причмокивая, стали отпивать его из чарки. Немного погодя Цзиньлянь подобрала юбку и, забравшись к Симэню на колени, принялась поить его из собственных уст, потом взялась потчевать лотосовыми семечками прямо из коробочки, держа ее своими нежными пальчиками.

– Фу, убери эту кислятину! – отказался Симэнь.

– Нельзя капризничать, сынок, если тебя матушка угощает, сама тебе в ротик кладет, – пошутила Цзиньлянь и не успокоилась до тех пор, пока не положила ему в рот орех.

Симэню захотелось поиграть ее персями. Цзиньлянь отстегнула от воротничка золотую заколку и, держа ее во рту, распахнула креповую кофту. Прелестный без единого изъяна нефрит открылся Симэню. Долго он наслаждался благоухающей, пышной и упругой грудью, припадая к ней устами. Они шутили, смеялись и резвились на все лады.

– А что я тебе скажу! – начал возбужденный Симэнь. – Скоро тебе предстоит посмеяться от души. Знаешь, доктор Цзян завел лавку лекарственных трав, а как рожу ему разукрасят – будет и фруктовый лоток в придачу.

– За что?

Симэнь рассказал, как он встретился за городскими воротами с Лу Хуа и Чжан Шэном.

– Беды не оберешься от этих босяков, – заметила, улыбаясь, Цзиньлянь и спросила: – А про какого врача ты говоришь? Уж не тот ли доктор Цзян, который бывал у нас? Но он человек весьма порядочный и учтивый. При осмотре, бывало, голову опустит. Такой симпатичный, а ты хочешь с ним расправиться?!

– Да-да, порядочный, голову опустит… – передразнил Симэнь. – Да он для того и опускает, чтобы твоими ножками любоваться, а тебе и невдомек.

– Брось ерунду городить. Так уж ему и нужно на ноги глазеть!

– Уверяю тебя! Знаешь, его как-то сосед приглашает к больной жене, а он по улице идет, несет рыбу, только что купил. «Вот, – говорит, – рыбу домой отнесу и приду». Сосед ему: «Доктор, умоляю. Медлить нельзя, положение серьезное». Пришлось Цзян Чжушаню прямо с рыбой завернуть к соседу. Больная лежала в тереме, наверху, пришлось наверх подниматься. А больной было так тяжко, что лежала она, что называется, в чем мать родила. Входит Цзян Чжушань в спальню, протягивает к ней руку, начинает пульс обследовать. Пока он пульс прощупывал, вспомнил про рыбу, которую внизу у двери на крючок повесил. Вспомнил и про пульс забыл. «Сударыня, – спрашивает, а сам вниз показывает, – может, у вас кошечка?..» Не успел он договорить, как в спальню ворвался муж больной, схватил Цзяна за волосы и так отдубасил, что тот без награды остался и в разорванном в клочья халате едва-едва ноги унес.

– Ну, ты опять за свое, – возразила Цзиньлянь. – Не верю, чтобы образованный человек занимался такими делами.

– Ты на внешность смотришь, а она обманчива, – уверял ее Симэнь. На вид он – сама скромность, а внутри – одно зло и коварство.

Они рассмеялись. Пить им больше не хотелось, и, убрав со стола, они удалились в спальню, но не о том пойдет речь.

Оставим Симэня с Цзиньлянь, а расскажем о Ли Пинъэр.

Прошло около двух месяцев, как Пинъэр взяла Цзян Чжушаня. Первое время, желая понравиться Пинъэр, Чжушань принимал им самим составленные веселящие и бодрящие составы, скупал у городских ворот всякие безделки, вроде «любовного дара Цзиндуна» или любострастного наконечника «мечта красотки».[322] Но чего только не познала Пинъэр в пору буйных утех с Симэнем! Не по душе ей был Цзян Чжушань. Мало-помалу отвращение к мужу сменилось ненавистью и, наконец, она со злостью камнем раздробила все его штучки и выкинула вон.

– Эх ты, угорь тщедушный, бессильный в чреслах! – ругала она Чжушаня. – Накупил всякого дерьма. Шутить со мной хотел, да? Я-то думала, ты мужчина, а на тебя, оказывается, только издали можно любоваться. У, копье восковое, дохлая черепаха![323]

На чем свет стоит ругала она Чжушаня. А потом среди ночи, в третью стражу, прогнала в лавку и не стала больше пускать к себе в спальню. Всем своим существом тосковала она теперь по Симэнь Цину. А пристыженный Чжушань день-деньской корпел над счетами да выручкой.

Сидел как-то Чжушань за прилавком. Видит: входят двое подвыпивших. Зашагали они по лавке, глаза вытаращили и уселись на скамейке.

– Собачья желчь найдется? – спросил один.

– Вы шутите, – отозвался, улыбаясь, хозяин. – Бывает желчь бычья, а о собачьей отродясь не слыхивал.

– Тогда драконов пепел покажи. Ляна два отвесишь.

– Драконовы мозги в наших лавках бывают, – объяснил Чжушань, – их из Персии и стран Южных морей вывозят. А что за драконов пепел, понятия не имею.

– Да чего его спрашивать?! – вмешался второй. – Только обзавелся торговлей. Где ему такие лекарства держать! Пойдем, у его милости господина Симэня купим.

– Погоди, – перебил его первый, – у нас с ним серьезный разговор предстоит. – И он обратился к Чжушаню: – Хватит, брат Цзян, притворяться, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Три года назад, когда у тебя умерла жена, ты вот к нему, брату Лу, пришел, тридцать лянов серебром в долг взял. С процентами сумма набралась кругленькая. Вот мы и пришли долг с тебя стребовать. Правда, тебя жена в дом приняла да и лавка только открылась, потому мы с шуток и начали. Такт проявили, думали, ты должным образом оценишь такое наше великодушие. А раз нет, изволь, подавай серебро сполна.

Чжушань с испугу остолбенел.

– Не брал я у него никакого серебра, – пробормотал он, наконец.

– Кто не одалживается, с того не спрашивают, – заявил Чжан Шэн. – Ежели яйцо цело, в него муха не залезет. Хватит отпираться!

– Да я даже не знаю, кто вы, господа, – недоумевал Чжушань. – С меня деньги требуете, но я не имел чести быть с вами знакомым.