Преторианец - Томас Гиффорд

— Роджер, — сказал Клайд, — ты еще узнаешь, что она пробирается в душу быстрее всех на свете. Мировой класс!

Худ смеялся.

— Ну вы и парочка. Она же ребенок! Всего-навсего милое дитя, которое растет среди взрослых. А послушать вас, — он покачал головой, — вы из нее делаете какую-то Кики!

— Ну, только не это, — сказал Годвин, тоже рассмеявшись, — ведь все мы знаем, что Кики — это Клотильда.

— Черт подери! — хлопнул его по спине Клайд. — Ну не чудесно ли! Разве жизнь не прекрасна? Какой день, какой день!

Калитка, скрипнув петлями, распахнулась перед хохочущей компанией.

Она улыбнулась, глядя на них.

В руках у нее был фотоаппарат.

— Сделайте красивые лица, — велела она.

Годвин думал: «Ничего красивее я в жизни не видел. Она даже лучше фонтана Медичи».

Щелк!

Глава тринадцатая

Годвин собрался заглянуть в контору проверить, не придумал ли для него Свейн какого-нибудь задания на субботний вечер. Клайд и полковник Худ отправились с ним просто чтобы взглянуть на парижскую контору «Геральд», в которой, как уверял Годвин, не было ничего примечательного. Но стоял теплый субботний вечер и в Париже пахло цветущими каштанами.

Окна в конторе были распахнуты настежь, и большой черный вентилятор гонял горячий воздух по отделу новостей. За столом правки сидел не Турбер, и Годвин сомневался, что когда-нибудь увидит его за этим столом.

Кабинет Свейна располагался на дальнем конце этого пещерного зала. Дверь в него была открыта, а по зернистой стеклянной стене взад-вперед двигалась тень Свейна. Стрекотали пишущие машинки. Пара репортеров в нарукавниках курили у окна и жаловались, что не попали в Сен-Клод на финальный матч.

— Идем, — предложил Годвин, — познакомитесь с моим боссом.

Просунув голову в открытую дверь, он увидел Свейна у окна: плотный коротышка в жилете, галстук косо свисает из-под старого воротничка, наполовину отстегнувшегося от рубашки. Он говорил по телефону.

— А Мерлю Б. Свейну на это наплевать, Эркюль. Понял, парень? Мои пять сотен американских долларов за то, что он это сделает! — он нетерпеливо кивнул от телефона, жестом велев Годвину заходить, и вскинул бровь при виде двух незнакомцев, вошедших следом. — Вот так, а твой внебрачный лягушачий сын — кретин! Мерль Свейн в этом понимает, всегда понимал и будет понимать. Мерль Свейн ставит только наверняка! Что? Oui, oui, oui, жалкий ты человечишко! Couchon![36] — Он отрывисто засмеялся. — И тебе того же, Эркюль!

Швырнув трубку на вилки рычагов, он повернулся к гостям.

— Мой парижский букмекер. Пятьсот зеленых при десяти к трем. Пять штук у меня в кармане. Первое дело в азартных играх — исключить азарт. Никаких случайностей. Случайность — это то, что нас губит. Ставить наверняка — вот правило Мерля Свейна. Это что за типы, Годвин?

Годвин представил спутников, и Свейн, выпятив нижнюю губу, одобрительно кивнул.

— Ну, не роняй меня, мамочка! Расмуссен! Вы для меня — будто старый знакомый! Из этого вот юнца Годвина, вопреки всякой вероятности, вышел писатель — и он написал о вас очень приличную штуку. — Он подарил гостям кислую улыбку. — Как вам понравилось?

— Господи, — заявил Клайд, который полностью вошел в роль мужлана, только что ногами не шаркал, — да я ее и не читал! На старину Роджера можно положиться. Я отдаю себя в его руки. Лишь бы он имя не переврал.

— И полковник Макс Худ… Мерль Свейн горд, что может пожать руку человеку, который…

— Я тоже рад познакомиться, старик. Вы делаете ставку — неужели на лошадей?

— На сей раз нет, полковник.

Свейн обливался потом, пропотевшая рубашка липла к его круглым плечам. Он смахнул со лба жидкую седую прядь.

— Я поставил пару су на двигатель истории.

И он застенчиво улыбнулся.

— Что вы говорите? Вы, должно быть, пророк?

— Мерль Б. Свейн оседлает волну истории — потому что если ее не оседлать, она вас снесет, сметет и следа не останется!

— О чем, черт возьми, говорит этот малый? — ухмыльнулся Клайд.

— О мистере Ч. О. Линдберге, известном также под именем «Двигатель истории»! Я, как вы понимаете, говорю об авиации. Годвину я уже говорил… помнится, я вам даже орал, — а, Годвин? — что Ч. О. Линдберг это сделает! И он это сделал, он уже близко!

— А, летун, — кивнул полковник. — Вы получили о нем известие?

— Вы с ним родственные души, верно, полковник? — Свейн не сводил глаз с собеседника. — Один в ночном небе, должно быть, это как в пустыне, где человек чувствует себя маленьким и чертовски одиноким.

— Там вы не один, — возразил Худ. — С вами пустыня и ваш верблюд. — Он улыбнулся поджатыми губами. — А у мистера Линдберга остается ночное небо и его аэроплан, и звезды. Нет, он не одинок. Он просто не здесь. Вне времени — я-то знаю, я там бывал. Нет, вы там не одиноки.

— Ну, пусть не одинок, главное, его видели! Поступают телеграммы, с самого утра, последняя пришла только что. — Он взмахнул пачкой бланков. — Он долетел до Ирландии. Его видели над островом Валентией в Ирландии… черт, он добрался… теперь ему только держаться на курсе! А Ллойд все еще котирует его шансы на посадку в Париже десять к трем. Господи Иисусе, они заслуживают, чтобы с них содрали последнюю рубашку.

Он склонился над картой, расстеленной на длинном столе и ткнул указательным пальцем в точку.

— Вот здесь Валентин.

Другим указательным пальцем он постучал по Парижу.

— Вот Париж. Паршивые шестьсот миль. Если хватит горючего… ну, ему это раз плюнуть, полковник. Сто миль в час…

Свейн вытащил карманные часы, щелкнул крышкой.

— Сейчас четыре часа. Он будет здесь около десяти. Вы, ребята, пьете шотландский виски? Давайте, берите стулья и выпейте со мной за Ч. О. Линдберга из Миннесоты. Мы еще получим сообщения, когда он будет лететь над Англией. Должен пересечь ее примерно здесь.

Палец указал на Плимут.

— Годвин, вы, дружище, не сумеете ли заставить работать этот чертов вентилятор? Я исхожу паром.

Годвин потянул провод.

— Вилка не вставлена в розетку, сэр.

— Ну, боже мой, сынок, воткните ее и давайте выпьем. Над нами вздымается волна истории. Надо встретить ее в полной готовности.

Он ухмыльнулся и прилепил сигарету к нижней губе.

— За богатство, джентльмены. Я вот-вот стану богачом…

В шесть часов доставили телеграмму.

Линдберга видели над Плимутом, он направлялся через Ла-Манш к Шербургу, к Франции.

Они отдали должное бутылке скотча.

— Нам пора, — сказал Свейн.

Он встал, оттолкнул скрипучий вращающийся стул к подоконнику.

— Эй, постой-ка, Бесси! — вмешался Клайд. — Куда это мы собираемся? Я ночью в клубе — им без меня не обойтись.

— Я не о вас, — огрызнулся Свейн, застегивая жилет и опуская закатанные рукава рубашки. — Не в обиду будь сказано, только корнетист мне совершенно ни к чему. Годвин, вы готовы?

— К чему готов?

— Я же сказал, величайшая сенсация вашей жизни! Репортаж века! Ч. О. Линдберг движется к Ле Бурже, и нам туда же! Он посадит своего малютку примерно через четыре часа — нам надо явиться с запасом. Вы с нами, полковник?

— С удовольствием, — ответил тот.

— Тогда все в порядке. — Свейн был уже у дверей. — Мэллори! Добудь нам пару такси. Одно для вас с Филпотом, и присмотри, чтобы он не забыл камеру! Цель — Ле Бурже. Диккенс, вы останетесь здесь править и разбираться с телеграммами. Обязательно помечайте время доставки. Мы с Годвином вернемся, если сумеем, или позвоним. Не занимайте линию. Репортаж понадобится и нам самим, но первым делом его надо будет передать в Нью-Йорк.

— Через «Пресс-телеграф»? Или «Бестерн-юнион»?

— Да, задействуйте обоих. И еще, Мэллори, как угодно, но проберись на коммерческий телеграф — может, никто, кроме нас, не додумается. А теперь давай за такси!

Они сбежали по лестнице на улицу, где Мэллори подозвал две больших громыхающих машины такси. Филпот с камерами уже стоял рядом.

— Ну и развалины, — пробормотал Свейн. — Не такси, а разгром на Марне. Давайте-давайте, залезайте, надо ехать, садитесь, устраивайтесь поудобнее. Мне необходимо хорошенько рассмотреть эту птичку. Птичку?.. Да, недурно, Линдберг птицей спускается с небес.

На заднем сиденье было душно. Худ сдвинулся к двери и опустил стекло. Свейн утирал лоб.

— Живей! — крикнул он водителю и тот, выразительно пожав плечами, устремился в уличный поток.

Они пересекли Порт-де-ла-Вилье и тут же оказались зажаты в плотной массе машин. Гуд распахнул дверцу и выбрался на подножку. Двухполосное шоссе, ведущее к Ле Бурже, исчезло или, вернее, превратилось в на редкость длинную, узкую стоянку для машин. Стояли, насколько видел глаз, бампер к бамперу, изредка сдвигались чуть вперед и тут же, визжа тормозами и гудя клаксонами, останавливались. О Линдберге уже прослышали. Легковые, грузовые, трехколесные мототележки… До маленького, полузаброшенного летного поля, обслуживавшего Париж, было четыре мили. Насколько мог судить Годвин, с тем же успехом можно было преодолеть четыре тысячи миль.