Полмира - Джо Аберкромби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сумаэль ждала их у дверей.
– Ну что, получил, что хотел?
Ярви остановился перед ней.
– Я получил все, что хотел, и больше, чем заслужил. И теперь, похоже, время оставить все это и пуститься в путь.
– С судьбой не поспоришь.
– Это точно.
– Ты мог бы остаться.
– Ты могла бы поехать.
– Но в конце концов мы просто те, кто мы есть. Я – советница при Императрице.
– А я – Служитель при короле. Каждый из нас несет свою ношу.
Сумаэль улыбнулась:
– И если тебе нужно взвалить на себя груз…
– Взваливай, а не скули.
– Я буду скучать по тебе, Ярви.
– Я лучшую половину себя оставляю здесь…
И они смотрели и смотрели друг другу в глаза, а потом Сумаэль длинно выдохнула:
– Удачи тебе. И доброго пути.
И зашагала прочь, гордо развернув плечи.
Лицо отца Ярви странно исказилось, и он привалился к двери, словно ноги его не держали. Бранд хотел даже предложить ему руку – ну, опереться, но умный знает, когда молчать, а когда говорить. И вскоре Служитель взял себя в руки без посторонней помощи.
– Собирай команду, Бранд, – сказал он. – У нас впереди долгий путь.
Часть IV
Великие деяния
Прощания
Колючка осторожно, почти нежно втащила весло на палубу и погладила отполированное до блеска дерево последний раз:
– Прощай, мой друг.
Весло, впрочем, не проявило никаких ответных чувств, и с прощальным вздохом она подхватила свой бренчащий рундук и выпрыгнула на причал.
Мать Солнце улыбалась Торлбю с высокого ясного неба, и Колючка запрокинула голову и прикрыла глаза, наслаждаясь соленым бризом – тот нежно целовал ее исполосованные шрамами щеки.
– Вот это, я понимаю, погода, – прошептала она, припоминая удушающую жару Первогорода.
Ральф как раз привязывал носовой конец. Старый кормчий поглядел на нее и покачал лысой головой:
– Смотри-ка, а ведь совсем недавно сидела у меня за задним веслом – а как выросла. И я не только про рост говорю…
– И превратилась из девочки в женщину, – сообщил отец Ярви, выбираясь с палубы «Южного ветра».
– А из женщины в героя, – сказал Доздувой, прихватывая Колючку в медвежьи объятия. – Помнишь, как те тровенцы пели про тебя песню на Священной? Дьяволица, что положила десять мужей и спасла Императрицу Юга! Женщина, чье дыхание подобно огню, а взгляд – молнии!
– А хвост – подобен змее! – поддержал Фрор, подмигнув ей здоровым глазом.
– Скоко ни смотрел на твою задницу, – заметил Колл, – хвоста не видел! Ой!
Мать треснула его по голове.
Доздувой все еще посмеивался, вспоминая песню тровенцев:
– А как у них рожи вытянулись, когда поняли, что вот она ты, перед ними сидишь!
– А тогда они стали упрашивать тебя выйти на поединок с ними! – Ральф тоже рассмеялся. – Идиоты…
– Ну, мы ж честно предупреждали, – проворчал Фрор. – Что ты сказала им, Сафрит?
– Что, может, огнем она не плюется, но обжечь может.
– И она надрала им их белые задницы! Одному за другим! И скинула их капитана в реку! – проорал Колл, вспрыгнул на леер и пошел по нему, раскинув руки, как заправский канатоходец.
– Хорошо, что он не потонул – замерзло же все, – заметил Ральф.
День был теплый, но Колючка поежилась:
– Боги, как же холодно было на этой Священной…
Да, река рано замерзла. Сначала льдины хрустели под килем «Южного ветра», а в неделе пути от верхних волоков река встала намертво. Так что они вытащили корабль на берег и снова превратили его в дом. И прожили там, сбившись, как стадо в зимней овчарне, два морозных месяца.
Колючка продолжила тренироваться – так же усердно, словно Скифр была тут и выкрикивала команды. А может, даже усерднее. Она дралась с Доздувоем, Фрором, Коллом и Ральфом, и хотя видела, что Бранд внимательно наблюдает за поединками, никогда не обращалась к нему.
Она по-прежнему просыпалась на рассвете – в час, когда ее будила Скифр. А может, даже раньше. Она открывала глаза и сквозь пар собственного дыхания смотрела на него. Он спал, грудь медленно приподнималась дыханием, и ей до смерти хотелось прилечь рядом и прижаться к нему – для тепла. Как они это всегда делали. А вместо этого она усилием воли выпихивала себя в ледяное утро и, сцепив зубы от боли в ноге, бежала по снежной белой пустыне. Эльфий браслет полыхал белым морозным светом на ее запястье, и вокруг не было ни души – только поднималась к белому бескрайнему небу одинокая струйка дыма от их лагерного костра.
Она получила, что хотела. О чем мечтала. Что бы там ни говорили Хуннан и ему подобные, она доказала, что она – воин, заслужила почетное место на ладье Служителя. Воин, о чьих подвигах поют песни. Она отправила в Последнюю дверь дюжину человек. Получила из рук самой могущественной женщины в мире бесценную награду. И вот теперь она пожинала плоды своих побед.
Одиночество. Тысячи и тысячи миль ледяной пустоты вокруг.
Раньше Колючка никогда не тяготилась одиночеством. Ей оно никогда не мешало. И вот теперь она стояла на причале в Торлбю и крепко обнимала Сафрит. И стаскивала с леера Колла, ероша его непослушные волосы, а тот смущенно вырывался. А потом она обняла Ральфа и поцеловала его в лысину. А потом ее объятий не избежали Доздувой с Фрором. Хмурый гигант и ванстерец со шрамом, какими же безобразными, страшными, как волки, казались они в момент встречи! А теперь стали ей как братья.
– Проклятье, я ж скучать по вам буду, ублюдки вы поганые!
– Кто знает? – сказала мать Скейр.
Она все еще лежала среди мешков с припасами, скрестив ноги, – впрочем, в этой позе она провела большую часть пути домой.
– Возможно, наши пути снова пересекутся, и очень скоро.
– Надеюсь, что нет, – тихо, чтоб та не услышала, пробормотала Колючка.
И, оглядев знакомые родные лица, решила попробовать в последний раз:
– Как ты получил этот шрам, Фрор?
Ванстерец открыл было рот, чтобы отмочить очередную шуточку. Он всегда держал какую-нибудь наготове. И тут он поглядел на ее исполосованные шрамами щеки и… задумался. А потом сделал долгий вдох и посмотрел ей прямо в глаза:
– Мне было двенадцать. Гетландцы напали прямо перед рассветом. Из нашей деревни почти всех увели в рабство. Мать сопротивлялась, и ее убили. А я пытался сбежать, и их вожак рубанул меня мечом. Они приняли меня за мертвого, и я остался жив. И со шрамом.
Вот, значит, какова правда. Отвратительная и неприкрашенная. Однако Фрор смотрел на нее… как-то странно. Как-то так смотрел, что волоски у нее на шее встопорщились. Ломким, непослушным голосом она все-таки спросила:
– А кто был их вожак?
– Они называли его Хедланд.
Колючка поглядела на меч у своего пояса. Меч, который принадлежал ее отцу.
– Значит, это тот самый меч. Да?
– У богов свои рецепты.
– Но как? Ты отправился в плавание с гетландцами! Сражался плечом к плечу со мной! Хотя знал, что я – его дочь?
– Ну да. Сражался. И совсем не жалею.
Фрор пожал плечами:
– Месть – она ведь только по кругу водит. От крови к крови. Смерть ждет всех нас. Можно пройти свой путь и вступить на ее луг с грузом ненависти на плечах. И я так и ходил, много лет. Уступишь ненависти – и она тебя отравит.
И он сделал глубокий вдох, а потом длинно выдохнул.
– А можешь перестать ненавидеть. Удачи тебе, Колючка Бату.
– Тебе тоже, – пробормотала она, не зная, что сказать.
Она не знала, что и думать, не то что говорить…
И Колючка бросила прощальный взгляд на «Южный ветер», который смирно покачивался у причала. На белых голубках, увенчивавших нос и корму, облезла белая краска. Этот корабль был ей домом. Целый год. Ее лучшим другом и злейшим врагом. Она знала каждую доску, каждую заклепку. Теперь он ей казался совсем не таким, как перед отплытием. Потертый и побитый, исхлестанный ветрами и непогодой, в шрамах от льдин. Как она сама. И она кивнула ему – с уважением, как старому другу, взвалила рундук на плечо, развернулась и…
И оказалась нос к носу с Брандом. Они стояли настолько близко, что она чувствовала запах его дыхания. Рукава он закатал, так что на предплечьях видны были шрамы. Такой сильный и спокойный. Ладный парень.
– Ну… увидимся, что ли… – сказал он.
Он пристально смотрел на нее, глаза блестели под упавшими на лицо прядями. Последние шесть месяцев она изо всех сил старалась не думать о нем. Получалось из рук вон плохо, и к тому же не добавляло радости. И вообще, как забыть того, кто сидит через три скамьи от тебя. Вот он напрягает плечо, занося весло. Вот его локоть. Вот он обернулся, и видно лицо.
– Ну да, – пробормотала она, уставившись в землю. – Наверное.
И она обошла его, и спустилась по пляшущим доскам настила, и пошла прочь.
Это, конечно, тяжело – вот так вот уйти после того, что они вместе пережили. Может, так только трусы поступают. Но ей надо было забыть все это. Оставить в прошлом разочарования, стыд и глупые надежды. Надо резать по живому – больно, зато помогает.
