Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сухраб забил еще три гола с подачи наших новых товарищей по команде, после чего Хуссейн поднял над головой мяч и позвал нас всех в центр поля.
Мы с Фродо рысью побежали к образовавшемуся кружку. Все говорили на фарси, слишком быстро перебрасываясь репликами, чтобы я мог уловить суть.
Как Фродо, надевший на палец Кольцо Всевластия, я будто бы выскользнул в сумеречный мир, сокрытый от окружавших меня иранцев моей неспособностью говорить на фарси.
Поскольку я стал Фродо, я решил, что мой новый товарищ хоббит – это Сэмуайз.
Но потом Сухраб сказал:
– По-английски. Дариуш нас не понимает.
И Хуссейн продолжил:
– Хорошо. Сначала выбирают Сухраб и Аятолла.
Сэмуайз взглянул на меня.
– Аятолла?
Мои уши запылали ярче, чем вулкан Ородруин[25].
Сухраб снова пришел мне на помощь.
– Мы меняем состав команд, – пояснил он. – Теперь будем играть шесть на шесть. Ты со мной, Дариуш. Два капитана.
Я. Дарий Келлнер. Капитан.
Как Пикард.
– Асгар, – сказал Сухраб Сэмуайзу. – Ты с нами.
Сухраб и Али-Реза по очереди распределили по своим командам других мальчиков. У нас оказался Мехрабон, Али (не-Реза) и Бехруз, самый низкий по росту парень с самыми темными усиками над губой.
Это производило сильное впечатление.
– Вот так, – сказал Сухраб и кивнул мне.
Я прочистил горло.
– Пусть будет так.
Играть в соккер/неамериканский футбол с Сухрабом, Асгаром (он же Сэмуайз или Фродо) и остальными ребятами из нашей команды было по-настоящему классно. Несмотря даже на то что Асгар и все остальные решили звать меня Аятолла.
Сначала меня это бесило, но, насколько я мог понять, никто из них не знал настоящей причины, почему мне дали такое прозвище.
– Это потому что ты тут главный, – сказал мне Сухраб. – Я им так объяснил.
Товарищи по команде радостно выкрикивали эту кличку каждый раз, когда я проворачивал хитрый пас или хорошо играл в обороне. Мне она даже почти понравилась.
Почти.
Но несмотря ни на что Сухраб называл меня не иначе как Дариуш.
Мы играли до тех пор, пока икры у меня не загорелись огнем, а легкие не оказались на грани крушения с непоправимыми последствиями. Играли до тех пор, пока Асгар не вынужден был склониться на краю поля, уперев руки в колени, чтобы побороть рвотный позыв. Играли до тех пор, пока Хуссейн и Али-Реза не устали от наших бесконечных голов. А их мы целую кучу забили.
Асгар и другие мальчишки взяли с нас обещание поиграть с ними и на следующий день. Сухраб сразу согласился. Очевидно, он был частым гостем на поле, хотя и пропустил несколько игр с тех пор, как начал проводить время со мной.
Ради меня он отказался от тренировок.
Это делать было не обязательно.
Али-Реза притворился, что скорее всего не вернется – в конце концов, он перенес сокрушительное поражение, – но я понял, что он точно вернется, когда Хуссейн сказал:
– В следующий раз распределимся по командам по-другому.
Сухраб задержался на поле, и мы перекидывали друг другу мяч, когда остальные после небольшой передышки отправились к раздевалке.
Я знал, почему он так делает. Но сам он ничего не сказал и не поднял вокруг этой ситуации шума.
Вот какой он был друг.
Но при этом, когда мы с ним оказались в раздевалке совершенно одни, неловкость моя никуда не делась.
Она, пожалуй, только усилилась.
Сухраб опять спокойно разделся догола, как будто быть голыми в присутствии друг друга – это совершенно нормально для парней. Его кожа излучала жар, как вулкан, и пот стекал вниз по каждому склону.
Мое лицо испускало свое собственное тепловое излучение.
– Спасибо, что одолжил их, – сказал я, заталкивая шнурки внутрь бутс, в которых я в тот день играл.
– Пожалуйста. – Сухраб повесил полотенце на плечо. – С тобой приятно делиться, Дариуш.
Я стащил через голову мокрую от пота футболку иранской сборной, осознавая, что все мое обмундирование для игры в соккер/неамериканский футбол так или иначе оказалось у меня благодаря Сухрабу (что-то он купил в подарок, что-то одолжил).
Как друг я чувствовал себя неполноценным.
Но потом меня осенило, как можно было исправить ситуацию. Сухрабу были жизненно необходимы новые бутсы. А я с недавних пор стал иранским миллионером.
– Пойдем. Вода, наверное, уже успела снова нагреться.
Сухраб стоял под душем лицом ко мне, и я чувствовал себя странновато, но по крайней мере сверху на меня лилась вода, и мыльная пена частично скрывала мое тело. Я не чувствовал себя совсем уж как на ладони, особенно имея возможность отвернуться, чтобы смыть мыло, параллельно продолжая его слушать.
Сухраб рассказал мне все что можно про ребят, с которыми мы играли: о том, как такие совместные тренировки изначально стали проводить Сухраб и Али-Реза, потом Али-Реза пригласил Хуссейна, а Сухраб – Асгара, и так постепенно образовалась единая группа, как солнечная система, что сформировалась вокруг новой звезды.
Меня изумляло, что Сухраб может вести непринужденную беседу о динамике развития молодежных команд по соккеру/неамериканскому футболу в Йезде, намыливая себе член.
И еще сильнее меня изумляло, как я умудрялся отвечать ему, натирая себе пупок так усиленно, что живот у меня трясся, словно какая-нибудь негуманоидная желатинообразная форма жизни.
Возможно, я тоже постепенно избавлялся от некоторых стен внутри себя.
Такое вполне возможно.
По пути домой Сухраб сказал:
– Спасибо за игру, Дариуш.
– Спасибо, что позвал.
Сухраб улыбнулся и прищурился.
– Я уже тебе говорил. Помнишь? Твое место пустовало.
Я улыбнулся ему в ответ.
– Да.
– Но теперь оно заполнено.
– Теперь – да.
– Маму, – сказал я. – Я хочу подарить Сухрабу хорошие новые бутсы. Ну, для игры в футбол.
– Хорошо, маман. Ты размер знаешь?
– Сорок четвертый.
– Ясно. Я попрошу дядю Сохейла привезти их в следующий раз. В Ширазе магазины получше, чем у нас.
– Я отдам ему деньги.
– Не обязательно, Дариуш-джан.
– Нет, обязательно. Сухраб – мой друг. Я хочу сделать для него что-нибудь хорошее.
– Ты такой милый.
Я поразился тому, что на этот раз прибегать к таарофу мне не пришлось.
– Помочь тебе?
Маму была по локоть в мыльной пене.
– Да не надо, Дариуш-джан.
– Я могу споласкивать посуду.
– Ну, если хочешь. Спасибо.
Я поразился тому, что и в этом вопросе таароф не понадобился.
Я стоял рядом с Маму и споласкивал тарелки, а она подпевала песне по радио.
Я так привык к неузнаваемым персидским ритмам, что сначала не узнал, что напевала Маму.
